Исторический прогресс как прогресс науки

XVII в. в европейской культуре ознаменовался научной революцией, обусловленной развитием капитализма, который нуждался в новом, рационалистическом, практически ориентированном мировйдении. Освобождение от засилья религии, которая в процессе Реформации становилась частным делом, способствовало утверждению совершенно нового типа науки, нацеленной на получение логически точного, математически выверенного, систематизированного, экспериментально подтвержденного знания. Открытия Г. Галилея, И. Кеплера, И. Ньютона и других выдающихся ученых способствовали формированию новой картины мира, где господствуют доступные человеческому познанию универсальные естественные законы, которые моделировались по аналогии с законами механики. Вселенная, по образному выражению Ньютона, — это огромный часовой механизм, который лишь время от времени заводит Бог, находящийся на периферии мироздания. Новая философия, для которой идеалом выступало естествознание, ставит перед собой задачу выработки научного метода, пригодного для познания и природы, и общества, и человека. Поскольку в качестве знания признавалось только научное знание, наука рассматривалась как единственно действенное средство обретения человечеством мира и счастья^[1].

Ренессансное стремление к гармонии разума и чувств сменилось в европейской философии противоборством двух направлений философствования — рационализма и эмпиризма, каждый из которых обладал собственной аксиоматикой и методологией. Рационализм в лице Р. Декарта, Т. Гоббса, Б. Спинозы, Г. В. Лейбница и других, ориентировавшийся на математико-механическую картину мира, рассматривал разум как всеобъемлющий принцип, как автономный источник достоверного, истинного знания, обладавшего свойствами всеобщности и необходимости. Самодостаточность разума, которую Р. Декрат выразил в лапидарной формуле: «Я мыслю, следовательно, существую», требовала признания наличия в нем неких изначальных знаний, предельно общих абстракций — врожденных идей, без которых он был бы пуст и, следовательно, недееспособен.

Базировавшийся на развитии экспериментального естествознания эмпиризм, представленный Ф. Бэконом, Дж. Локком, Д. Юмом и другими философами, исходил из принципа: «Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в ощущении», то есть закреплял за разумом роль обобщения эмпирических данных, полученных на основе чувственного познания. Несмотря на постоянное, носившее острый дискуссионный характер соперничество с рационализмом, эмпиризм вполне вписывался в схему рациональных посылок и условий познания, поскольку право разума выносить окончательное решение по поводу опытного материала никем не оспаривалось. Общим для эмпиризма и рационализма было убеждение в том, что разум, чьи правила имеют всеобщий характер, присущ от рождения всем людям без исключения и притом в равной мере.

«Разумность» человека как социального существа проявляется в следовании им неизменным моральным законам, действующим по аналогии с законами природы. Это вполне согласовывалось с основными принципами идеологии либерализма, обосновывающей и утверждающей автономность, независимость личности, обладающей такими «естественными и неотчуждаемыми правами», как счастье, жизнь, безопасность, свобода, собственность. Признание высокой социальной значимости науки не могло не привести к мысли о ее решающей роли в деле преобразования не только окружающей среды, но общества. Поэтому именно рационалистическая философия выступила в роли теоретического обоснования идеи социального прогресса.

Впервые идея социально-исторического прогресса, который рассматривался по аналогии с процессом роста и накопления научного знания, встречается в философии представителя английского эмпиризма Фрэнсиса Бэкона (1561—1626). Выдвижение Бэконом на первый план практического значения познания было связано с последствиями английской буржуазной революции, которая способствовала относительно мирному развитию буржуазных отношений. Кроме того, сам Бэкон принимал деятельное участие в политической жизни Англии в качестве члена парламента, лорда — хранителя печати, накопив тем самым богатый опыт общественной деятельности.

За широту и глубину познаний в области самых различных наук Бэкона нередко причисляли к типу универсального ученого, характерного для эпохи Возрождения. Однако существо его философии не только соответствовало духу Нового времени, но и в некоторых положениях опережало его. В отличие от своих непосредственных предшественников, мыслителей Возрождения, Бэкон ясно осознавал новаторский характер своей эпохи. Ни философия, ни тем более наука уже не представали для него в отраженном свете античности. Благоговение перед древностью, считает Бэкон, «околдовывает» людей и удерживает от движения вперед, в то время как «древностью следует почитать престарелость и великий возраст мира, а это должно отнести к нашим временам, а не к более молодому возрасту мира, который был у древних. Этот возраст по отношению к нам древен и более велик, а по отношению к самому миру нов и менее велик. И подобно тому, как мы ожидаем от старого человека большего знания и более зрелого суждения о человеческих вещах, чем от молодого, по причине опытности и разнообразия и обилия вещей, которые он видел, о которых он слышал и размышлял, так и от нашего времени, если только оно познает свои силы и пожелает испытать и напрячь их, следует ожидать большего, чем от былых времен, ибо это есть старшее время мира, собравшее в себя бесконечное количество опытов и наблюдений»^[2].

Это слова из наиболее известной работы Бэкона «Новый Органон», которую он назвал так в противовес «Органону» Аристотеля. Поскольку единственно истинным методом, позволяющим избежать заблуждений, является экспериментально-индуктивный, всякая умозрительная философия, опирающаяся на формальную логику и пренебрегающая опытом, «суетна и бесполезна». Бэкон не щадит общепризнанный авторитет Платона и Аристотеля, называя великих философов античности «софистами», расточавшими мудрость в «бесплодных спорах». Большего внимания, с его точки зрения, заслуживают философские системы древнегреческих натурфилософов — Эмпедокла, Анаксагора, Демокрита, Левкиппа и им подобных, но и «они были споры на болтовню» и «не могли создавать». Их мудрость представляется «богатой словами, но бесплодной в делах». Причина этого, по мнению Бэкона, в исторической ограниченности античной философии и науки: «Ибо в ту эпоху знание было слабым и ограниченным как по времени, так и по пространству, а это хуже всего для тех, кто все возлагает на опыт. У греков не было тысячелетней истории, которая была бы достойна имени истории, а только сказки и молва древности»^[3].

Свое «великое восстановление наук» Бэкон предпринимает с целью не только упорядочения и классификации научных дисциплин, обоснования роли и значения научного эксперимента, но и доказательства того, что именно наука, прежде всего естествознание, является важнейшим фактором социального прогресса. Ведь основная задача науки «не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами», ибо счастье заключается в господстве над силами природы, в достижении физической красоты, высокого интеллектуального уровня и морального совершенства. Не Божественный промысел, считает Бэкон, управляет жизненными устремлениями человека, но познание законов природы и умение применять их на практике способствуют достижению поставленных целей. Следовательно, история — не что иное, как деятельность людей, преследующих свои интересы, среди которых наиболыпе значение для общества имеют те, которые направлены на постижение законов окружающего мира. Научное знание «раскрепощает и освобождает могущество человека и выводит его на бескрайнее, широко открытое поле деятельности». Только владея законами природы, человек может все, если же такой возможности нет, он не может ничего. Девиз Бэкона — «Знание — сила». Неограниченность возможностей человеческого разума в познании природы, однако, не означает возможность неограниченного господства над ней. Человек — «слуга и истолкователь природы», но победить природу можно, только подчинившись ей. Речь идет не о самоограничении человека, заботящегося о природе, а о разумной деятельности в соответствии с естественными, объективными, не зависящими от человека законами.

Развитие науки и техники, по мнению Бэкона, имеет самодовлеющее значение, поскольку влечет за собой такие изменения в обществе, которые в конечном счете должны привести к всеобщему процветанию и благополучию. Иными словами, неограниченный прогресс науки и техники имеет своим следствием рост человеческой свободы как над силами природы, так и над социальными отношениями. Опираясь на знание, человек в состоянии установить в обществе не просто разумный порядок, но и утвердить справедливость, суть которой заключается в том, чтобы «не делать другому того, чего не желаешь себе». В условиях быстро развивающегося буржуазного общества это «золотое правило морали», известное с древних времен, трактуется как равенство всех людей перед законом. «Только благодаря наличию справедливости, — пишет Бэкон в работе „О достоинстве и приумножении наук“, — человек человеку бог, а не волк»^[4]. Оптимизм Бэкона поистине безграничен. Коль скоро «человек человеку бог», каждый кузнец своего счастья.

Идеал справедливого общества Бэкон описал в своей работе «Новая Атлантида», где речь идет о чудесном, процветающем острове Бенсалем, затерянном в южных морях. История Бенсалема восходит к древним временам, когда властителями морей и океанов были мощные и гордые державы — Атлантида, Перу и Мексика, которые погибли во время разрушительного наводнения. Однако участь Бенсалема была более счастливой. Благодаря мудрому правлению короля, проводившему мирную политику, остров не только избежал небесной кары, положившей конец властолюбивым замыслам воинственных держав Старого и Нового Света, но и смог достичь невиданных успехов в развитии наук.

Путешественники, посетившие Бенсалем, увидели рудники, где получают новые искусственные металлы и составы, потоки и водопады, служащие для получения новых видов движений, обширные помещения, в которых искусственно вызывают различные явления природы, сады и огороды, где выводят новые сорта растений и превращают одни виды деревьев в другие, парки, заповедники, водоемы, в которых не только разводят всякую живность, но и проводят научные и медицинские опыты, направленные на сохранение здоровья людей, дом механики, где изготавливаются машины и приборы для всех видов движения, и многое другое, о чем даже трудно помыслить. Но главное — все это делается для того, чтобы люди «блаженного острова» были здоровы и счастливы, чему в немалой степени способствуют разумные и справедливые законы, поддерживаемые мудростью и авторитетом правителя. «Целью нашего общества, — поясняет путешественникам один из „отцов“ города, — является познание причин и скрытых сил всех вещей; и расширение власти человека над природою, покуда все не станет для него возможным»^[5].

Таким образом в философии Ф. Бэкона развитие науки, подчиненной практическим целям, основная из которых заключается в «наделении человеческой жизни новыми открытиями и благами», является главным фактором общественного прогресса. Научное знание и искусство (умение применять его на практике) дают человеку безграничные возможности управления природными и социальными процессами. Тем самым научный прогресс совпадает с социальным и историческим. При этом Бэкон подчеркивает дискретный, прерывистый характер развития науки. «Из двадцати пяти столетий, которые обнимает наука и память людей, — отмечает он, — едва ли наберется шесть, плодотворных для развития науки, и каждый длился не более двух столетий». Первый период — это период развития греческой науки, второй — римской, третий — новоевропейской, современный Бэкону. В промежуточные времена науку подавляли бесплодные, умозрительные философские или теологические споры, порождающие предрассудки и заблуждения. Но поскольку сегодня наука вооружена новым методом, создается возможность бесконечного продвижения вперед к новым научным открытиям и техническим достижениям.

Веру Бэкона в науку как орудие социального прогресса разделяли и другие представители рационалистической философии XVII в. — Т. Гоббс, Б. Спиноза, Дж. Локк и другие, но в отличие от Бэкона они большее внимание уделяли таким факторам прогресса, как политика, мораль, воспитание. К примеру, Томас Гоббс (1588—1679) видел суть социального прогресса в движении общества от естественного состояния, характеризующегося «войной всех против всех», к договорному правовому государству, которое призвано обеспечить каждому своему члену мир, обладание собственностью, безопасность, благополучие, счастье, равенство перед законом. Путь к гражданскому обществу как вершине общественного прогресса лежит через утверждение законов в социальной практике и через воспитание. «Правильно преподавать гражданам учение о государстве, — пишет Гоббс, — необходимо для поддержания мира»^[6].

Подчеркивая общественный характер человеческой природы, Бенедикт Спиноза (1632—1677) видит суть общественного прогресса в нравственном совершенствовании, которое способствует преодолению таких дурных наклонностей и страстей, как стремление к богатству, власти, славе или чувственным наслаждениям. Разумное поведение предполагает культивирование чувств любви, дружбы, взаимопомощи, что достигается с помощью не только науки и образования, но воспитания и самовоспитания. Если бы люди руководствовались в своем поведении разумом, общество «не нуждалось бы ни в каких законах, но, безусловно, довольствовалось бы обучением людей истинным правилам морали»^[7].

Еще более решительно настаивал на необходимости воспитания в людях доброты, любви к ближнему, справедливости, умеренности, трудолюбия Джон Локк (1632—1704). По мнению Локка, люди от рождения обладают не только равными способностями, но и неограниченными возможностями их развития. «Мы рождаемся на свет со способностями и силами, — пишет он, — в которых заложена возможность освоить почти любую вещь и которые во всяком случае могут повести нас дальше того, что мы можем себе представить; но только упражнение этих сил может сообщить нам уменье и искусство в чем-либо и вести нас к совершенству»^[8]. Однако воспитание всегда осуществляется в определенной социальной среде, которая решительным образом влияет на содержание воспитания, формируя соответствующим образом характер и умственные способности людей. Идея Локка о влиянии окружающей среды на формирование личности оказалась одной из наиболее популярных в дальнейшем развитии европейской рационалистической философии.

Одним из первых философов, попытавших приложить научный метод к истории человечества, был Генри Сент-Джонс, лорд Болингброк (1678—1751), который изложил свои воззрения на историю в «Письмах об изучении и пользе истории».

Любовь к истории, по мнению Болингброка, неотделима от человеческой природы, потому что она неотделима от любви к самому себе, от стремления познать себя и увековечить деяния современников в глазах потомков. Однако истинная цель истории состоит в том, чтобы воспитывать в нас личную и общественную добродетель, совершенствовать наши человеческие качества, подготовить нас к усвоению опыта предшествующих поколений и сопровождать нас, пока мы приобретаем свой собственный опыт, в течение всей нашей жизни. Обозревая предшествующую историю, Болингброк приходит к выводу, что она не способствует достижению этой цели, поскольку исторические факты в большинстве своем недостоверны, переплетаются с вымыслом и фантазиями, а то и просто искажаются и фальсифицируются в угоду чьим-то интересам. В результате существующие «системы истории» превращаются в «заколдованные замки», которые лишь кажутся чемто реальным, а в действительности — лишь видимость, и, подобно этим замкам, они исчезают без следа, как только снимается заклятие.

Болингброк — последовательный сторонник эмпиризма и сенсуализма Локка, поэтому опыт он рассматривает как источник всех наших идей, которые являются результатом обработки разумом чувственных впечатлений. Только опыт может дать достоверное знание. Но если возникает потребность выяснить причины событий, достаточно далеко отстоящих от нас, одного опыта недостаточно, поскольку «мы рождаемся слишком поздно для того, чтобы видеть начало, и умираем слишком рано для того, чтобы видеть конец многих явлений». В этом случае история восполняет недостатки личного опыта: опираясь на социальный опыт предшествующих поколений, она показывает нам причины явлений, их следствия и помогает предугадывать будущее. Для того чтобы этот опыт был полезен для нас, он должен быть проанализирован с позиций эмпирического метода, который требует, опираясь на факты, умозаключать от частного к общему. «Надо всегда иметь в виду, — пишет Болингброк, — что история — это философия, которая учит с помощью примеров, как вести себя в любых обстоятельствах в частной и общественной жизни; что поэтому нам следует подходить к ней с философских позиций; что мы должны восходить от частных знаний к общим и готовить себя к общественной жизни и практической деятельности, приучая свой ум размышлять над событиями и характерами людей, о которых повествует история»¹. Таким образом история, по мнению Болингброка, должна быть наукой, притом наукой философской.

Стремление Болингброка упорядочить историю, очистить ее от «побасенок» и «бабушкиных сказок», подчинить ее изучение научному методу свидетельствовало о том, что историческая изменчивость предстает пред Болингброком не как смена деяний тех или иных политических деятелей, отличающихся друг от друга характером, амбициями, поступками, а как смена исторических эпох, каждая из которых имеет свои специфические особенности. Протекающие незаметно и подспудно социальные изменения приводят, в конце концов, к возникновению новой ситуации, порождающей новые интересы, а те, в свою очередь, — новые принципы управления и новые методы руководства, за которыми следует появление новых нравов, новых привычек и новых обычаев. Такой период, по мнению Болингброка, является «в подлинном смысле слова эпохой или эрой, точкой во времени», от которой начинается отсчет только вперед. Попытка объяснить характер новой эпохи событиями далекого прошлого бесперспективна, так как их причины и следствия прекратили свое действие. Но «не знать ничего о веках, которые предшествуют этой эре, было бы постыдно».

Однако не утрачивают ли свою ценность исторические события, которые непосредственно не предшествуют настоящему и тем самым не влияют на характер новой эпохи? Ответ на этот вопрос Болингброка вполне соответствует духу просветительской философии. Ни в коей мере, поскольку природа человека как субъекта истории вечна и неизменна, как неизменны и вечны принципы, на которых основывается разум и добродетель. «Человек есть предмет любой истории, — пишет Болингброк, — чтобы хорошо его знать, мы должны видеть и понять его во всех возрастах, во всех странах, во всех государствах, в жизни и смерти — и только история может нам так его изобразить. Поэтому любая история — цивилизованных и нецивилизованных, древних и современных народов, короче, всякая история, которая достаточно подробно изображает поступки и характеры, полезна для того, чтобы познакомить нас с нашим родом, т. е. с нами самими»¹. Из это следует, что передача и внушение общих принципов добродетели, общих правил мудрости и справедливой политики должна входить в задачу историка, выступающего в связи с этим как философ.

Убеждение в равенстве всех людей от природы влечет за собой признание равноценности всех народов, независимо от того, на какой ступени развития они находятся. Одним из «наиболее распространенных пороков», «смешным и вредным видом тщеславия» Болингброк считает убеждение людей в превосходстве своей страны, своей культуры, используя при этом в качестве критерия превосходства свои собственные нравы, обычаи и мнения. Однако, по мнению мыслителя, мексиканец с его головным убором и платьем из перьев, приносящий человеческие жертвы своему богу, ничуть не больший дикарь, чем испанец со шляпой на голове и гонильей вокруг шеи, приносящий целые народы в жертву своему властолюбию, жадности и капризам жестокости. Поэтому важнейшей задачей истории является предохранить нас от влияния этого «тщеславного чувства» превосходства над другими народами, от предубеждения против них путем развертывания перед нами обширной картины жизни как варварских, так и цивилизованных народов, периодов их возвышения и падения, ибо все они и «похожи и непохожи друг на друга и каждый из них на нас». Вместе с тем знание жизни других народов способствует развитию в нас чувства особой привязанности к своей родине, чувства любви к своему отечеству, которое является не врожденным, а результатом воспитания.

Итак, история, по мнению Болингброка, — это бесценный кладезь многовекового социального опыта человечества, освоение которого позволяет каждому из нас стать мудрым, полезным гражданином и «просто хорошим человеком». В своем стремлении к совершенствованию необходимо не только знать, но и использовать этот опыт путем подражания, что, однако, не предполагает рабское копирование поведения людей в прошлом. Ведь «история — древний автор, опыт — современный язык. Первая формирует наш вкус, мы переводим смысл и значение, мы впитываем в себя ее дух и суть; но мы подражаем лишь отдельным достоинствам оригинала — подражаем в соответствии с идиомами нашего родного языка, т. е. мы часто заменяем их эквивалентами и далеки от того, чтобы рабски их копировать. В заключение скажу: как опыт освещает настоящее, а настоящее позволяет нам предугадывать будущее, так история имеет дело с прошлым, а зная о том, что было, мы можем лучше судить о том, что есть»¹.

Итак, Болингброк убежден в том, что опора на эмпирический метод не только выводит историю в разряд философских наук, но и делает ее фундаментом социального познания в целом. Рационально осмысленная историческая ретроспектива позволяет понять суть настоящего, найти действенные средства совершенствования человеческой природы путем усвоения уроков прошлого, которые имеют непреходящее общечеловеческое значение. С одной стороны, история предстает как дискретный процесс смены исторических эпох, не связанных непосредственно узами преемственности, что позволяет Болингброку акцентировать новаторский характер своего времени, обосновать необходимость выработки нового теоретико-методологического подхода к изучению истории. С другой стороны, признание общих и универсальных принципов жизни, обладающих достоверностью и истинностью на все времена, превращает историю в средство познания настоящего, выступающего мерилом прошлого и будущего. Настоящее как бы стягивает все многочисленные нити исторических событий и задает представление о сущности уроков истории, содержание которых раскрывается в мотивах и поступках политических деятелей. Таким образом, отдавая дань традиционной психологизированной истории, Болингброк все же склоняется к тому, что история — это естественный, природный процесс, где действуют устойчивые, вневременные факторы. Однако далее признания существования различных эпох он не идет: интерес к настоящему заслоняет поиск идеи, которая бы представила историю как упорядоченный закономерный процесс, имеющий определенные этапы своего развития.

Новоевропейская философия XVII в. была озабочена прежде всего поиском нового научного метода, который рассматривался как надежное орудие продвижения общества вперед. Залогом неограниченности социального прогресса являлось убеждение во всемогуществе человеческого разума, способного проникнуть в суть вещей, открыть естественные законы развития природы и общества и использовать эти законы для решения практических задач. Именно поэтому наука, образование и воспитание представлялись важнейшими факторами социального прогресса как прогресса человеческой свободы. Однако как бы ни понималась свобода: как власть над природой (Бэкон), или как власть над своими страстями (Декарт), или как осознанная необходимость (Спиноза), она была ограничена действием объективных, не зависимых от человека законов.

В противовес человеческому разуму, способному, по общему мнению представителей рационалистической философии XVII в., постичь сущность мира и раскрыть его вечные законы, найти абсолютную истину, история — это сфера, где нет ничего устойчивого, но лишь временное, преходящее и случайное. История была нужна, но исключительно как кладезь мудрости, «собрание уроков», которые надо усвоить, чтобы избежать ошибок в настоящем и будущем. Ведь история — это то, что было и не может повториться. Представления о будущем справедливом обществе не связывались с историческим развитием, но создавались даже вопреки ему, поскольку единственным «проектировщиком» «разумных» форм социальной организации выступал сам разум, неизменный в своей основе. И все же, несмотря на то что практическая философия Нового времени была принципиально внеисторичной, ее пронизанные оптимизмом представления о социальном прогрессе, основными факторами которого выступали научное знание, право, государство, воспитание и образование, оказали влияние на становление концепций исторического прогресса в философии эпохи Просвещения.

• [1] Гайденко П. П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой: учеб, пособие. М.: ПЕР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000.
• [2] Бэкон Ф. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 46.
• [3] Бэкон Ф. Указ. соч. С. 37.
• [4] Бэкон Ф. Сочинения. Т. 1. С. 365.
• [5] Бэкон Ф. Сочинения. Т. 2. С. 509.
• [6] Гоббс Т. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1965. С. 377.
• [7] Спиноза Б. Избранные произведения. В 2 т. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1957. С. 79.
• [8] Локк Д. Избранные философские произведения. В 2 т. Т. 2. М.: Соцэкгиз, 1960.С. 194.