Литературоведение в свете теории коммуникации

Литературоведение традиционно описывало свой предмет как противоположность «обычной речи» и коммуникации. Литературу мы склонны понимать, как совокупность произведений, порожденных индивидуальными талантами писателей и объединенных принадлежностью к традиции, жанровой и национально-культурной. Соответственно, задача литературоведения — изучать содержание и внутреннее устройство (поэтику) этих произведений в их внутренней зависимости от контекста авторского творчества и культурно-исторического контекста.

Взгляд на литературу как на один из модусов культурной коммуникации предполагает радикальную рефокусировку внимания: с произведения как стабильного и самодостаточного объекта — на текст как процесс, производимый, воспроизводимый и (по-разному!) воспринимаемый в меняющихся культурных контекстах. Заново ставятся вопросы о природе литературного авторства и о роли читателя, о практиках (живом опыте) литературного чтения, о том, что такое литература в целом — как дискурс и как социокультурный институт. Это важнейшие векторы переосмысления литературоведческой проблематики «под знаком коммуникации», характерные для науки второй половины XX в.

Проблема автора и авторская функция

В 1960—1970;х гг. впервые в литературной истории автор становится проблемой. Подвергается сомнению одна из посылок литературоведения, казавшаяся до тех пор бесспорной: что произведение можно понять не иначе как через толкование замысла автора, а историю литературы можно писать не иначе, как историю писателей, организованную по периодам и жанрам. В работах Р. Барта^[1] и М. Фуко^[2] категория авторства предстает как исторически изменчивая и дискурсивная, то есть обусловленная и организованная коммуникативными конвенциями. Не всякого пишущего мы склонны считать автором (слово происходит от лат. auctor — «создатель, породитель»; augere — «создавать, приумножать»), напоминает, в частности, Фуко. И личное письмо, и инструкция по пользованию кофемолкой, и хулительное слово на заборе написаны кем-то, но едва ли такой текст воспринимается как авторский. Когда мы читаем учебник по химии, нам чаще всего неважно, кто его написал, а когда читаем роман, — как правило, важно. Наличие у текста авторской функции определяет его место (часто привилегированное) в пространстве культуры, оно же ассоциируется с правом собственности и с непротиворечивым, поскольку заданным «из первоисточника», единством смысла.

Функция «автор» не совпадает, однако, с эмпирической личностью писавшего. Можно ли сказать, что Л. Толстой уже является автором, обучаясь в детской азам письма? Или он становится автором в тот неуловимый момент, когда в его голове брезжит контур будущего произведения? Или — когда ставит в рукописи последнюю точку? Ни то, ни другое, ни третье нельзя считать определяющим: сколько людей по разным причинам не осуществили свой писательский талант! Сколько графоманов канули в безвестности, не удостоившись статуса автора! Тогда, может быть, автор рождается, когда написанное уже опубликовано в виде книги и опознано, оценено обществом? Но как раз на этом этапе роль автора как индивида минимальна: превращение текста в книгу — дело издателей и печатников, а судьба книги зависит, как правило, от других посредников (торговцев, критиков) и, разумеется, читателей…

В рамках традиционного подхода предполагалось, что смысл формируется в голове автора-творца и подлежит восстановлению понимающим усилием: искусный в анализе литературовед может проникнуть «за» языковое выражение, в тайну оригинального замысла, причем даже глубже, чем сам автор. Именно эта посылка, а заодно и суверенность авторского сознания подвергаются сомнению. Разве слова, используемые автором, не все «чужие» и всегда уже «бывшие в употреблении»? Разве, будучи опубликованы, они не передаются, опять-таки, в общее пользование? Литературное слово только хранится под обложкой книги, а живет в социальной среде, в безграничном пространстве коммуникации, меняясь в нем и обрастая все новыми значениями^[3]. Эта мысль образно выражена в коротком стихотворении американской поэтессы Эмили Дикинсон:

Сказал — и все —.

Мертво словцо —.

О, нет! —.

По мне оно Лишь рождено На свет (пер. А. Величанского).

Итак, автор — это продукт коммуникации, дискурсивный конструкт или, говоря иначе, функция социокультурных отношений. Авторская функция, характеризующая художественное высказывание, во-первых, наделяет текст повышенным культурным статусом и, во-вторых, вводит ограничивающую рамку интерпретации, то есть упорядочивает многообразие его возможных смыслов.

• [1] См., например: Барт Р. Смерть автора// Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.1994. С. 384−391.
• [2] Фуко XI. Что такое автор // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 7—46.
• [3] Фуко предлагает, в порядке мысленного эксперимента, представить литературное творчество свободным от авторской функции. Заодно с классиками модернизма С. Беккетом и X. Л. Борхесом он спрашивает: «Какая разница, кто говорит?» Определенное созвучие его концепции литературной речи — как необходимо диалогической и, по определению, социальной — с концепцией М. Бахтина довольно очевидно.