Границы веры и знания

Отметим, что границы веры и знания во всяком познавательном процессе зыбки. Поэтому экзистенциально важно не подменять знание верой, веру знанием, о чем предостерегал в свое время И. Кант. Здесь можно выделить работы Л. Витгенштейна. Он во многих отношениях расширяет наши представления о переходах веры в знание и, наоборот, выделяет новые сферы «влияния» для веры и для знания, расшатывает представления об абсолютно надежном фундаменте знания. Логические неувязки при определении отношений между понятиями «знание» и «вера» часто возникают в силу того, что понятие веры ограничивается лишь его гносеологическим планом и не учитывается в должной мере связь последнего с аксиологическим и праксеологическим аспектами содержания веры. Вера — это внутреннее согласие с чем-то, что не только истинно, но также еще и правильно, справедливо, нужно, целесообразно, возможно… Феномен веры не может быть редуцирован к знанию, как и наоборот, хотя вера в определенном смысле есть знание, а знание неизбежно включает в себя параметр веры.

Вера способна не только поддерживать энергетический тонус целенаправленного познавательного процесса, но и выполнять общую организующую функцию. Суть последней не только в поддержании целостности, «прочности» общей познавательной установки, но и в слабо рефлексируемом (большей частью) отборе векторов активности, направлений поиска. М. Полани считает, что любому крупному научному исследованию присуща высокая степень неопределенности в оценке целей и устремлений. Устранение неопределенности зачастую связано с верой, которая побуждает предпринимать шаги в правильном направлении^[1].

Основой веры служит духовный опыт человека. Святыня не приобретается, не берется напрокат. Ее можно только выстрадать. Иначе говоря, то или иное прозрение подтверждается глубокими переживаниями, наколенными знаниями, всей жизненной практикой человека. Можно ли представить себе, скажем, Жанну д’Арк отрекающейся от идеалов спасения Франции? Допустимо ли говорить о декабристах, что им не была дорога судьба России? Способен ли великий ученый отвергнуть ценность знания? Обретенная святыня редко покидает человека. Она остается с ним в пустыне, в снежной буре, в тюремной одиночке, на смертном одре… Отнять у человека веру — все равно, что погубить его самого. Неотторжимо то, что является сердцем человека.

«Вера отличается от знания», — пишет К. Ясперс. Однако в чем и как? На этот счет в философии сложилось три разных представления. Одни ученые признают верховенство знания и отрицают веру. Другие настаивают на преимуществе веры и отвергают достоинство знания. Третьи исходят из равноправия знания и веры.

Первое представление господствовало в течение многих веков. Зачарованные огромными успехами науки, люди считали, что нет ничего выше знания, а веру нередко сводили к слепой вере, подчеркивая тем самым, что она не может соперничать с точным знанием. Однако окончательно заменить веру знанием невозможно. Это два разных достояния человека, каждое из которых ему одинаково дорого. Постепенно выяснилось, что даже самые рьяные приверженцы знания, готовые отказаться от всего, что не соотносится с разумом, гем не менее не в состоянии изжить в себе веру. Какими бы познаниями человек ни обладал, он всегда оставляет в себе место для веры, ибо не все возможно на данном этапе истории обосновать научно.

Да и саму веру невозможно доказать теоретически. Такая постановка вопроса — можно ли научно обосновать веру? — вообще обнаруживает ее непонимание. Предположим, кто-то верит в наступление светлого будущего или царствия небесного. Можно ли доказать правомерность такой веры? Разумеется, нет, потому что вера — это определенное состояние души. Конечно, в обоснование своей веры можно приводить определенные аргументы. Можно, допустим, сказать, что о приходе лучезарного грядущего мы прочитали в серьезном трактате или что основой нашей веры служит наш собственный оптимизм. Тем не менее доказывание истинности веры психологически нелепо.

Русский философ Н. А. Бердяев справедливо считал, что требование «научной» веры, замена веры знанием — это отказ от свободы, от вольного подвига. Вера действительно нередко связана с подвижничеством. Требование заменить веру знанием не возвышает человека, а унижает его. Никакая наука, никакая философия не могут дать веру или заменить ее собою. Они способны лишь подвести к ней. Однако и вера не может устранить знание. С помощью веры нельзя решать вопросы химии и физики, политической экономии и истории, невозможно текстами Священного Писания опровергать выводы науки. Если вера — это свободный подвиг, то научное знание — тяжелый долг труда, возложенный на человека.

Между знанием и верой как феноменами обнаруживается существенное различие. Психологически противоположность того и другого бросается в глаза даже человеку, не склонному к философскому анализу. Знание принудительно, вера свободна. Всякий акт знания заключает в себе обязательность. Невозможно отменить тот очевидный факт, что дважды два — четыре. То, что мне доказано, для меня уже неотвратимо. Другое дело — вера. Она не дает гарантий. Можно верить в Бога, в счастливый жребий, в любовь с первого взгляда. Точных доказательств в пользу этих верований нет. В дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть. Он преодолевает любые предустановления.

Человек верит в Бога не потому, что бытие Бога доказано. Для верующего все его существо одухотворено мыслью о Верховном существе. Получается, что вхождение в веру нередко сопряжено с отказом от доводов разума. Скажем, умирает ребенок. Врачи считают, что положение безнадежно. Но мать не может смириться с приговором. Она не допускает такого предположения. Она верит, что дитя выживет. Здесь все поставлено на карту… Однако что было бы со всеми нами, если бы мы не обладали способностью верить?..

Сошлемся на К. Ясперса, который, как и Н. А. Бердяев, проводил различие между верой и знанием. По его мнению, когда Дж. Бруно отстаивал собственные взгляды, он исходил из веры. Что касается Галилея, то о нем предпочтительнее сказать, что его убеждения основывались на знании. Оба они были в одинаковом положении. Суд инквизиции под угрозой смерти требовал от них отречения от провозглашаемых ими взглядов. Дж. Бруно был готов отказаться от нескольких, не имевших для него решающего значения положений своего учения. Остальное он рассматривал как нечто священное лично для него. Он умер смертью мученика.

Галилей отрекся от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца, и возникла меткая острота, будто он впоследствии сказал: «И все-таки она вертится!» В чем разница поступков двух ученых? Галилей отказался от своих высказываний, потому что в душе знал: это истина. Она общезначима, потому что Земля действительно вращается вокруг Солнца независимо от того, что я думаю по этому поводу. Знание есть истина, существующая независимо от меня.

Случай с Дж. Бруно — иной. У него не было окончательных доказательств. Однако была вера. Стоило ею поступиться — и все гибло. Невозможно было, даже из соображений чисто практических, отступить от этой веры. Для того чтобы оправдать веру, мученик должен взойти на костер. В истории философии были и другие подвижники веры. Скажем, Сократ или Боэций. Философскую веру они подтвердили ценой мучений и даже жизни.

Известно множество попыток дать определение понятию «вера». Некоторые из них содержат зерно истины, но ни одно из них не является вполне нейтральным. Каждое опирается на собственную концепцию, предполагает определенную точку зрения. Вера — это глубочайшая заинтересованность и столь же глубочайшая приверженность. Она есть последняя, окончательная и главная ставка человека, причем ставка человека в мире неясностей. Наконец, вера — это необходимое условие, делающее свободу возможной.

• [1] Полани М. Личностное знание. М., 1985. С. 316.