Проблема невроза переноса в детском психоанализе

Понятие «невроз переноса»^[1] (трансферный невроз) сначала применялось во взрослом психоанализе. Оно означало весьма специфическую интенсификацию трансфера: когда главный патогенетический внутренний конфликт пациента «вливается» в структуру его отношений с терапевтом, целиком центрируется на фигуре последнего («новом объекте») и переживается пациентом как актуально присутствующий между ними. Внимание, интерес, беспокойство, озабоченность пациента прикованы к терапевту; ожившие из прошлого переживания, перемешенные на фигуру психотерапевта, становятся всепоглощающими, сверхзначимыми для него, что за пределами анализа приводит к уменьшению либо к полному исчезновению симптомов и связанных с ними конфликтов.

Считается, что трансферный невроз проявлен, если по меньшей мере три четверти повторений, связанных с переносом, представлены во взаимодействии с терапевтом. Это перемещает всю совокупность патологических симптомов пациента в психоаналитическую ситуацию, так что психоаналитик воочию может наблюдать все проявления болезни. 3. Фрейд считал, что «этому новому состоянию присущи все признаки болезни, но болезнь эта искусственная и доступная нашему вмешательству» (Фрейд 3., 1989, с. 89). По мере развития психоаналитического знания все чаще подчеркивалось, что появление трансферного невроза — весьма постепенный процесс, который возникает вследствие во многом бессознательных реакций на интерпретации, даваемые аналитиком, и базируется на основе роста положительной привязанности к психотерапевту. Шаг за шагом трансферный невроз «выращивается» в терапевтических отношениях, и только благодаря этому целая область чувств пациента, связанная с его детским неврозом, вытесненная и не имевшая ранее доступа для своего проявления, привносится в новое отношение с терапевтом. Таким образом, идеальная модель терапии состоит в преобразовании невроза из клинического в трансферный, который начинает рассматриваться в качестве необходимого условия для оказания исчерпывающей психотерапевтической помощи.

А. Фрейд (1927/1999, т. 1) называет две теоретические причины, в силу которых такое течение болезни с трудом может быть осуществлено у маленьких детей: «Одна из этих причин кроется в структуре детской личности, другая — в аналитике, работающем с детьми» (Фрейд А., 1999, т. 1, с. 92). Дело в том, что первоначальные объекты любви ребенка — его родители — еще существуют как любовные объекты в реальности, а не в фантазии, как это имеет место у взрослого невротика. Это так называемый качественный критерий. Между родителями и ребенком существуют реальные близкие отношения, ребенок ощущает зависимость и «не соглашается, подобно взрослому, на „переиздание“ своих любовных привязанностей, потому что — если можно так выразиться — старое издание еще не разошлось» (там же). Следовательно, ребенок ежедневно имеет в своем распоряжении реально присутствующие объекты, объекты в настоящем, накрепко связанные с прошлыми или же с фантазийными отношениями. И такое состояние дел противоположно объектам в прошлом и фантазийным объектам у взрослого невротика, включенным в его невроз. Это обстоятельство имеет и важное техническое следствие: детский терапевт, согласно мнению А. Фрейд и ее коллег (Sandler J., Kennedy Н., Tyson R., 1990), изначально будет интерпретировать отношения со значимыми взрослыми в настоящем и лишь затем отсылать к событиям прошлого. Это связано с тем, что для ребенка актуальны и действенны именно отношения в настоящем. Например, его отношения с матерью беспокоят его и приносят ему страдания на актуальном отрезке его жизни, поэтому психоанализ и нужно начинать именно с них.

В этом месте позволим себе сделать небольшое отступление по поводу связи детской и взрослой психотерапии и их взаимного влияния. Когда-то А. Адлер отказался от идеи переноса и невроза переноса, объявив, что все патологические отношения пациента обнаруживаются сразу же в отношениях терапевта и пациента. Как мы уже упоминали, А. Адлер работал и с детьми. К. Роджерс тоже начинал работать с детьми из весьма неблагополучной социальной прослойки, и в конце концов также пришел к выводу о необходимости анализировать актуальные отношения «здесь и теперь», складывающиеся в терапевтическом контакте. Затем эти идеи стал развивать Ф. Перлз. И наконец, они становятся актуальными и широко распространенными и в самом психоанализе, где акцент на складывающихся отношениях «здесь и теперь», проявляющих все конфликты, сложности и нарушения, присущие пациенту, начинает определять стратегию психотерапии. Это означает одновременно и факт признания вклада аналитика в этот процесс, что заставляет пересмотреть концепцию переноса как спонтанно складывающегося процесса сугубо интрапсихической природы и перейти к пониманию его интерперсонального характера, тем самым установив связь между интрапсихическими и межличностными процессами (Томэ X., Кехеле X., 1996). И здесь возникает вопрос: не являются ли эти изменения терапевтических подходов и техник одним из результатов влияния детской психотерапии на работу с взрослыми? По всей видимости, так и есть.

С другой стороны, психоанализ начинается с того момента, когда.

3. Фрейд обнаружил в себе Ребенка, и это открытие стало достоянием всей европейской культуры, благодаря чему открылись многие истины существования человека. Как видим, в своей сущности детский психоанализ изначально содержался уже в первых открытиях 3. Фрейда.

Перейдем к следующему критерию применительно к трансферному неврозу. Как известно, в классическом психоанализе глубина анализа связывается с раскрытием наиболее ранних воспоминаний и переживаний, в том числе и проявляющихся в переносе. В этой связи возникает еще один важный вопрос: как много материала отношений и фантазий в связи с ежедневно присутствующими объектами ребенок способен переносить на аналитика и из насколько далеких периодов прошлого этот материал актуализируется? Кажется, что ребенок редко будет проявлять в аналитическом пространстве весь спектр отношений с домашними, поскольку они присутствуют в реальности, по-прежнему важны для него, а также гораздо более удобные и подходящие для этой цели. Таким образом, согласно А. Фрейд, нарушается и количественный критерий (те самые три четверти материала, центрированного на психотерапевте и взаимоотношениях с ним; на его фоне явно блекнут домашние события, происходящие в настоящем), по которому можно судить о возникновении трансферного невроза. Появление в детском анализе трансферного материала во взаимоотношениях с аналитиком не приводит к его уменьшению в отношениях с реальными объектами дома. «Ребенок не испытывает необходимости заменить в своих переживаниях родителей аналитиком; последний не доставляет ребенку — по сравнению с первоначальными объектами — всех тех благ, которые ощущает взрослый пациент, заменяя фантастические объекты реально существующим лицом» (Фрейд А., 1999, т. 1, с. 93). Да и родители будут противиться такому развитию событий. Наконец, задача анализа и в целом психотерапии состоит как раз в обратном, а именно в том, чтобы восстановить у ребенка, насколько это возможно, гармоничные, способствующие его развитию, объектные отношения. А. Фрейд замечает в этой связи: «…вместо того, чтобы ограничиться аналитической интерпретацией происходящего на глазах у аналитика, толкованием свободных ассоциаций или поступков пациента, аналитик должен направить свое внимание туда, где разыгрываются невротические реакции, а именно на домашнюю среду, окружающую ребенка. Если мы встанем на эту точку зрения, то нам необходимо быть постоянно в курсе поведения ребенка, мы должны знать всех окружающих его лиц и быть до некоторой степени уверенными в их реакциях по отношению к ребенку. Если взять идеальный случай, то мы должны делить работу с фактическими воспитателями ребенка, а значит, делить с ними его любовь и ненависть» (там же, с. 94—95).

Теперь обратимся ко второй теоретической причине, по которой вряд ли возможно говорить о трансферном неврозе у детей. По мнению А. Фрейд, она коренится в личности самого аналитика, который является «малоподходящим объектом для такого переноса, который бы подлежал толкованию» (там же, с. 93). Чтобы добиться появления необходимого переноса, во взрослом анализе аналитик занимает позицию подчеркнутой нейтральности, являясь «как бы чистым листом бумаги, на который пациент заносит все свои фантазии, обусловленные переносом, подобно тому, как в кино проецируют изображение на пустой экран» (там же, с. 93—94). Все запреты и разрешения, которые актуализирует взрослый пациент, имеют лишь единственный источник — это его прошлое.

Но в детском анализе аналитик не может оставаться безличным существом. Напротив, это интересный для ребенка человек, умеющий делать многие удивительные и недоступные реальным умениям ребенка вещи. Кроме того, А. Фрейд, как мы уже говорили, не снимает с аналитика и воспитательной функции. Это означает понимание ребенком того, что аналитик считает желательным, а что — нет, что — хорошо, а что — плохо. Отсюда следует естественный вывод: «Такое ясно очерченное и во многих отношениях своеобразное лицо является, к сожалению, неудачным объектом для переноса и мало пригодным для этой цели, когда дело доходит до толкования переноса. Затруднение, которое возникает в данном случае, равносильно — если воспользоваться предыдущим сравнением — тому затруднению, какое мы испытали бы, если бы на экране, на который должно быть спроецировано движущееся изображение, была нарисована какая-нибудь статичная картина. Чем богаче и красочней была бы эта картина, тем больше терялись бы очертания проецированной киноленты» (там же, с. 94).

У М. Кляйн такой проблемы не возникает, поскольку она не вменяет задачи воспитания в обязанность аналитику и, кроме того, она с самого начала выражала свое несогласие с существованием подготовительного этапа в детском анализе.

• [1] Изложение взглядов на невроз переноса, включая собственно определение данного понятия, опирается на работу Sandler J., Kennedy Н., Tyson R. (1990).