Проблемный путь анализа и сопоставление художественных произведений как эффективные методы расширения диалогового пространства личности читателя-школьника. 
Изучение литературы в 9 классе

Чем не устает поражать литература, так это способностью к «растворению» рамок и границ.

Из сочинения ученицы Светланы В.

«ПОЧЕМУ ГЕРМАНН СХОДИТ С УМА?"А. С. ПУШКИН. «ПИКОВАЯ ДАМА». ПРОБЛЕМНЫЙ ПУТЬ АНАЛИЗА ПОВЕСТИ. СОСТАВЛЕНИЕ КИНОСЦЕНАРИЯ. РАБОТА С ЭПИГРАФАМИ. СОПОСТАВЛЕНИЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ ТЕКСТА.

Как вышедшая в свет в 1834 г. повесть Пушкина «Пиковая дама» привлекла внимание современников лишь авантюрным началом (и даже великий В. Г. Белинский определил ее как мастерски написанный анекдот, считая, что для повести содержание «Пиковой дамы» «слишком исключительно и случайно», на что М. Гершензон справедливо заметил, что «на этот раз Белинский ошибся»), так и сегодняшнего читателяшкольника при самостоятельном чтении повести заинтересовывает прежде всего верхний, мистический пласт ее сюжета и фантастические элементы повествования.

Сама мысль о возможном чудесном превращении аккуратного чиновника, бедного инженера в богатого аристократа, на которого все будут смотреть с восхищением, будоражит воображение подростков, ведь их окружает действительность, в которой культивируется игра, удача, счастливый случай, дается шанс стать последним героем. Не случайно в этом смысле так прижилось в сознании нашего общества представление о жизни как поле чудес. Трансплантация ли это на русскую почву «американской мечты» или насаждаемая средствами СМИ идея жизни-игры — оставим для размышлений философов, но совершенно очевидной становится главная пропагандируемая в обществе идея — живи легче, живи-играй.

С другой стороны, современного школьника, привыкшего к «телевизионным ужасам», побывавшего в виртуальной реальности, существующего в диалоговом пространстве человек-компьютер значительно больше, чем в диалоге человек — человек, поразить, захватить воображение, заставить мысль работать, а сердце чувствовать учителю литературы становится все сложнее. Виртуальный мир постепенно вытесняет живые человеческие чувства, жизнь не проживается, а просматривается, в этом контексте формируется не только клиповое сознание, но и реализуется клиповая жизнь.

Опыт работы над повестью А. С. Пушкина «Пиковая дама» в школе показывает, что ее включение в программу 9 класса методически оправдано, а проблемы, поставленные в произведении, актуальны.

Сегодня, к сожалению, переход детей во взрослую жизнь начинается слишком рано, и культивируемая окружающей жизнью мысль о деньгах как единственной возможности стать независимым все больше овладевает сознанием школьников, а жажда чудесного, органически свойственная детству и юности, нередко трансформируется у молодых людей в агрессивное желание во что бы то ни стало разбогатеть.

Поэтому ключевыми, на наш взгляд, в анализе произведения должны стать вопросы: «Почему Германн обдернулся? Почему Германн сходит с ума? В чем смысл повести?».

Предварить анализ произведения мы рекомендуем небольшим рассказом учителя о времени создания повести (1840-е гг.) и эпохе, предшествовавшей XIX столетию, поскольку историчность повести не оставляет сомнений.

Во времена Пушкина игра в карты в дворянских семьях была самым обычным явлением (несмотря на длительную вековую борьбу государства с этой азартной игрой — неизменным атрибутом жизни императорского двора). Азартная игра шла на балах, маскарадах, в частных домах, в Купеческом и Английском клобах. В начале XIX в. даже появился ряд руководств для игры в карты, в которых предпринимались попытки найти какую-то последовательность в выборе карт при игре в фараон или штосс. В Английском клобе порой проигрывались целые состояния. В письме к жене от 27 августа 1833 г. Пушкин писал: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его князь Петр Долгорукий — получив какое-то наследство и не успев его промотать в Английском клобе, о чем здешнее общество весьма жалеет». В повести читаем: «В Москве составилось (подчеркнуто автором. — Е. Я.) общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Молодежь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства». П. Вяземский скажет о карточной игре: «Подобная игра, род битвы на жизнь и смерть, имеет свое волнение, свою драму, свою поэзию. Хороша и благородна ли эта страсть — это другой вопрос». Пушкин был свидетелем того, как в конце 1820-х гг. менялись интересы дворянства, как развлечения, вера в потусторонний мир, мистику все больше вытесняли идеи просвещения и свободы.

Пушкин, будучи человеком страстным, стремительно увлекающимся, тоже отдал дань этой азартной игре (вспомним строчки из его письма к М. О. Судиенке от 15 января 1832 г.: «Надобно тебе сказать, что я женат около года и что вследствие сего образ жизни моей совершенно переменился От карт и костей отстал я более двух лет…»).

Эпоха человека 30-х гг. XIX столетия, эпоха героя пушкинской повести Германна — это время практицизма и циничной расчетливости, время нарождающегося класса буржуазии, противопоставлена в повести веку XVIII — веку аристократической легкости и свободы.

Графиня олицетворяет собой мир прошлого, мир божественной монархии и фаворитизма. Эти эпохи противопоставлены как бытовой и волшебный миры повести, а образ беззаботного и легкомысленного Парижа конца XVIII в. соотнесен в повести с образом Петербурга начала тридцатых, где дворянская аристократия наслаждается жизнью и далека от социальных проблем.

Мировоззрение пушкинской графини складывалось во второй половине XVIII в. Многими исследователями высказывалась мысль о том, что русского вельможу ее поколения Пушкин видел в князе Н. Б. Юсупове. В послании «К вельможе» Пушкин дал развернутую характеристику екатерининского вельможи, жизнь которого была окрашена изяществом, артистизмом, шуткой и игрой^[1].

Ты понял жизни цель: счастливый человек, Для жизни ты живешь. Сей долгий ясный век Еще ты смолоду умно разнообразил, Искал возможного, умеренно проказил;

Чредою шли к тебе забавы и чины.

Один все тот же ты. Ступив за твой порог, Я вдруг переношусь во дни Екатерины.

Прототип графини, Наталья Петровна Голицына, был узнан современниками сразу после выхода в свет «Пиковой дамы». Княгиня, побочная внучка Петра Великого, была приближена Екатериной, которая ценила в ней ум и независимость суждений. Особенно прославилась она во время знаменитой «карусели» 1766 г., где, завоевав главный приз, имела честь раздать от имени царицы призы другим победителям.

Фрейлина и статс-дама при дворе пяти императоров, Н. П. Голицына была символом преемственности власти. Ее дом в столице был одним из центров французской дворянской эмиграции, а сама графиня — законодательницей общественного мнения. Быть принятым у графини считалось большой честью, а показать княгине девицу перед тем, как вывозить ее в свет, — правилом хорошего тона. Окружающим она внушала страх и покорность.

П. И. Бартенев записал со слов П. В. Нащокина: «Пиковую даму Пушкин сам читал Нащокину и рассказывал ему, что главная завязка повести не вымышлена. Старая графиня — это Наталья Петровна Голицына, мать Дмитрия Владимировича, московского генерал-губернатора, действительно жившая в Париже в том роде, как описал Пушкин. Внук ее, Голицын, рассказывал Пушкину, что раз он проигрался и пришел к бабке просить денег. Денег она ему не дала, а сказала три карты, названные в Париже Сен-Жерменом. «Попробуй», — сказала бабушка.

Внучек поставил на карты и отыгрался. Дальнейшее развитие повести все вымышлено".

Пушкин не возразил на замечание Нащокина о том, что старая графиня больше похожа на Наталью Кирилловну Загряжскую — фрейлину при дворе Елизаветы Петровны и Екатерины И, дальнюю родственницу Натальи Николаевны Пушкиной. Пушкин соглашался, но говорил, что ему легче было изобразить Голицыну, нежели Загряжскую, у которой характер и привычки более сложны. Урожденная графиня Разумовская, Наталья Кирилловна была моложе Голицыной на 8 лет. Пушкин познакомился с ней летом, будучи женихом ее внучатой племянницы Натальи Николаевны Гончаровой, не раз бывал у нее в доме, с интересом слушал ее рассказы, многие из которых записывал. В отличие от Н. П. Голицыной Наталья Кирилловна, по воспоминаниям современников, была мягкой, добросердечной и отзывчивой. К ней вряд ли можно было бы отнести характеристику графини, которая была «своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм». Для сопоставления образов Н. К. Загряжской и старой графини из пушкинской повести можно обратиться к портрету Н. К. Загряжской^[2] и иллюстрациям к «Пиковой даме» В. П. Лангера, А. Н. Бенуа, Г. Д. Епифанова. Мудрость и достоинство старости, строгость и сердечная теплота, участливость и простота — такие ассоциации рождает в нас этот портрет княгини Загряжской.

Пушкинская графиня капризна и эгоистична, хотя и не лишена трезвости суждений и ироничности. Она настойчиво сохраняет весь антураж ушедшего столетия, являя собой его «бессмертный» атрибут. При этом она бесчувственно-равнодушно воспринимает смерть своих подруг. Иллюстрации художников к повести (Г. Г. Гагарин, В. П. Лангер, А. Н. Бенуа) создают мистический образ старой графини, пугающий своей таинственностью и «окаменелостью».

Но нельзя не поразиться удивительному преображению бесчувственной графини в момент ответа Германну: «Это была шутка. Клянусь вам! это была шутка!» В этих словах чувствуется непреклонная твердость воли и ясность ума, словно к ней вернулись силы и молодость, и перед нами не «страшная старуха», а московская Венера. Упоминание Германна о Чаплицком на мгновение будит ее сердце: «Графиня видимо смутилась. Черты ее изобразили сильное движение души…».

В образе Германна воплотился дух эпохи второй четверти XIX в. Г. А. Гуковский писал: «При Петре I Германн мог бы стремиться выдвинуться в битвах или стать строителем каналов, или приблизиться к царю; при Екатерине он прельщал бы не Елизавету Ивановну, а императрицу; в 1829 году или в 1831 году он мечтает о деньгах, дающих силу человеку. Да и самая сосредоточенная в Германне воля к жизненному успеху — это дух людей новой эры, уже буржуазной по своим тенденциям. Люди прошлых эпох стремились к блеску, славе, наслаждению, подвигу, не было в них той всепожирающей страсти самоутверждения, того вознесения себя как личности над другими людьми, той жажды победы в жестокой схватке против всех, которые сводят с ума Германна»^[3].

«Для людей XVIII века карты — это забава, любовь — услада, для Германна карты — это обогащение, дело, риск жизненного успеха, а любовь — расчет. Графиня играет и проигрывает легко, Германн — трагически^[4].

Обратим внимание ребят на то, что Германн — фамилия героя, а не имя. В повести говорится, что Германн был сыном обрусевшего немца. На древненемецком Германн означает воинственный, а имя Герман по-русски означает родственный. Французское Жермен означает то же самое, что русское Герман. Таким образом, фамилии героев (Сен-Жермен и Германн) перекликаются. Германн как бы претендует на право обладать тайной Сен-Жермена, но это притязание оказывается несостоятельным^[5]. Германн по профессии инженер. И это накладывает отпечаток на его образ жизни и мыслей. Германн все стремится рассчитать: от денег до любви. Это сквозит даже в его восприятии графини в роковую ночь («можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма» — «сравнение инженера»).

В Послании к вельможе мы найдем и характеристику нового поколения, которую можно отнести к Германну:

Смотри: вокруг тебя Все новое кипит, былое истребя.

Свидетелями быв вчерашнего паденья, Едва опомнились младые поколенья.

Жестоких опытов сбирая поздний плод, Они торопятся с расходом свесть приход.

Им некогда шутить, обедать у Темиры Иль спорить о стихах.

Но при всех различиях в Германне и графине есть общее: страстность натуры, присущий обоим эгоизм, авантюрное начало, безбожие. Не случайно поэтому стихия фантастики затрагивает только отношения этих двух героев, все остальные сюжетные связи остаются в сфере реальности^[6].

О природе фантастического в «Пиковой даме» было написано немало работ. Исследования шли по двум направлениям: сопоставления пушкинской фантастики с фантастическими произведениями западных и русских современников Пушкина и доказательства тезиса ее реальной мотивированности и отсутствия мистики^[7]. Так, Достоевский по прочтении «Пиковой дамы» писал: «…Вы не знаете, как решить: Вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов»^[8].

М. Гершензон в книге «Мудрость Пушкина» писал: «Вся грядущая драма Германа — его безумие и гибель — уже до начала действия заложена в его душе потенциально, но для того, чтобы она разразилась, нужен толчок извне, хотя бы самый незначительный». Рассказа ветреного Томского оказывается достаточно, чтобы воспламенить воображение Германна, а добавленная к рассказу история о чудесном спасении Чаплицкого убеждает Германна в действенности тайны. Анекдот, равнодушно выслушанный другими, взрывает душу Германна.

Исследователи «Пиковой дамы» по-разному оценивали художественную достоверность эпизода, когда Германн ждет появления графини. Так, М. Гершензон назвал подробное описание спальни графини «художественной ошибкой» Пушкина, так как эти детали обстановки («…фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом») не должен был «в минуту величайшего напряжения» заметить Германн. Но ведь вхождения в этот мир и ждал Германн, он приходит не для того, чтобы убить графиню, а чтобы с ее помощью овладеть заветной тайной, обладание которой даст ему независимость и покой! «Он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое».

Особое внимание учителю следует уделить работе с эпиграфами. В. Ф. Фаворский отмечал, что такими средствами, как предисловие издателя, эпиграфы, смена повествователей, тонкая ирония, которые он называл «объемными скульптурными рамами», Пушкин опредмечивает весь предмет наружу и тем объективирует произведение и делает его предметно-действенным. И тогда, по мысли Фаворского, художественное пространство произведения становится не пустотой и не массой, а строем, имеющим масштаб.

Трагедия героя дана в ироническом ключе (В. Г. Маранцман). (Хотя первоначально читателю кажется, что она затрагивает всех персонажей, кроме главного героя: никто из приятелей Германна не позволял себе подшутить над ним, на протяжении повествования улыбка ни разу не появилась на его лице.) Эпиграфы высвечивают авторское отношение к героям и событиям произведения, разрушают стереотипный, ограниченный взгляд на природу человека и его судьбу.

Увлекательность сюжета препятствует постижению учащимися авторской позиции, но эмоциональная реакция точна: произведение ассоциируется в их сознании с мрачными темными силами, колдовством, мотивами гибели, ужаса. Подобная первичная эмоциональная реакция учеников вызвана прежде всего фантастическими элементами повести (внезапной смертью старой графини, сценой видения, безумством Германна) и является верной тональностью для раскрытия идеи и позиции автора, ведь в процессе анализа учащиеся постепенно придут к пониманию трагедии героя и эмоциональной доминантой восприятия станет не авантюрный и фантастический пласт сюжета, а внутренний конфликт героя, его поединок с самим собой.

Для выявления уровня первичного восприятия мы рекомендуем опираться на вопросы, предложенные в учебнике.

Какие герои повести обманули ваши первоначальные ожидания? Кто вызвал наибольшее сочувствие и почему? Почти все учащиеся говорят о том, что неожиданными для них оказываются поступки Германна и судьба Лизы. В конце повести Германн становится им «противен», а благополучно сложившаяся судьба Лизы вызывает некоторое недоумение («как в сказке»).

На вопрос о том, Помогают ли эпиграфы понять авторское отношение к героям или скрывают его, ребята отвечают по-разному:

«Помогают, ведь в эпиграфе ко всей повести уже сказано, что пиковая дама означает тайную недоброжелательность, а судьба Германна складывается печально»;

«…по-моему, Пушкин в эпиграфах немного подсмеивается над героями и тем, что с ними происходит»;

«…мне кажется, эпиграфы автора скрывают его истинное отношение к героям и событиям, уж слишком они какие-то легковесные, незначительные, как будто в этой простоте есть загадка».

Вопрос Каким вы видите Германна во время ожидания графини и в разговоре с ней? — способствует созданию зрительного образа главного героя в воображении читателей и помогает им создать психологический и нравственный портрет Германна.

Учащиеся справедливо обращают внимание на неоднократное повторение в тексте слов «затрепетал», «трепет», на сравнение «трепетал, как тигр» и рисуют Германна «решительным», но «спокойным», как человека, «решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое», отмечают в то же время его волнение («невольное волнение овладело им»), переживание, но верно замечают, что побеждает в Германне «холод», бездушие — «Он окаменел».

Лицо Германна в минуты встречи с графиней видится ребятам то «страстным, умоляющим», даже «воодушевленным, одухотворенным», но, как они точно замечают, жестокое и непозволительное в своей требовательности «Ну!..», с которым герой обращается к старухе, делает это лицо «ужасным, окаменелым».

По-разному отвечают ребята на вопрос: Почему графиня отказывается открыть тайну трех карт Германну: от высказывания мысли о том, что может, и не было никакой тайны до выражения убежденности в благородстве старой графини: «она знала, что эта тайна погубит Германна, и пыталась его спасти» — таков диапазон их размышлений. Как желание графини предостеречь Германна от трагедии и проявить участие к судьбе своей воспитанницы определяют они и ее «появление» ночью в комнате Германна, не «замечая» слов графини-призрака: «Я пришла к тебе против своей воли». (Так, при изучении в 7 классе «Сказки о золотом петушке» А. С. Пушкина звездочет представляется некоторым учащимся героем, пытающимся спасти царя от бед. В этом сказывается их настойчивое желание верить в добрую природу волшебства.).

Вопрос Почему именно в этих образах Германну представляются три карты? («Тройка, семерка, туз — преследовали его во сне, принимая всевозможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком»), направленный на раскрытие художественного образа, понимания роли художественной детали в тексте, оказался наиболее сложным для учащихся: «туз — верхушка общества, самый важный, больше других», «туз — символ власти», «семерка — счастливое число», «три — сказочное», на третий раз «у героя все получается».

Заметим, при ответе учащиеся непроизвольно подменяют вопрос об образах, с которыми у Германна ассоциировались заветные три карты, вопросом выбора героем (автором) именно этих карт. Наиболее тонкочувствующие читатели размышляли так: «пышный цветок — символ благополучной любви, быть может, славы?», «ворота — как вхождение в новую жизнь, готические ворота — символ страстной мечты Германна попасть в другое сословие». Ребята верно подмечают, что, «хоть туз — это власть и богатство», «туз в образе паука — образ противоречивый, настораживающий, это символ того, что погубит Германна», «затянет паутиной, задушит».

(Обратим внимание на то, что в названии цветка «грандифлор» звучит идея превосходства над другими («гранд» — лат. grandis — «большой, важный», так назывался наследственный титул высшего дворянства в Испании; грандифлор — букв, «самый важный цветок»), «Пышный грандифлор» может пониматься и как синоним славы. Германн убежден, что, вынудив клад у очарованной фортуны, он социально возвысится над другими людьми и добьется покоя и независимости.

Готические ворота — готика, художественный стиль (преимущественно архитектурный), зародившийся во Франции, отличительной особенностью которого является подчиненность форм вертикальному ритму. Для Германна этот образ, вероятнее всего, символизировал решительное изменение жизни (вхождение в новую жизнь), путь наверх. Франция же ассоциировалась с ушедшим волшебным веком (с его знаменитыми удачливыми таинственными авантюристами), воплотившимся в образе старой графини, которую во Франции называли la Venus moscovite и от жестокости которой чуть было не застрелился Ришелье.

Сплетенная же властным тузом-пауком паутина в конечном итоге окажется ловушкой и задушит его самого. Этот образ сомнительной власти будет подхвачен Гоголем и Достоевским.

Наиболее интересным и волнующим для ребят оказываются поиски ответа на вопрос Отчего Германн обдернулся и вместо туза поставил пиковую даму? Одни увидели в этом «месть старой графини в облике пиковой дамы», «злой рок, судьбу», другие — «мистику» и «вмешательство потусторонних сил», третьи, непроизвольно подменяя этот вопрос другим, решительно говорили, что «это видно было сразу из эпиграфа к повести».

Размышляя над вопросом Почему Лизавета Ивановна благополучно устроила свою жизнь, а Германн сошел сума, девятиклассники единодушны в мнении о том, что:

«…у Лизаветы Ивановны и у Томского (тут ребята самостоятельно „включают“ Томского в ответ) желания были хорошие, порядочные, эти люди никому не делали зла. Германн — эгоист, им владела лишь одна корыстная мысль, для него все средства хороши, чтобы достигнуть богатства, поэтому и печальна его судьба»; «Германн изменяет себе. Тройка, семерка и туз казались ему легким кушем, а на самом деле эти три карты погубили его. Германн уверен, что раскрытая тайна враз изменит его жизнь, а так не бывает — за это и платит Германн».

Таким образом, мы видим, что при первичном чтении читательские чувства серьезно расходятся с авторской позицией, особенно это проявляется в их благосклонном отношении к Лизе и неприятии Германна. Динамизм повествования, переплетение в повести реального и фантастического захватывают чувства и воображение девятиклассников. Тема случая (герой случайно узнает о сказке-тайне, «случайно» оказывается у дома старой графини, «случай избавил его от хлопот» (попытать счастья в игрецких домах Парижа) и другие детали сюжета и тема рока (трагическая судьба Германна), мысли о свободе как независимости (возможной или невозможной?) человека от других людей близки рефлексирующему сознанию подростков. И в то же время «верхний пласт» произведения нередко препятствует самостоятельной постановке учащимися нравственных вопросов, заслоняет гуманистический пафос пушкинской повести.

Отсутствие развернутых готовых характеристик персонажей, лаконизм, простота, неприкрашенность пушкинской прозы требуют от читателя внимательного отношения к слову и активности воссоздающего и творческого воображения (здесь позвольте высказать мысль о том, что мы «разучились» работать с прямым номинативным значением слова, мы постепенно утрачиваем изначальный смысл слов, «забалтываем», поэтому точное пушкинское определение предмета или действия не сразу разворачивает в нашем сознании картину, мы по привычке ждем, что картину нарисует автор). «Внешнее отсутствие» автора в тексте, кажущаяся «легкость» и простота отношения автора к тому, о чем он пишет, «незаметная» смена повествователей затрудняют выявление авторской позиции в тексте, создают трудности в диалоге читателя-школьника с автором произведения.

Большинство вопросов, предложенных ребятам, уже создают проблемную ситуацию. Все это рождает естественную необходимость анализа произведения.

В методическом плане повесть Пушкина дает прекрасную возможность учителю использовать многообразие приемов изучения эпического произведения на незначительном по объему произведении. Нам представляется целесообразным вести анализ произведения по главам, что позволяет рассматривать движение сюжета как изменение читательских оценок под воздействием анализа, материалом для которого могут быть вопросы и задания, предложенные в учебнике к каждой главе.

Система уроков, построенная в последовательности авторского повествования, может быть следующей.

Урок первый. Литературный анекдот или повествование о трагедии личности?

Рассказ учителя о творческой истории произведения. Размышления учащихся о том, что из анекдота сохранено Пушкиным, а что вымышлено в повести. Придумывание названия к главам и выявление первичного восприятия повести учениками. Начало работы над составлением характеристики Германна, доказывающей (опровергающей) слова Томского: «Германн немец: он расчетлив…».

Урок второй. «Горек чужой хлеб и тяжелы ступени чужого крыльца».

Устное рисование портретов графини и Лизаветы Ивановны. Анализ эпизодов: Германн в спальне графини, Германн на отпевании, Германн перед призраком графини. Соотнесение слов Данте с судьбой Лизаветы Ивановны и положением Германна. Продолжение работы над составлением цитатной характеристики Германна и поиск ответа на вопрос: «Почему призрак графини открывает Германну тайну трех карт?».

Урок третий. «Поединок».

Мысль Пушкина о невозможности личного счастья (чуда) ценою судеб других людей, похожая на высказывание Данте: «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе», и сопоставление с внутренним состоянием Германна накануне игры: «Все мысли его слились в одну». Анализ эпизода карточной игры и размышление учащихся над вопросом «Почему Германн обдернулся?», ведущего к главному проблемному вопросу «Почему Германн сходит с ума?» Анализ эпилога и дискуссия на тему: «В чем смысл повести?».

Обсуждение киносценариев по VI главе повести и сопоставление их с эпизодом фильма И. Масленникова «Пиковая дама». Сравнение повести с оперой П. И. Чайковского и поиск ответа на вопрос: «В чем Чайковский следует Пушкину и где спорит с ним?» Понятие об интерпретации литературного произведения.

Обратим внимание учителя на некоторые вопросы и задания учебника и прокомментируем возможный вариант работы над ними.

Придумывание названий к главам требует от учащихся не только умения выбрать наиболее важное событие, но и умения определить и выразить свое отношение к нему.

Приведем варианты названий, придуманных учениками. К I главе: «Чудесная тайна»; «Случай!.. Сказка!»; «Игра». II глава: «Старая графиня», «Горек чужой хлеб и тяжелы ступени чужого крыльца». III глава: «Нераскрытая тайна», «Германн и графиня»; «Он окаменел». IV глава: «Роковая ночь», «Невозвратимая потеря тайны»; «Смерть графини». V глава: «Роковое видение», «Призрак графини»; «Мало истинной веры, множество предрассудков». VI глава: «Рок», «Крах», «Дама ваша убита», «Поединок». Как видим, выбор названия может мотивироваться учениками как главным внешним сюжетным событием главы, так и представлять собой попытку раскрыть смысл ключевых деталей (слов) текста.

При работе над образом Германна важно обратить внимание учащихся на противоречивость и двойственность его натуры. Характеристика героя может быть представлена в виде таблицы, содержащей голоса разных повествователей и персонажей повести. Цитаты разбиты по принципу контрастного сопоставления характеристик героя и позволяют проследить внутреннюю борьбу героя, ответить на вопрос: Что победит в этой дуэли: азарт игрока или человеческие чувства?

Работу целесообразно проводить по группам. Первая группа подбирает текстовый материал, доказывающий твердость, расчетливость, холодность и бесчувственность бедного инженера, вторая группа находит материал, как бы опровергающий перечисленные качества: богатство воображения, живость чувств, страстность, совестливость натуры Германна.

Окончание таблицы

Внимательная работа с текстом позволяет учащимся не только «убедиться» в двойственности натуры Германна, в тайной огненной стихии, скрытой в расчетливом немце, но и проследить динамику психологических состояний героя: стремительную смену чувств, борьбу и «смешивание» неподвижных идей в сознании Германна, «вытеснение» из его души страха и совести, а также подведет учеников к мысли о неизбежности внутреннего суда героя над самим собой. Итогом этой работы станет размышление учащихся о том, почему Германн сошел сума.

Особый спор в классе вызывает вопрос: Мистика или видение расстроенного воображения — приход графини к Германну и раскрытие тайны трех карт?

На протяжении всего повествования переплетаются мотивы страха и чуда, что роднит повесть со «Сказкой о золотом петушке». Чудесное спасение с помощью карт графини и Чаплицкого, смерть старой графини, обладание чудесной тайной, страх Лизы перед своей благодетельницей и благополучно сложившаяся жизнь «пренесчастного создания», обладание чудесной тайной, неслыханный выигрыш и — трагедия Германна.

Не ставя своей задачей представить учащимся разнообразную палитру литературоведческих толкований, еще раз перечитаем с ребятами фрагмент текста. Эпизоду видения предшествует сцена Германна у гроба графини. Проследим душевное состояние и поведение героя. Германн «поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу», был «бледен, как сама покойница», «взошел (подчеркнуто автором. — Е. Я. — ассоц. „эшафот“) на ступени катафалка», «показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него», «поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь». «Железная» натура Германна не выдерживает голоса совести; каменное отступает перед живыми человеческими чувствами. Страстное желание быть прощенным старой графиней овладевает им. Германн чувствует свою вину перед Лизой (призрак графини велит ему на ней жениться). «Сон у него прошел … думал о похоронах старой графини». Хоть в душе Германна и мало истинной веры, его человеческая природа сопротивляется холодному расчету: он идет на отпевание графини и объясняет это собственными предрассудками. В стихотворении «Приметы» Пушкин писал: «Так суеверные приметы согласны с чувствами души…» Для самого Пушкина суеверие понималось не как мистика, а как природная связь с исконными представлениями народа о добре и зле.

Но наряду со стремлением искупить вину в Германне живет ужас от сознания невозвратимо потерянной тайны. И в видении осуществляются его желания: горячее воображение материализует тайну (тройка, семерка и туз), а голос совести диктует условия. Германн «записал свое видение», чтобы ничего не упустить… Но как «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе…», так все угрызения совести померкли в его сознании перед реальной возможностью чуда. «Все мысли его слились в одну, — воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила» (подчеркнуто автором. — Е. Я.). Насколько горек окажется чужой хлеб и какими страшными последствиями отзовутся ступени чужого крыльца — Германн тогда не знал.

Не случайно последнюю игру Германна Пушкин называет поединком. Здесь и ирония автора по отношению к тому, что в современном ему обществе героическое измельчало до карточного поля, игры; а поединок — турнир, на котором ставка не честь, а деньги, и предчувствие трагедии героя, который вступает в поединок с самим собой. Как Германн оступился у гроба старой графини, так он обдернулся во время игры, вытащив из колоды карт вместо туза пиковую даму. Так случайности свидетельствуют о нравственном законе человеческой совести, голос которой Германну так и не удалось заглушить. И в этом внутреннем поединке в Германне побеждает не азарт игрока, не расчет, а живые человеческие чувства, которые не позволяют герою окончательно стать автоматом.

А вот жизнь Лизаветы Ивановны внешне складывается благополучно, почему?

В самом имени Лизаветы Ивановны заключен символ невинного страдания, мотива неразделенной любви (Карамзин, Достоевский). Елизавета — «с нами Бог», т. е. справедливость, клятва. Лизавета — образ несколько сниженный: простонародность, обделенность, смирение, покорность судьбе — такой ассоциативный ряд вызывает имя героини. Пушкин называет Лизавету Ивановну «пренесчастным созданием», «домашней мученицей». Ее положение в свете жалко: «Все ее знали, и никто не замечал». При этом Лизавета Ивановна была самолюбива. Живо чувствуя свое положение, «молодая мечтательница» с нетерпением ожидала «избавителя». В том, что «Лизавета Ивановна была сто раз милее наглых и холодных невест», около которых увивались молодые люди, сама Лизавета Ивановна нисколько не сомневалась: при сердечном сочувствии, с которым автор пишет о Лизе, мы улавливаем легкую нотку ироничного отношения к ней, словно эти лестные слова произносит о себе сама Лиза.

Бедная воспитанница невольно становится помощницей убийцы своей благодетельницы. В сцене признания Германна известие о смерти графини на какое-то мгновение отступает в душе Лизаветы Ивановны на второй план перед осознанием того, что все это было не любовь Но чувство оскорбленного самолюбия и растоптанных сердечных чувств подавляется ужасом случившегося: ее старая благодетельница мертва, и она, Лизавета Ивановна, — слепая помощница разбойника! Сердце ее терзалось.

Контрастность душевного состояния героев удивительно точно передана на иллюстрации Т. В. Шишмаревой (рисунок помещен в учебнике): Германн сидит по-наполеоновски сложив руки, горько склонила голову Лизавета Ивановна.

У учеников этот эпизод повести вызывает особое эмоциональное волнение. Отсутствие естественных человеческих чувств в Германне никого из них не оставляет равнодушным. Многие высказывают мысль о том, что для них это самый «страшный» эпизод повести, ужасное проявление «суровой души» Германна. Лизавета Ивановна вызывает в ребятах живое сочувствие, созвучное авторскому отношению к героине: «бедная девушка… горько заплакала… в позднем, мучительном своем раскаянии». И здесь мы наблюдаем композиционный параллелизм эпизодов, который не мог быть у Пушкина случайным: оставя «скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате». Сопоставление эпизодов подчеркивает, как несравнимы по глубине переживания ощущение горечи зависимости, с которым жила Лизавета Ивановна долгие годы в доме старой графини, и чувство мучительного раскаяния, которое теперь ей довелось испытать после смерти своей благодетельницы.

Из эпилога повести мы узнаем о том, как благополучно устроилась судьба бедной девушки. Повествование не лишено скрытой иронии: молодая мечтательница выходит замуж за очень любезного молодого человека. Этим определением исчерпываются чувства Лизаветы Ивановны к своему избраннику. На сомнительность происхождения его порядочного состояния указывает сообщение автора о том, что он сын бывшего управителя у старой графини (вспомним, как «многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху»), Лизавета Ивановна воспитывает бедную родственницу. Круг замкнулся.

Дантовская цитата «горек чужой хлеб и тяжелы ступени чужого крыльца» как бы выводит образ героини только из узкой роли «домашней мученицы» и придает ему религиозный смысл. Скромность и раскаяние, отсутствие наполеоновских притязаний в душе Лизы (их невозможность) помогают Лизе избавиться от жалкой зависимости. Повторяя в общих чертах путь своей благодетельницы, Лизавета Ивановна остается в знакомых и естественных для нее рамках жизни. Не выходит из своих социальных рамок и Томский, который «произведен в ротмистры и женится на княжне Полине». А молодые люди по-прежнему предпочитают «соблазны фараона обольщениям волокитства». Фраза повествователя «И все пошло своим чередом» как бы внешне противоречива: в игре властвует случай, а не закон. Но в мире Томских, куда так стремился попасть Германн, ничего не меняется, там каждому определена своя роль; ему чужда внутренняя борьба, поединок.

В ходе анализа постепенно меняется отношение учащихся к героям произведения. Ученики высказывают мысль о том, что «все герои повести все время плывут по течению, и только Германн попробовал не согласиться с ролью, которую дала ему судьба. Попытка переступить через совесть ведет его к саморазрушению, поэтому Германн сходит сума», и выражают сочувствие герою и даже симпатию.

Работа с эпиграфами может быть проведена в ходе анализа глав или стать предметом отдельного обсуждения. Ее можно организовать по группам, поручив каждой группе прокомментировать эпиграф и поразмышлять над тем, как эпиграф выявляет (скрывает?) позицию автора к событиям и героям. Предложим краткий примерный ход размышлений над эпиграфами.

«Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.

Новейшая гадательная книга".

Эпиграф к повести связан с ее названием и настраивает читателей на тему карт, игры, случая, мистическое восприятие дальнейших событий. Ссылка на новейшую гадательную книгу рождает в читателе сомнение в надежности источника. Карта в дальнейшем будет ассоциироваться с образом старой графини. Убеждение читателя в том, что графиня (карта) «губит» Германна, окажется ложным. А авантюрный, внешний пласт сюжета — не главным. (Существует фразеологизм «ставить в пику» — т. е. упрекать, ставить препоны, препятствовать. Пиковая дама как препятствие на пути отрешения человека от своей природы.).

Стихотворный эпиграф к I главе «А в ненастные дни…» нуждается в историческом комментарии^[9]. Стихи принадлежат Пушкину. Они приведены в письме к П. Вяземскому от 1 сентября 1828 г. как определение незадачливого образа жизни русских дворян конца двадцатых годов. Строфика и размер стихотворения удивительно схожи с агитационной песней Рылеева и Бестужева. Подобные песни распространялись в списках перед 14 декабря. На фоне этого контекста стихи Пушкина звучат особенно горько-иронично: таков образ жизни и «дела» нынешней дворянской молодежи.

Второй эпиграф также документален: он взят из беседы Дениса Давыдова с М. А. Нарышкиной. В этом разговоре запечатлена сущность человеческих отношений в высшем свете: за внешней галантностью отношения мужчины к женщине скрывается слишком «функциональное» отношение к ней. «Свежее личико» решит участь Германна, и Лизавета Ивановна окажется лишь средством для воплощения его ужасного замысла.

Эпиграф к III главе дан, как и ко II, по-французски и взят из частной переписки. Его русский перевод звучит так: «Вы пишите мне, мой ангел, письма по четыре страницы быстрее, чем я успеваю их прочитать». Легко, не задумываясь, Германн увлекается собственной любовной интригой. Его стремительные страстные письма захватывают воображение и сердце бедной девушки: «она упивалась ими». Германн виделся ей ангелом-избавителем. Лизавета Ивановна неразрывно связывается в сознании Германна с заветной тайной, но к страстному желанию Германна перескочить в другое сословие любой ценой примешивалась и влюбленность, естественный спутник молодости. Гуковский высказывал мысль о том, что Германн ведет себя с Лизаветой Ивановной как заправский романтик, сначала играя роль, потом войдя в нее. Но только ли роль его отношение к Лизе? Ведь искренность писем Германна вызвана не только его необузданным воображением,

но и искренностью Лизаветы Ивановны, и эта искренность и сердечность бедной девушки не могли не тронуть сердце Германна, человека, у которого не было близких людей. В роковую ночь Германн признается Лизе в ужасной истине. Уходя, Германн целует «ее наклоненную голову».

Глава IV также предваряется эпиграфом из светской переписки: «Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!» Эпиграф выражен языком людей того общества, в котором Германн пытался себя утвердить. Именно в этой главе Лизавета Ивановна вспомнит слова Томского о Германне, назовет его чудовищем и заметит его удивительное сходство с Наполеоном. Эпиграф помечен майской датой, события в повести происходят зимой. Значит, мнение Лизы о Германне совпадает с уже давно устоявшимся мнением о нем. Мефистофель? Наполеон? Чудовище? Автор с иронией опровергает стереотипные, шаблонные представления о герое, поскольку для Пушкина человек всегда шире тех определений и ролей, которые дает ему общество и жизнь.

Эпиграф к V главе («В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: „Здравствуйте, господин советник!“») сочинен самим Пушкиным, а приписан Шведенборгу (Шведенборг (Сведенборг) Эммануил — шведский ученый и теософ-мистик XVIII в.) и намекает на интерес современников Пушкина к мистике. Главным событием этой части является видение Германна. Автор «настраивает» читателей на «страшный» рассказ, играет с читателем, ждущим ужасов и привидений. Эпиграф звучит озорно и иронично. Строчки эпиграфа перекликаются с текстом: графиня была в белом платье. Известие, которое сообщает покойница баронесса, состоит лишь из приветствия, потому что ничего другого «с того света» она сообщить не может. Германну, напротив, «видение» открывает заветную тайну.

Глава VI предваряется выдуманным диалогом, который происходит во время игры. Нечиновное лицо в азарте игры, чувствуя себя равным другим партнерам, кричит: «Атанде!», т. е. погодите, не делайте ставки. Но оскорбленное превосходительство ставит его на место:

• — Attandez!
• — Как вы смели мне сказать attandez?
• — Ваше превосходительство, я сказал: attandez-c!

В этой главе повествуется о «необыкновенной» игре Германна и последовавшей за ней катастрофе. Германн приковывает внимание всех: «все его ожидали», «все обступили Германна», «Глубокое молчание царствовало кругом». Игра в карты уравнивает людей разных сословий. Когда-то Германн только наблюдал за игрой аристократов, теперь он сражается с самим Чекалинским, который ласково кланяется ему.

Учащиеся отмечают, что на протяжении всего повествования автор нигде не говорит о социальной робости Германна. Он не заискивает перед чинами, но уязвлен непричастностью к жизни высшей аристократии, к волшебному миру, к игре, поэтому эпиграф не может истолковываться только как дерзость героя, рискнувшего перескочить в другое сословие. Эпиграф звучит и как предупреждение Германну, поставившему себя выше других (ваше превосходительство), и как напоминание о том, карточное равенство призрачно. Проиграв, Германн исключается из мира высшей аристократии, из игры, которая и после безумства героя равнодушно пойдет «своим чередом».

Увлекательным приемом работы на уроке всегда становится составление киносценария. Предложим ребятам в качестве домашнего задания составление киносценария к VI главе — кульминационной и финальной — и на уроке сопоставим написанный учащимися киносценарий с фрагментом фильма И. Масленникова «Пиковая дама» (В. Проскурин в роли Германна, в роли Чаплицкого — И. Смоктуновский; рассказчик — А. Демидова).

Вместе с учащимися наметим границы киноэпизодов: 1. Городская улица. Фантасмагории Германна («Тройка, семерка, туз — не выходили из его головы…»). 2. Рассказ о Чекалинском («Случай избавил его от хлопот»), 3. Гостиная Чекалинского. 4. Первая игра Германна («Он с ума сошел!»). 5. Вторая игра Германна («Все ахнули!»). 6. Последняя игра Германна («Дама ваша убита»). 7. Германн смотрит на карту («Старуха!»). 8. Игра продолжается («Игра пошла своим чередом»).

Общим мотивом, объединяющим эпизоды, станет мотив борьбы человека с самим собой, со своей человеческой природой, который Пушкин определяет как поединок. Включение автором в повествование фантастических видений Германна не уводят читателя в план мистических размышлений, а, напротив _s объективируют внутреннее состояние героя. В процессе анализа в сознании учащихся происходит смещение акцентов первоначального эмоционального восприятия. Ужасным становится не фантастическая, а реальная трагедия личности.

Работа над киносценарием вновь возвращает учащихся к тексту, заставляет вдумчиво отнестись к его деталям, позволяет ощутить динамизм пушкинского повествования и проследить смену тональности в каждом эпизоде, активно раскрывает творческие возможности учеников. Оживляя образное видение, она помогает ученикам представить выражение лица героя в разные моменты повествования: сосредоточенно-безумное в минуты фантастических видений, хладнокровное и уверенное в сценах выигрышей и искаженное гримасой ужаса в момент, когда ему показалось, что «пиковая дама прищурилась и усмехнулась».

В своих сопоставлениях повести Пушкина и фильма И. Масленникова учащиеся высказывали мысль о том, что в целом фильм им не очень понравился, многое они сняли бы «иначе»:

«…было бы интереснее смотреть, если бы в момент чтения рассказчицей текста на экране бы происходило то, о чем она рассказывает, ведь события в повести яркие, необычные, и развиваются они стремительно. Немного скучно смотреть, когда на экране больше минуты один неподвижно стоящий и что-то рассказывающий человек. Мне кажется, многие детали текста опущены (особенно в последних эпизодах). Не иллюстрированы фантастические элементы повести. Мало музыкального фона».

Подобные оценки учащихся вполне понятны: ведь они ждут от фильма воплощения фантастических сцен, динамизма, «озвучивания» музыкой событий повести — реализации тех возможностей, которыми обладает искусство кино.

Работа по сопоставлению пушкинской повести, где соседствуют трагедия и ирония, с оперой П. И. Чайковского вызывает в классе особый интерес, так как открывает учащимся принципиально иную трактовку образов героев в контексте измененного сюжета и идеи произведения в целом и дает отчетливое представление об интерпретации литературного произведения.

Повесть Пушкина «Пиковая дама» не сразу привлекла внимание Чайковского. Но со временем она захватила его воображение, особенно сцена роковой встречи Германна с графиней. Драматизм этой сцены, трагическая судьба Германна вызвали желание композитора написать оперу. Работа над ней была начата Чайковским во Флоренции. В либретто оперы, написанном братом композитора М. И. Чайковским, содержание повести во многом переосмыслено и изменено. Действие петербургской повести перенесено на конец XVIII в. Лиза, бедная воспитанница старой графини, превратилась в ее богатую внучку. Эгоистичный и расчетливый Германн — в страстно влюбленного молодого человека, в душе которого борются пылкая любовь к Лизе и жажда богатства, постепенно становящаяся сильнее любви. Лиза, жертва предательства, кончает жизнь самоубийством. Германн выступает как жертва социального неравенства общества и погибает за отступничество в любви. В последнюю минуту перед ним возникает светлый образ Лизы. Так главной стихией оперы становится столкновение чувств и судьбы, любви и смерти.

Письма П. И. Чайковского свидетельствуют о страстной и увлеченной работе композитора над оперой, желании писать «как можно лучше и не довольствоваться первой попавшейся мыслью» (М. Чайковскому. Флоренция. 6 февраля 1890), «…Бог даст, кончу оперу, — она выйдет шик. Четвертая картина, (сцена встречи Германна с графиней и разговор с Лизой. — Е. Я.) по-моему, будет иметь ошеломляющее действие» (М. Чайковскому. Флоренция. 12/25 февраля 1890); «…славная будет опера» (А. П. Мерклинг. Флоренция. 18 февраля 1890). «Все дело в том, чтобы писать с любовью, а „Пиковую даму“ я писал именно с любовью» (М. Чайковскому. Флоренция. 3 марта 1890); «Писал я оперу с самозабвением и наслаждением… „Пиковая дама“ в самом деле шедевр» (М. Чайковскому. Флоренция. 19 марта 1890 г.).

Погружаясь в ритмы и мелодии ушедшего столетия, композитор писал о том, что ему кажется, будто он живет в XVIII в. и что «дальше Моцарта ничего не было».

Особое потрясение испытал композитор, работая над финальными сценами оперы: «…мне до того стало жалко Германа, что я вдруг начал сильно плакать. Оказывается, что Герман не был для меня только предлогом писать ту или иную музыку, — а все время настоящим, живым человеком, притом мне очень симпатичным. Боже как вчера плакал, когда отпевали моего бедного Германа!» (М. Чайковскому. Флоренция. 3 марта 1890).

Учащимся предлагается сравнить отношение Чайковского и Пушкина к главному герою.

Для мироощущения Чайковского 1890-х гг. свойственно нарастание трагичности. Доминирующим мотивом многих прежних произведений композитора был мотив победы добра над злом. Так было и в его знаменитом «Щелкунчике», несмотря на все гофмановское двоемирие. Ощущение, «чувствование» жизни подсказывало и лейтмотив, идею произведения — торжество света над мраком, ведь музыке несвойственно «сомневаться» или иронизировать. В опере «Пиковая дама» победа темных сил задана судьбой. Алчный, грубый, жестокий мир губит любовь. Пушкинский Германн платит за отступничество от человеческой природы, Герман Чайковского — за отступничество в любви. При недостатке времени на уроке учитель может ограничиться знакомством ребят с либретто к опере и прослушиванием музыкальных фрагментов: Вступления, рисующего три контрастных образа (повествовательный, связанный с рассказом Томского, зловещий, изображающий старую графиню, и страстно-лирический, характеризующий любовь Германа к Лизе); ариозо Лизы («Откуда эти слезы»), арии Германа («Прости, небесное создание») и ариозо Германа «Что наша жизнь — игра!».

Рассматривание иллюстраций к повести (В. И. Шухаев, А. А. Алексеев, Н. А. Тырса, А. И. Кравченко, М. И. Поляков и другие) может быть одним из возможных способов создания установки на дальнейшее самостоятельное размышление учащихся над повестью.

В процессе сопоставления повести с ее различными интерпретациями (музыка, кино, живопись) учащиеся не только выявляют особенности языка разных видов искусства, но и приходят к осознанию интерпретации как способа выражения мироощущения художника, на фоне которого отчетливее видна авторская позиция писателя. Вовлечение учащихся в мир художественной интерпретации пушкинской повести, творческая работа по осмыслению эпиграфов к повести по-новому открывают перед ними текст, смысл которого не исчерпывается проведенным анализом.

В качестве домашнего задания программа предлагает написание рецензии на одну из художественных интерпретаций повести А. С. Пушкина «Пиковая дама» или повести «Египетские ночи», которая предложена в программе для внеклассного чтения.

• [1] Агранович С. 3., Рассовская Л. П. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе А. С. Пушкина. Самарский ун-т, 1992. С. 175—176.
• [2] Литография М. Шлосберга // Пушкин А. С. Собр. соч. В 10 т. Том 7. М.: Художественная литература, 1974.
• [3] Гуковский Г. А. Указ. соч. С. 136.
• [4] Там же. С. 144.
• [5] Красухин Г. Н. Пушкин. Болдино. 1833 г. М.: Флинта, 1997.
• [6] Агранович С. 3., Рассовская Л. П. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе А. С. Пушкина. Самара: Самарский ун-т, 1992. С. 175—176.
• [7] Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 30-е годы. Л.: Худ. лит., 1982.
• [8] Достоевский Ф. М. Письма. Том 4. М., 1959. С. 178.
• [9] Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 30-е годы. Л.: Худ. лит., 1982.