СОВЕТСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ 1920-1950-х ГОДОВ

Общая ситуация

При всей специфике общественной и научной ситуации в нашей стране отечественное языкознание не было в стороне от общего развития мировой науки о языке. Хотя термин «структурализм» в СССР до 1950;х гг. не был принят, но многие советские лингвисты объективно шли тем же путем, что и ученые Запада, обратившись к синхронным методам и стремясь системно рассматривать явления языка.

Среди западных направлений структурализма наиболее тесные контакты у советской науки тех лет были с Пражской школой. Ряд советских ученых, в том числе Г. О. Винокур, II. Ф. Яковлев, Е. Д. Поливанов, вели активную переписку (1920—1930;е гг.), а также встречались лично (1920;е гг.) с некоторыми пражцами, особенно с Р. Якобсоном. Н. Н. Дурново, живший в 1924—1928 гг. в Чехословакии, стал связующим звеном между Пражской и Московской школами. Безусловно, в ситуации тех лет не все из существенных иностранных работ доходили до СССР (и еще труднее за рубеж проходили советские работы), особенно затруднительными контакты стали в конце 1940;х — начале 1950;х гг., но нельзя говорить и о полной изоляции советской лингвистики от мировой. Еще в 1930;е гг. в СССР издали несколько важнейших западных лингвистических трудов, здесь надо отметить роль Розалии Осиповны Шор (1894—1939) (первой в стране женщины — профессора языкознания). Особенно значимыми были русские издания книг Ф. де Соссюра и Э. Сепира.

Конечно, научная среда в стране была готова к восприятию новых идей, в том числе и потому, что многие из них ранее высказывались и здесь; прежде всего, безусловно, надо отметить И. А. Бодуэна де Куртенэ. Однако, например, идеи глоссематики или дескриптивизма не получили распространения, хотя и они были известны. Гораздо ближе многие из отечественных языковедов были к Пражской школе, до определенной степени Пражская школа и некоторые направления советского структурализма, особенно Московская школа, составляли единую ветвь структурализма. В то же время многие советские ученые, в частности Е. Д. Поливанов, Л. В. Щерба, высказывали и весьма оригинальные идеи, не имевшие параллелей в западной науке.

На деятельность близких к структурализму советских ученых оказывали влияние и особые задачи, которые им приходилось решать, прежде всего разработка письменностей для языков народов СССР. Для большинства этих ученых преобладающей областью исследований стала фонология, а конструирование алфавитов было, по сути, прикладной фонологией.

Наряду с учеными, искавшими новые пути, работали и языковеды, придерживавшиеся старых, прежде всего младограмматических идей:

А. И. Томсон, Г. А. Ильинский, А. М. Селшцев и другие. Они ценили исключительно поиски и анализ самостоятельно добытых фактов, извлеченных из письменных источников или из полевых исследований диалектов (диалектологические исследования велись с целью получить дополнительные данные для изучения языковой истории). Построение общих теорий на основе привлечения фактов, открытых другими, казалось им «слабосилием». Образовался идейный разрыв между ними и представителями новой научной парадигмы (обычно молодыми), которые, принципиально не отказываясь от самостоятельного поиска фактов, были вдохновлены стремлением описывать эти факты не изолированно, но системно. Как правило, они не отказывались и от диахронических исследований, но строго различали синхронию и диахронию.

Еще в предреволюционные годы в отечественном языкознании сложились две крупные школы: Московская, основанная Ф. Ф. Фортунатовым, и Петербургская во главе с И. А. Бодуэном де Куртенэ. После революции по разным причинам покинули страну многие ученые: Бодуэн де Куртенэ, В. К. Поржезинский, Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон и другие. Обе школы, однако, сохранились. Если Петербургская (затем Ленинградская) школа с самого начала была антитезой младограмматизму, то Московская создавалась как младограмматическая, но постепенно, пройдя несколько этапов, эволюционировала в сторону структурализма; важными промежуточными фигурами были Д. Н. Ушаков, Н. Н. Дурново, на следующем этапе А. М. Пешковский и М. Н. Петерсон, сохранявший в МГУ и других московских вузах традиции школы не одно десятилетие. Большинство ученых, о которых дальше будет идти речь, вышли их этой школы: помимо Пешковского, это Г. О. Винокур, II. Ф. Яковлев, В. II. Сидоров, II. С. Кузнецов, А. А. Реформатский, Р. И. Аванесов, А. И. Смирницкий. Петербургскую (Ленинградскую) школу после отъезда Бодуэна де Куртенэ возглавил Л. В. Щерба, по ряду вопросов отошедший от взглядов своего учителя. Более верен бодуэновской традиции был Е. Д. Поливанов, но он с начала 1920;х гг. уехал из Петрограда и в силу обстоятельств своей биографии не смог создать научной школы. Другими видными представителями Ленинградской школы стали ученик Бодуэна де Куртенэ Лев Петрович Якубинский (1892—1945), автор значительной работы о диалогической речи (1923), и Борис Александрович Ларин (1893—1964), один из зачинателей советской социолингвистики. Из Петербургской школы вышел и Виктор Владимирович Виноградов (1895—1969), по взглядам в целом близкий ГЦербе и поначалу испытавший влияние Ф. де Соссюра и Ш. Балли; переехав в конце 1920;х гг. в Москву, он создал собственную школу языковедов: Сергей Иванович Ожегов (1900—1964) и другие, конкурировавшую с Московской школой. Он и его ученики преимущественно занимались грамматикой и лексикой русского языка. Особое место занимал существовавший в 1920;е гг. в Ленинграде немногочисленный кружок М. М. Бахтина, результатом деятельности которого стала книга В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка».

В 1920;е гг. основную роль в развитии языкознания продолжали играть Московский и Петроградский (Ленинградский) университеты. Резко упало значение периферийных вузов, хотя там работали крупные ученые, например В. А. Богородицкий в Казани. В то же время активно начало развиваться языкознание в ряде союзных и автономных республик СССР. Позже в связи с общей реорганизацией научной деятельности в СССР снизилась роль вузовской науки. В 1930;е гг. в МГУ вообще не преподавали языкознание, кадры специалистов в это время готовили преимущественно в педагогических вузах, среди которых выделялся в это время Московский городской педагогический институт (МГПИ), где работали Г. О. Винокур и ученые Московской фонологической школы; лишь в годы войны в МГУ был воссоздан филологический факультет. Однако появлялись ранее не существовавшие в стране научно-исследовательские лингвистические институты. Самым крупным и жизнеспособным из них оказался институт, созданный в 1922 г. Н. Я. Марром в Петрограде — Яфетический институт Академии наук, первоначально как институт для разработки его «нового учения о языке». Очень скоро, однако, Яфетический институт перерос рамки марризма, в нем сконцентрировались многие ведущие советские языковеды разных специальностей. В 1930—1940;е гг. институт функционировал как Институт языка и мышления им. Н. Я. Марра АН СССР, в 1950 г. он был преобразован в Институт языкознания АН СССР с переводом его основной части в Москву. После войны от института отделился Институт русского языка АН СССР.

Особое место в развитии советской науки о языке занимал марризм (см. главу «Диссиденты индоевропеизма»), которому удалось с конца 1920;х гг. надолго занять в ней монопольное положение, что нанесло большой ущерб развитию советской лингвистики, хотя и не прекратило его совсем. В 1920;е гг. учение Марра, хотя и было популярно, особенно среди ленинградских языковедов, но существовало лишь наряду с другими, однако затем Марр, объявив свое учение «марксизмом в языкознании» (хотя его сходство с марксизмом было достаточно внешним), при поддержке партийно-государственного руководства установил монопольное господство в советском языкознании. Многие ученые, особенно представители старой научной парадигмы, но также и споривший с марризмом Е. Д. Поливанов, лишились возможности нормально работать. Целые направления были объявлены «буржуазными», в первую очередь сравнительно-историческое языкознание; компаративистика на многие годы была в СССР свернута. Ученые-новаторы в целом пострадали меньше, им на пользу работала их деятельность по языковому строительству.

1933—1938 гг. стали трагическим временем для отечественного языкознания. Погибли Е. Д. Поливанов, Н. Н. Дурново, Г. А. Ильинский и другие. В лагере или ссылке находились А. М. Селищев, В. В. Виноградов, В. Н. Сидоров, впоследствии вернувшиеся к научной деятельности.

Господство марризма закончилось в июне 1950 г., когда против него выступил И. В. Сталин. Его серия публикаций в газете «Правда» была затем объединена в брошюру «Марксизм и вопросы языкознания», где под марксизмом понималось, прежде всего, языкознание конца XIX — начала XX вв. в его младограмматическом варианте. Сравнительно-исторический метод был реабилитирован и стал на некоторое время приоритетным. Лингвистам велено было вернуться к традициям русской дореволюционной науки. Ведущую роль в советской лингвистике первой половины 1950;х гг. играли В. В. Виноградов, к тому времени выступавший как хранитель дореволюционных традиций, и последовательный младограмматик по взглядам, грузинский кавказовед Арнольд Степанович Чикобава (1898—1985). Лингвисты, ранее работавшие независимо от марризма, включая и структуралистов по идеям, получили в 1950 г. возможность нормально работать, однако отрыв советской лингвистики от зарубежной достиг в это время максимума (впрочем, некоторые западные работы издавались, в том числе «Общая лингвистика и вопросы французского языка» III. Балли). Если наука XIX в. уже оценивалась более или менее объективно, то современная западная лингвистика продолжала замалчиваться или резко осуждаться: говорили даже о ее «духовном оскудении» и «маразме». Новый этап развития советской лингвистики начался со второй половины 1950;х гг., когда развернулось активное освоение идей и методов зарубежной науки.

Рассмотрев развитие советской науки в целом, можно перейти к анализу взглядов наиболее крупных лингвистов 1920—1950;х гг.