Жизнь как бытие

Для античной философии реальность, бытие означали вещь (объект) или логос (порядок). Христианская философия дополняет эту пару третьим истолкованием бытия как субъекта. С Нового времени начинается постепенная трансформация понимания бытия, заключающаяся в переносе акцента с объективной на его субъективную сторону.

Рене Декарт вплотную подходит к пониманию бытия как субъективности, но не делает решающего шага. Для того чтобы этот шаг был сделан, понадобилось еще три столетия.

Иммануил Кант говорит о мире как «конструкции», которая создается соответственно субъективным формам организации нашей чувственности и нашего рассудка.

Эдмунд Гуссерль, формулируя основные положения своей феноменологии, опирается на кантовскую мысль о том, что категории не являются обобщениями эмпирического опыта, а представляют собой изначальные структурнологические формы мышления. Они-то, по Гуссерлю, и составляют подлинное первоначальное бытие. Все остальное выступает как некая второстепенная реальность, которую феноменологическая философия «заключает в скобки» и оставляет без рассмотрения.

По существу, категории, которые Кант трактует как априорные формы организации мышления, у Гуссерля становятся формами самого «идеального бытия», не имеющего прямого отношения к предметному миру. Таким образом, несмотря на кантовскую критику, и даже в значительной степени благодаря ей, к XX веку в европейской философии вновь намечается поворот в сторону онтологии. Но эта новая онтология существенно отличается от классической: в центре ее внимания уже не субстанциальное («вещественное») бытие, но бытие-процесс, который большинство философов интерпретирует как жизнь. Основной характерной особенностью бытия-жизни является интенциональность, т. е. небезразличность и к окружающим вещам, и, самое главное, к себе самому.

Определив бытие как жизнь, мы обнаруживаем новую реальность, радикально отличающуюся от всего, что было известно классической философии. Но если это так, то для описания новой реальности традиционные определения не подходят, и основной задачей философии становится поиск нового способа определить эту первичную реальность, которую мы называем нашей жизнью. Образ бытия, который являет собой жизнь, нуждается в новых категориях, отличных и от категорий античного «космического», и от кантовских категорий «рассудочного синтеза», и от гегелевских категорий логического саморазвития «Абсолютного Духа». Все эти категориальные структуры построены как объективные или, на худой конец, как интерсубъективные системы. Но жизнь — такая штука, которая изначально не может быть ни объективной, ни даже интерсубъективной! Прожить свою жизнь могу только я сам. Никто не может сделать этого за меня. Жизнь дается мне «без права передачи», так как это не абстрактное понятие, а мое и только мое индивидуальное бытие! Но неужели такая простая вещь была непонятна в течение целых тысячелетий? Почему?!

Дело в том, что жизнь всегда есть процесс транзитивный (переходный). Транзитивность жизни выражается в том парадоксальном обстоятельстве, что жить — это как раз и означает заниматься чем-то иным, чем жизнь. Транзитивность жизни является не менее, а скорее, даже гораздо более очевидной, чем ее самоценность. Самоочевидность транзитивности жизни, вкупе со склонностью к субстанциальному определению бытия, и обусловили убежденность в том, что если нет жизни без интереса к тем или иным вещам, то ценность жизни укоренена именно в этих вещах, а не в самом по себе проявлении интереса (т.е. не в самой жизни). Но если смысл и ценность жизни выходят за пределы самой жизни, они в конце концов могут оказаться где угодно: жизнью можно жертвовать во имя истинной Веры, величия Империи, сохранения полкового знамени или даже ради спасения из огня ценного трактора. И хорошо еще, если только своей жизнью.

Итак, в основе «обесценения» жизни лежит то обстоятельство, что, обнаруживая жизнь как постоянную заинтересованность в том или ином предмете, человек придает этому предмету большее значение, чем самой заинтересованности. Пожалуй, только буддистская традиция концентрирует внимание именно на интересе, а не на его предметах. Но делает она это скорее для того, чтобы одним махом решить проблему ложных ценностей: нет нужды развенчивать каждую из них по отдельности, когда можно сразу разрушить сам источник их возникновения.

Итак, выделим основные этапы формирования идеи бытия-жизни:

? XVII век — решающее открытие сознания, субъективности, «Я», совершенное Декартом. Это открытие состояло в обнаружении того, что среди всех вещей, существующих или претендующих на существование, есть по крайней мере одна, способ бытия которой коренным образом отличается от способа бытия всех остальных вещей. Это — мышление, которое сам Декарт все же превращает в вещь.

? XIX век — обращение к субъективности в форме уже не мышления, а труда, которое сделал Карл Маркс. В интерпретации Маркса труд — это прежде всего «абстрактный труд», неквалифицированное усилие, лишенное качественного своеобразия и собственной значимости. Все свои достоинства труд получает от необходимости, которой он служит, вследствие чего труд и обладает однородным, чисто количественным характером, позволяющим его почасно измерять и вознаграждать.

? XX век — единственной несомненной реальностью является именно жизнь, а не идея Платона или форма Аристотеля, не Бог христианской философии. В то же время это и не чистое мышление гегелевского идеализма, но и не абстрактный труд марксова материализма. Жизнь может содержать в себе указанные моменты или быть устремленной к ним, но при этом она не сводится полностью ни к одному из них.

Не трансцендентные ценности придают смысл и ценность жизни. Наоборот, ее бесконечное многообразие (творческая потенция) позволяет ей включать в свое содержание в том числе и трансцендентные ценности. В чем же своеобразие этого истинного и первичного бытия, представляющего собой жизнь? Философское (онтологическое) понимание жизни отличается от ее биологического понимания. Суть этого отличия заключается в следующем:

> жизнь в ее оптологическом понимании не имеет никакого отношения к роду и виду; философская жизнь всегда индивидуальна;

> жизнь (опять-таки в онтологическом смысле) неразрывно связана с рефлексией. Ничто из того, что мы делаем, не является нашей жизнью, если мы не отдаем себе в этом отчета. В этом состоит первое решающее свойство, с которым мы сталкиваемся: жизнь — это уникальное бытие, обладающее привилегией быть для сармой себя. Жить — значит ощущать жизнь;

> мир, в котором мы живем, состоит из предметов, являющихся для нас приятными или неприятными, угрожающими, влекущими и т. д. Для нашей жизни неважно, являются ли эти предметы телесными или духовными; нам важно то, что они впечатляют нас: интересуют, радуют, пугают или заставляют страдать. Мир нашей жизни — это в первую очередь то, что пас интересует. Жизненный мир — не «интеллигибельный мир» Платона, не «божественное бытие» Августина и даже не «объективная реальность» новоевропейской науки. В этом мире каждый находится среди вопросов и проблем, которые касаются именно его.

Подлинным первооткрывателем этого жизненного мира был Фридрих Ницше (1844−1900). Ему мы обязаны обнаружением новой перспективы, которая позволила совершенно иначе увидеть многие привычные вещи.

Ницше показывает, что для различения удавшейся (аутентичной) и неудавшейся (неаутентичной) жизни нет нужды обращаться к внежизненным критериям: теологическим, социальным, культурным и т. д. Жизнь содержит в себе свой собственный критерий, а потому сама отбирает и иерархизирует ценности. Мы можем видеть движение жизни в ее восходящем и нисходящем (вплоть до вырождения) направлениях. Где-то между этими двумя полюсами, считает Ницше, можно найти критическую точку, начиная с которой жизнь склоняется либо к совершенству, либо к вырождению. Вниз от этой точки располагаются индивиды со снижающейся биологической потенцией данного вида — низкие, «подлые» особи; вверх идут чистокровные, «благородные» .

Вот два ценностных ориентира: благородство и низость, между которыми располагаются все индивиды. В свою очередь, благородство и низость выражаются через наличие или отсутствие в человеке таких качеств, как здоровье, сила, отвага, дерзость, способность рисковать и т. д. Как видим, все это не внешние предметы, а внутренние, собственно человеческие жизненные качества. Ум также входит в этот комплекс, но теперь это уже не чисто абстрактный ум трансцендентального субъекта, взирающего на мир " с точки зрения вечности", а ум как атрибут жизни, как «умелость», умение находить выход из сложных жизненных ситуаций. Ум занимает в этом комплексе важное место, ведь видеть и оценивать себя — основной и начальный атрибут жизни. Такое видение суть непосредственное ощущение открытости для меня моей собственной жизни, присутствия ее прямо передо мной. Именно это ощущение открытости, присутствия жизни обеспечивает мне владение ею, делает ее моей жизнью. Я делаю ее тем, чем хочу. Как раз этой способности лишен безумец: он не распоряжается своей жизнью, да и вообще, строго говоря, она не есть его жизнь. Потому-то он и невменяем, ибо нести ответственность можно только за то, что принадлежит мне, находится под моим контролем.

Жить (быть) — значит оказаться в мире, но это оказаться означает быть чем-то занятым. Я состою из моих занятий тем, что имеется в мире, а мир, поскольку он есть мой мир, состоит из того, что меня занимает, и только. Однако понимание бытия как жизни, причем именно моей жизни, придает ей по меньшей мере три драматических момента.

? Первый драматический момент: жить — это значит не выбирать по вкусу понравившееся время и место, а оказаться вдруг, не зная как, ввергнутым, вброшенным в мир, который уже невозможно поменять. Наша жизнь начинается без нашего предварительного согласия, и в этом отношении мы подобны матросам, выброшенным штормом на незнакомый остров.

Жизнь дана нам, брошена нам, или мы брошены в нее на то, что дано нам: жизнь — проблема, которую мы вынуждены решать. Этот внезапный, непредсказуемый характер и составляет сущность бытия-жизни в отличие от предварительно «спланированного» субстанциального бытия прежней философии. В то же время жизнь, которую я осуществляю, или то, что я делаю в жизни, я предрешил (не в смысле спланировал, а в смысле решился). Моя жизнь, прежде чем стать действием, является решением действовать — решением моей жизни. Она не дается нам в готовой предопределенности судьбы, а состоит в наших собственных решениях по поводу самого себя.

Жить — значит находиться (находить себя) в мире, который богат возможностями. Мир моей жизни в каждый момент состоит для меня из возможности делать то или другое, а не из необходимости против желания заниматься чем-то одним. Но чтобы такое решение было возможно, нужно одновременно иметь свободу и ее границы — «жизненные обстоятельства». Таким образом, жизнь оказывается соединяющей в себе и фатальность, и свободу. Фатальность предлагает нам определенный диапазон возможностей, т. е. предлагает нам различные варианты судьбы. Мы принимаем фатальность и внутри нее решаемся на судьбу. Наша жизнь — это судьба, на которую мы решились!

? Второй драматический момент: мы сами выбираем жизнь и судьбу, но в то же время нельзя полностью рассчитать все наперед, ведь даже будучи уверены в том, что произойдет с нами завтра, мы всегда рассматриваем это как возможность.

Нам не дано выбирать мир — такова доля фатальности, но мы обнаруживаем некое поле с жизненным горизонтом возможностей — такова доля ее свободы. Следовательно, жизнь — это свобода внутри фатальности и фатальность внутри свободы.

Мы ввергнуты в нашу жизнь, и в то же время то, во что мы ввергнуты, мы должны сделать сами, отдавая себе в этом отчет, говоря об этом, создавая эго. Наша жизнь — наше бытие. Мы — это только оно и ничего более. Нет ни отдыха, ни передышки (даже сон, являющейся одной из форм биологической жизни, выпадает из жизни в ее философском понимании).

? Третий драматический момент: наша жизнь — это столкновение с будущим. Время, в котором мы живем, — не прошлое и не настоящее. Жизнь — это деятельность, устремленная вперед, в будущее, а смысл прошлого и настоящего раскрывается только потом, и только в связи с этим будущим. Жизнь — это будущее, то, чего пока еще нет.

Мое тело со всеми физиологическими процессами, протекающими в нем, расположено в настоящем физическом моменте. Но разве моя жизнь может быть сведена к совокупности этих физиологических процессов? Мое «Я» располагается там, где сосредоточено мое внимание, но оно не привязано к текущему физическому моменту. В этот момент я могу обдумывать то, что я только еще собираюсь сказать или сделать, я озабочен тем, каковы будут результаты этих слов и действий. В настоящем я живу тем, что определяю цель, формирую проект желаемого будущего.

Но чтобы создать это будущее, необходимы средства, и чтобы найти эти средства, я обращаюсь к памяти, представляющей мое прошлое. В результате прошлое становится для меня реальным, настоящим, поскольку я оживляю его, чтобы найти средства для воплощения моего будущего. Все это происходит одновременно, поэтому любой момент жизни «растягивается» в трех измерениях: будущее, которого я хочу, отсылает меня к прошлому, которое я помню, для поиска средств, которые я должен применить в настоящем, чтобы создать желаемое будущее. Таким образом, мы видим, что жизнь состоит в том, чтобы принимать решения о том, чем мы будем. В таком случае жить — значит заботиться о будущем.

Бытие и время

Философ итальянского Возрождения Джованни делла Каса (1503−1556) писал, что жизнь по большей части состоит из незначительностей: «Лишь время от времени наша жизнь как бы сгущается, уплотняется, приобретает напряжение. Большое горе или огромное стремление призывают нас, тогда мы говорим, что с нами происходят важные события». Время событий — что это такое? Мартин Хайдеггер называет это время экстатическим (от греч. ekstasis — букв. быть вне себя).

Представьте себе оленя, пасущегося на лесной полянке. Физически он находится в той точке, где его челюсти срывают и пережевывают траву. Но его слух, зрение, обоняние находятся далеко отсюда. Из-за постоянной внешней опасности он вслушивается, вглядывается в то, что находится далеко за пределами полянки. Обратиться к самому себе означало бы отвлечься от происходящего вокруг, а подобное отвлечение могло бы стоить животному жизни. Природа жестока, она не терпит рассеянности. Внимание к природе — это жизнь в действии, в экстатическом времени.

Архаический человек, подобно нашему оленю, живет как бы постоянно на сторожевом посту, внимание его полностью поглощено бытием, погружено в него. Человек Античности все еще продолжает жить рядом со своим братом-животным и подобно ему живет «в экстазе», т. е. вне себя. Современный человек в гораздо большей степени погружен в себя, обращен к себе (или к созданному им самим окружению). Каким образом внимание, изначально центробежное, направленное на то, что нас окружает, совершает невероятный поворот к самому себе и собственному «Я», отворачивается от окружающего и принимается смотреть внутрь самого себя? Ведь теоретизировать, философствовать, значит, собственно говоря, не жить. Теория и ее крайняя форма — философия — интересуются вещами иначе, чем интересуется ими жизненная практика. Теоретизирование — специфическая форма проявления интереса; активно занимаемая позиция «незаинтересованного наблюдателя», когда мы как бы «отстраняем» вещь, удерживаем ее от погружения в нашу жизнь. Теоретизирование — это стремление расположить вещь таким образом, чтобы увидеть ее вне перспективы моего жизненного интереса к ней, обнаружить ее собственную «самость», найти то абсолютно собственное, что принадлежит ей вне всякого моего пристрастного интереса. Такое удержание требует иногда весьма значительных усилий, но за более чем двухтысячелетнюю историю теоретизирования оно стало привычной позицией, которую тот же Хайдеггер характеризует как " забвение бытия" ! Он предлагает перевернуть традиционные верования, отказаться от привычного взгляда, согласно которому желание иметь какую-то вещь, может возникнуть, только если мы знаем эту вещь, видели ее раньше. В действительности мы желаем ее вовсе не потому, что знаем, напротив, мы сможем увидеть ее только потому, что в глубине души пожелали и начали искать в мире с помощью наших чувств. Прежде чем увидеть то, что нас окружает, мы представляем собой изначальное скопление желаний, стремлений и иллюзий. Мы приходим в мир с системой предпочтений и пренебрежений, поэтому неверно утверждать, что первое, с чем мы имеем дело, — впечатления, приходящие к нам от вещей.

Если существую «Я мыслящий», то существует и мир, в котором и о котором я мыслю. Стало быть, основной истиной является мое сосуществование с миром. Следовательно, мое бытие есть сосуществование, со-бытие с миром.