Узлы философии словесности: мимесис и символ

Одной из центральных категорий, посредством которой античные авторы проясняли сущность словесности, был мимесис (подражание). Подражание, конечно, нельзя воспринимать в буквальном смысле, здесь, скорее, стремление к достижению подобия божественной гармонии, стройности, красоте. Этот термин встречается уже у досократиков, в частности у пифагорейцев, и раскрывается через понятия числа и таких терминов, как «порядок», «симметрия», «соразмерность», «гармония». Гераклит утверждал, что в творчестве человек не просто что-то производит, он вещает, «рождает символы», так как каждая вещь несет на себе судьбы космического огненного логоса. Она в большей степени абсолютно символична, чем утилитарно-прагматична, и, следовательно, ее создание есть процесс не материальный, а символический, словесный. Мимесис в творчестве, таким образом, это подражаниестремление к Творцу.

Такой подход к сущности творческой деятельности позволял корректно анализировать подражание как средство искусства уже на операционном уровне, что легко продемонстрировать на некоторых моментах сократовского понимания мимесиса.

Сократ вопрошал: может ли живопись и скульптура, подражая природе, изобразить не только «то, что мы видим» (предметы вогнутые и выпуклые, темные и светлые, жесткие и мягкие, неровные и гладкие и т. п.), но и то, что совершенно невидимо, — «духовные свойства»? и давал утвердительный ответ на этот вопрос: изображая глаза, выражение лиц, жесты, искусство «должно во всех произведениях выражать состояние души»^[1].

В «Кратиле» у Платона намечается классификация изображений или сфер искусства — по предмету, средствам и способу. Например, музыка подражает звучанию, живопись — очертаниям и цвету. И вообще, всякое «изображение требует своих средств». Причем «выражение чеголибо с помощью тела — это подражание тому, что выражает тело, которому подражаешь»^[2], и «изучать самое изображение, хорошо ли оно изображает (предмет), а также истину, которое оно отображает, надо из самой истины, а не по изображению»^[3].

Здесь важно отметить следующее:

Во-первых, подражание (мимесис) как базовый механизм искусства работает также и в журналистике. Но у журналистики есть своя специфика, она изображает не просто реальность, а актуальную реальность. То есть в ней механизм подражания касается реальности актуальных событий (со-бытийности), что накладывает на журналиста особые требования — быть способным эту событийность наблюдать, проживать и рефлексировать, не теряя при этом чувство вневременного порядка, гармонии, красоты. А так как реальность универсальна, то проживание в ней требует универсальности личностной и профессиональной.

Во-вторых, журналистика, будучи средством коммуникации, сама должна реализовываться с помощью средств, адекватных изображаемой истине, поскольку «всякое изображение требует своих средств». Разнообразие этих средств не только позволяет классифицировать журналистскую деятельность, но задает контуры специализации журналистов.

Другим важнейшим понятием является «символ».

Термин «символ» этимологически связан с греческим глаголом 6vp (3aXXco) (соединяю, сталкиваю, сравниваю), что указывает на соединение двух планов действительности — мира чувственных вещей и сверхчувственных идей. Причем, по Платону, произведения искусства, подражая вещам, являются всего лишь подобиями символов, или вторичными символами. Платоновская символическая философия искусства как бы лишала произведения искусства познавательной ценности. Более того, искусство представлялось препятствием познанию мира идей, т. е. истинно сущего мира. Платон писал, что искусство создает даже не подобие истинной красоты, а «призраки»^[4], а также подражательное искусство «творит произведения, далекие от действительности, и имеет дело с началом нашей души, далеким от разумности; поэтому такое искусство и не может быть сподвижником и другом всего того, что здраво и истинно»^[5].

Эти размышления Платона остаются предметом спора и по сей день. Они представляются особо актуальными при внимательном взгляде на роль и значение медиа, которые в целом можно трактовать как вторичный символ действительности. Получается, что медиа отражает реальные как бы события, а не на самом деле события. Актуален также вопрос о месте художественности в журналистике, допустимых рамках художественного творчества при изложении фактов, т. е. определения, чего больше в журналистике — искусства или науки, эйдоса или логоса^[6].

Огрубленно эти конкурирующие позиции можно представить следующим образом.

Журналист, тяготеющий к искусству, рассматривает факты как краски, которые он наносит кистью-медиа на создаваемый им холст бытия. Сами факты для него не столь важны, сколь важна форма их представления. Причем это представление вообще может быть построено и без фактов. Такого рода журналистика поэтична, драматургична и живописна, однако ее плод — всего лишь отраженный и преображенный образ самого автора. Составляющими профессионализации в этом случае являются знания и умения в области поэзии, литературы, изобразительного искусства и т. п., также способности к такого рода занятиям: креативность, развитость образного научно ориентированного мышления и т. п.

Для журналиста, напротив, именно факт является главной ценностью, которую с минимальными искажениями необходимо донести до аудитории. Всякая художественность здесь — информационный шум, искажающий первоначальный смысл сообщения, и одновременно что-то вроде контейнера, обеспечивающего доставку фактов потребителю, так как в сухом, художественно не обработанном виде факт не будет воспринят массовой аудиторией. Составляющими профессионализации в этом случае будут являться рационализм, аналитичность, точность, компетентность в избранной теме и т. п.

В реальной журналистской практике эти позиции присутствуют, конкурируя друг с другом, в каждом журналистском произведении. При этом правильной следует считать позицию, уравновешивающую дискурсивный^[7] и наративный^[8] способы сообщения, логический и эйдетический компоненты сообщения, денотативные и коннотативные смыслы сообщения. Умение установить и удержать этот баланс и является признаком высокого профессионализма в журналистике.

Однако независимо от выбранной позиции продукт журналистской деятельности — информационный образ действительности всегда создает иную реальность и управляет ею.

По мере усиления технологической вооруженности медиа эта иная реальность занимает все большее место в жизни каждого человека.

Откуда следует, что плод журналистского творчества (даже если это только новостная заметка) содержит в себе не только буквальный (денотативный^[9]), но и скрытый (коннотативный^[10]) смысл. Причем последний и является главным, доминирующим. Понимание и чувствование коннотативных подложек изображенных фактов является важнейшим профессиональным качеством журналиста, так как без этого понимания у него не будет возникать даже попытки «предугадать, как наше слово отзовется». Журналистика сегодня особо ответственная сфера человеческой деятельности, так как в ее непосредственном ведении оказалась конструируемая средствами массовой информации реальность бытия. Отсюда следует и необходимость выработки этического кодекса журналиста и следования ему. Отсюда также и требования к нравственноэтическим качествам личности профессионального журналиста.

Этот небольшой экскурс в историю философии продемонстрировал фундаментальный характер журналистской деятельности, ее сложность и ответственность и связанность с базовыми мировоззренческими категориями и философскими концепциями. Подобный анализ можно было бы продолжить^[11], однако ограничимся здесь тем, что сформулируем еще одно требование к профессиональному журналисту: владение философской культурой, умение читать философские тексты и знание основных концепций современной философии и философского наследия.

• [1] Античные мыслители об искусстве. 2-е изд. 1938. С. 18—19.
• [2] Платон. Собр. соч.: в 3 т. М., 1968—1971. Т. 1. С. 467, 468, 470.
• [3] Там же. С. 488—489.
• [4] Платон. Указ. соч. Т. 2. С. 349—450.
• [5] Там же. С. 432.
• [6] Эйдос (от греч. eidos — вид, образ, идея). Понятие эйдоса восходит от идеализмаПлатона, в котором оно имело значение прообраза, начала, субстанциальной идеи. В феноменологии Гуссерля обозначает сущность вещей, всеобщее, универсалию. Трактуется также как особая, эмоционально пережитая, схватываемая не только сознанием, но и чувствами модель фрагмента действительности; логос (от греч. logos) — одноиз основных понятий древнегреческой философии; одновременно «слово» («предложение», «высказывание», «речь») и «смысл» («понятие», «суждение», «основание»). ВведеноГераклитом: логос как универсальная осмысленность, ритм и соразмерность бытия.
• [7] Дискурс (франц. discours, англ, discourse — речь, рассуждение) — организацияречевой деятельности (письменной или устной) со своими правилами, специфичнымидля данной области деятельности (например, «философский дискурс», «научный дискурс», «дискурсы культуры»),
• [8] Нарратив (лат. narrare — языковой акт, т. е. вербальное изложение — в отличиеот представления) — понятие философии постмодерна, фиксирующее процессуальностьсамоосуществления как способ бытия повествовательного, «сообщающего» текста.
• [9] Денотация (denotation) — дословно «означение». Первичный язык чистой информации: означающее находится со своими означаемыми в отношении системной обусловленности, релевантности, без риторических, а также аллегорических, символических и метафорических наслоений, т. е. передающее буквальный, фактуальный смысл.
• [10] Коннотация (connotation) — соозначение. Одновременно риторический слой означающих и метафорический уровень означаемых.
• [11] См., например: Басин Е. Я. Искусство и коммуникация. М.: МОНФ, 1999.