Особенности авангардизма. 
Художественная культура XX века

Термин «эпоха авангардизма» употребляется здесь в широком смысле: имеется в виду, что каждое новое направление, формирующееся в предмодернизме, модернизме, неомодернизме или в постмодернизме, возникает как авангард, эпатирующий публику, а затем с годами, сменяясь новым авангардом, переходит в разряд традиционного, а порою даже классического искусства (так случилось, например, с импрессионизмом и со многими произведениями примитивизма).

Авангардизм утверждает, что хаос, беспорядок — закон современной жизни человеческого общества. Искусство становится хаологией, изучающей законы мирового беспорядка. Авангардистские направления свертывают сознательное и увеличивают бессознательное начало и в творческом и в рецепционном процессе. Для них характерны отталкивание, а порою и отказ от ранее установившихся правил и норм, от традиций и условностей, эксперименты в области формы и стиля, поиски новых художественных средств и приемов. Эти направления большое внимание уделяют массовому искусству и проблемам формирования сознания личности. Для них характерен новый взгляд на положение и предназначение человека во вселенной. Одни из непременных для всех авангардистских направлений художественных приемов — маскировка (нарочитое усложнение художественного текста) или примитивизация (упрощение языка искусства). Маскировка создает казалось бы ненужные трудности на пути читателя к смыслу художественного текста в форме искажений грамматики, употребление редких слов, тайных образов, иностранных слов, усеченных рассуждений. Например, в XX в. критиковалась модернистская поэзия (Элиот, Паунд) за труднодоступность для восприятия читателем.

Эстетическое наслаждение и понимание находятся в соотношении обратной пропорциональности: чем проще и понятней текст, тем меньшее наслаждение он приносит читателю, зрителю, слушателю. И наоборот. Авангардизм экспериментально испытал это положение, доводя его до абсурдных крайностей (примитивизм живописи слонов и обезьян или заумь «ничевоков», а с другой стороны, ребусно усложненный текст некоторых стихов В. Хлебникова). Однако вне этих крайностей маскировка, усложнение текста могут быть плодотворны. Они не только вызывают повышение эстетического наслаждения, но и ведут к эффекту острансния (термин русской формальной школы, предложенный В. Шкловским, означающий обострение художественной выразительности и социально-рецептивной действенности образа путем придания ему необычных, неожиданных, странных черт).

Еще одна общая особенность всех направлений авангардизма — опора на разные национальные традиции (в том числе на неожиданные и экзотические). Так, например, искусствовед и историк искусства В. Мириманов показал воздействие негритянского искусства на Пабло Пикассо и возникновение кубизма. И, наконец, существеннейшая особенность авангардизма: заострение в образе одной из составляющих его сторон, обычно уравновешенных (так, натурализм заостряет объективное начало и свертывает субъективное, сюрреализм — наоборот).

Эти тенденции в ходе исторической смены художественных направлений авангардизма усиливаются, чему способствует то, что в XX в. актуальными искусствами становятся самые массовые: литература, кино, а со второй половины XX в. — еще и телевидение.

Франц Марк во вступительной статье ко второму альманаху «Синий всадник» (не вышел в свет) отмечает, что разрыв со вчерашним миром — вот суть авантюры творчества. «Эта акция составляет великую цель нашего времени — единственную, ради которой стоит жить и умереть. Здесь нет ни малейшей примеси презрения к великому прошлому. Но мы хотим иного; мы не желаем жить, как беспечные наследники, жить прошлым. Мы не смогли бы так жить, даже если бы захотели. Наследство промотано; поглощая суррогаты, мир опошляется. И вот мы вторгаемся в новые сферы, мы переживаем великое потрясение — нам предстоит все заново расчистить, сказать, вспахать, исследовать. Перед нами мир — он чист; наши шаги робки и неуверенны. Если мы отважимся идти вперед, мы должны перерезать пуповину, связывающую нас с материнским прошлым. Мир рождает новую эпоху, и встает лишь один вопрос: пора ли уже освободиться от старого мира? Готовы ли мы к новой жизни? Вот тревожный вопрос этих дней — наших дней» .