Режимы косвенного использования речи

Готовность сходным образом видеть цели общения и видеть друг в друге взаимозаинтересованных субъектов часто проявляется в фактической речи, предмет которой вторичен, поскольку внимание собеседников сосредоточено друг на друге. Именно поэтому фатическая речь, как правило, косвенна — строится не на опознании, а на угадывании смысла, на «слышании между слов». Возможностей контакта при этом открывается множество — от незамысловатого до изощренного, и ассоциировать фатику только с ритуальным, автоматизированным, «бессодержательным» речевым поведением было бы опрометчиво.

Пример из классики Рассмотрим иронический комментарий к расхожей речевой практике из рассказа В. Токаревой «Зануда» :

Нудным человеком называется тот, который на вопрос: Как твои дела? — начинает рассказывать, как его дела…

Женька был нудным. Он все понимал буквально. Если он чихал и ему говорили: «Будь здоров», отвечал: «Ладно». Если его приглашали: «Заходи», он заходил. А когда спрашивали: «Как дела?», начинал подробно рассказывать, как его дела.

Люся и Юра не считались нудными, понимали все так, как и следует понимать: если их приглашали — «заходите», они обещали и не заходили. На пожелание «будьте здоровы» отвечали «спасибо». А на вопрос «как дела?» искренне делились: «Потихоньку» .

" Занудство" Женьки обусловлено тем, что он воспринимает явления обиходной речи слишком прямо, на уровне языковых значений, то есть понимает ровно то, что сказано. Речевое поведение Люси и Юры как будто противоположно — они понимают именно то, что принято понимать, то есть выступают прилежными исполнителями бытовых социально-жанровых конвенций. Впрочем, и тот, и другой вид поведения вызывает к себе ироническое отношение рассказчика — именно в силу своей предсказуемости: для читателя рассказа, как и для автора, понятно, что исполнять конвенцию-норму и владеть ею — не одно и то же: любая норма неоднозначна и оставляет «пользователю» немало свободы, если, разумеется, он умеет этой свободой воспользоваться. Отдельный человек не может быть «хозяином» речевых конвенций, не им устанавливаются схемы и привычные роли общения, но это не обрекает нас на «занудное» следование трафарету, пассивное исполнительство.

Мы уважаем ясность, определенность, однозначность высказываний, но любим (нередко!) неясность, неопределенность, неоднозначность.

Препятствие на пути формирования смысла стимулирует работу по его поиску, что дает нам возможность проявить сметливость и догадливость, которые мы предполагаем также и в партнере. В игровых жанрах речи (загадка, шутка) это становится доминантой и источником удовольствия, как доказательство не только остроты ума, но и творческой способности, а в каком-то смысле и жизнеспособности в целом. Отличной школой инференции является художественная речь. Она предлагает адресату-читателю как бы искусственно созданную полосу препятствий (из тропов, образных иносказаний), преодолеваемую с большим или меньшим наслаждением. При этом в литературной ситуации мы, в качестве адресатов, расположены к сотрудничеству куда больше, чем в обыденном устном общении: мы сосредоточеннее, терпеливее, готовы предпринимать больше усилий к пониманию. У писателя, соответственно, больше вольности в смысле отступления от речевых коммуникативных норм и творческой игры с ними.

При разговоре о художественном слове нельзя не вспомнить об эстетической функции коммуникации, которая присутствует в речи всегда, но в речи литературной получает приоритет. Разъясняя эту закономерность, Р. Якобсон рассказывает такой анекдот: миссионер попрекает свою паству в одном из африканских племен тем, что они ходят голые. «А как же ты сам? — спрашивают те, указывая на лицо проповедника. — Разве ты сам кое-где не голый?» — «Да, но это же лицо». «А у нас повсюду лицо» , — отвечают туземцы. Можно сказать, что литературный язык тотально выразителен, как голое тело туземца. Говоря словами Якобсона, «в поэзии любой речевой элемент превращается в фигуру поэтической речи»^[1], — разумеется, в меру способности адресата (читателя) эту фигуру заметить!

Между стремительностью выведений косвенного смысла (часто клишированного), характерной для бытового общения, и терпеливым творческим вчитыванием в литературный текст имеется множество промежуточных стадий. Огромно разнообразие ситуаций, так или иначе побуждающих нас задуматься над тем, что именно хотел сказать партнер по общению, отличное от буквального смысла сказанных слов. Что в результате «сказалось» мною, даже если не умышлялось исходно, и что было услышано другим? Даже в торопливой обыденной речи иносказание распространено шире, чем мы привыкли думать, а способность считывать не одномерные смыслы, тактически предвосхищая реакции собеседника, высоко ценится как проявление остроты ума.

Пример из практики Остроумный, неожиданный и эффектный коммуникативный ходописан в «Автобиографии» Марка Твена. Любимец публики и умелый коммуникатор, Твен часто выступал перед широкой аудиторией с чтением своих рассказов. Одно из таких выступлений он счел возможным начать с анекдота… бородатого и не слишком смешного. Предсказуемым образом анекдот вызвал у публики скорее недоумение, чем восторг: люди пришли послушать известного юмориста, а им предлагался явно «лежалый товар» ! Но кислые лица, замелькавшие в зале, не обескуражили рассказчика на сцене, он продолжал свой монолог и скоро нашел случай «ввернуть» тот же анекдот еще раз — в явном, настырном усилии рассмешить («может, в прошлый раз не дошло?»). 11осле новой неудачи — на лица зрителей легла тень возмущения! — бедолага заметно огорчился, но не оставил усилий и некоторое время спустя начал выруливать к третьей попытке… Ситуация накалялась и, по внутреннему ощущению инициатора игры, балансировала уже на грани катастрофы: Твен чувствовал (об этом он вспоминает уже как автобиограф), что еще один повтор дурацкого анекдота обернется для него нешуточным провалом. Но именно в этот момент произошел ожидаемый, а точнее, вдохновенно рассчитанный поворот: в дальнем ряду кто-то засмеялся, потом по аудитории пробежала волна смеха, потом «грохнул» весь зал. В одно мгновение аудитория оказалась счастливо едина с артистом на сцене: рискованный «разогрев* успешно состоялся, и стоит здесь уточнить, за счет чего. Как нетрудно заметить, Твен предъявил аудитории образно-речевой оксюморон, сочетание логически несочетаемого: гениально сыгранную бездарность. Его речевая маска была настолько убедительна, что ей нельзя было не поверить, — в то же время, заметив маску, нельзя было не оценить талантливость игры. В итоге смешным предстало… собственное самодовольство, чувство превосходства, так неуместно испытанное только что! Зрители как партнеры по творческой игре оказались на высоте, и возможный провал коммуникации обернулся триумфом.

Приведенный пример еще раз напоминает о том, что речевое общение всегда рискованный баланс определенности и неопределенности, прямоты и косвенности, понимания и непонимания, искомый и находимый применительно к конкретной ситуации, с опорой на правила, нормы и постулаты, но в отсутствие каких-либо гарантий.

• [1] Там же.