Принцип «Эстетическое есть неутилитарное»

Часто под эстетическим понимается та сфера субъект-объектных отношений, в которой восприятие объекта или представление о нем сопровождается бескорыстным, незаинтересованным удовольствием. Этот подход к эстетическому берет свое начало в эстетике И. Канта. Главные ее категории — «целесообразное», «вкус», «свободная игра», «прекрасное», «возвышенное» — являются характеристиками неутилитарного созерцания, сопровождающегося особым удовольствием. Неутилитарность, или бескорыстная творческая деятельность, совпадает, по Канту, с эстетическим. «Вкус есть способность судить о предмете или способе представления на основе удовольствия, свободною от всякою интереса. Предмет такого удовольствия является прекрасным» ^[1]. Эстетическое является результатом свободной игры духовных сил в процессе неутилитарного, бескорыстного созерцания объекта или в творческом акте, завершающемся созданием произведения искусства. «Суждение называется эстетическим именно потому, что определяющее основание его есть не понятие, а чувство (внутреннее чувство) упомянутой гармонии в игре духовных сил, коль скоро ее можно ощущать»^[2]. Эстетическое удовольствие только тогда является «чистым», т. е. собственно эстетическим, когда оно лишено какой-либо заинтересованности утилитарного характера, например от созерцания неба, цветка, красивого минерала и других природных или искусственно созданных форм. Важнейший принцип эстетического Кант определяет как " целесообразность без цели" . Объекты, доставляющие эстетическое удовольствие, представляются нам по своей форме, структуре, принципам организации как предельно целесообразные, органично и гармонично организованные во всех отношениях, хотя они в акте эстетического восприятия не предполагают представления ни о какой утилитарной или иной, доступной человеческому пониманию цели. «Целесообразность без цели», представляющая собой целесообразность высшего рода, состоит только в том, что эстетические объекты активно возбуждают такую человеческую духовную деятельность, которая не может быть описана словами, но доставляет человеку чистое эстетическое наслаждение.

Эти рассуждения Канта о «целесообразности без цели» нс особенно ясны и трудно сказать, как можно было бы сделать их понятными. Прежде всего понятие такой целесообразности является внутреннее противоречивым. В этом плане оно ничем не отличается от таких, скажем, понятий, как «родная дочь бездетных родителей» или «книга обо всем и о многом другом», которую написал когда-то испанский писатель Ф. Кеведо. Далее, искусство выполняет многие важные личностные и социальные функции, включая функции познания, выражения и возбуждения чувств, оценки представленных объектов, поддержки принятых в обществе ценностей и одновременно их расшатывания и обновления и т. д. Созерцание произведения искусства или красивого цветка, минерала и т. п. никогда нс является целесообразным и вместе с тем бесцельным. Оно дает человеку не только абстрактное эстетическое удовольствие, по и определенное знание, служит совершенствованию его чувств, воспитанию его в духе господствующих в обществе традиций и ценностей (в частности, в духе принятых в конкретном обществе представлений о красоте), сближает его с другими членами этого общества, в каком-то аспекте уравнивает его с ними и т. д.

" Утилитарный" буквально означает «полезный», «выгодный», а «неутилитарный» — «бесполезный», «не приносящий выгоды». Очевидно, что созерцание произведений искусства, как и эстетическое видение мира вообще, является полезным и в известном смысле выгодным. И наконец, неутилитарное явно нс совпадает с эстетическим. Человек, наблюдающий от скуки за игрой в рулетку или в карты, относится к игре не утилитарно (если не считать того, что он как-то убивает свое время), но ничего эстетического в созерцании им игры нет.

Летом 2000 г. в США почти одновременно прошли две выставки И. Кабакова. На одной из них — «Илья Кабаков 1968—1998» — была представлена первая большая ретроспектива художника в США. Известная работа Кабакова — инсталляция «Случай около кухни» (1988) — возвращает зрителя в почти исчезнувший сегодня мир советских коммуналок: ржавые тазы, прогоревшие сковородки и кастрюли, ковшики и половники. На стене — два пейзажа с прикрепленной к ним кухонной утварью. Скрипучая дверь ведет в полутемный зал с еще одной инсталляцией художника — «Красный уголок» (1983). Расставленные вдоль стен стенды с картинками из советских журналов, «объяснительные записки», перевернутый стол, мусор на полу. Все — иод непрерывный аккомпанемент советских песен. Зритель оказывается в настоящем театре абсурда советского ЖЭКа, перенесенном в пространство американского музея.

Является ли обозрение этих двух инсталляций «бесцельно целесообразным»? Разумеется, нет. Они глубоко познавательны, особенно для тех, кто никогда не сталкивался с подробностями советского коммунального быта. Они дают непрямую оценку этому быту, возбуждают определенные переживания зрителей.

На картине О. Целкова «Портрет человека на булавке» (1995) на розовом фоне и в розовых тонах изображена голова человека, почти лишенная черепа и проткнутая через правый глаз большой, соразмерной лицу человека булавкой. Человек смотрит ясным взглядом, он доволен и едва ли не улыбается. Картина, несомненно, доставляет эстетическое удовольствие, но не созерцанием красоты, которой в ней, в сущности, нет, а тем, как удачно художник выразил какую-то трудно передаваемую словами особенность некоторых современных людей: их почти отсутствующие мозги проколоты огромной булавкой, а вместе с тем они вполне довольны своим положением. Картина познавательна, она выражает чувства художника и возбуждает эмоции зрителя. Если созерцание человека на булавке и бесцельно, то, пожалуй, только в том смысле, что сразу же понятно, что никакую серьезную работу такому человеку нельзя поручить, хотя, конечно, для какой-то деятельности он окажется весьма полезным.

Здесь можно провести аналогию между искусством и игрой. Характеристика «целесообразность без цели» обычно относится не только к искусству, но и к игре. Однако Й. Хёйзинга, перечисляя главные признаки игры, вопреки традиции отказывается включить эту характеристику в число таких признаков. Действительно, игра не является «обыденной» жизнью, она лежит за рамками процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Она прерывает этот процесс, вклинивается в него как временное действие, которое протекает внутри самого себя и совершается ради удовлетворения, приносимого самим совершаемым действием. Однако, подчеркивает Хёйзинга, такое истолкование игры является только первым приближением к ее сути. Уже в качестве возобновляемого разнообразия игра становится сопровождением, приложением, частью жизни вообще. Она украшает жизнь, дополняет ее и потому является необходимой. «Она необходима индивиду как биологическая функция, и она необходима обществу в силу заключенного в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности, в силу завязываемых ею духовных и социальных связей — короче, необходима как культурная функция. Игра удовлетворяет идеалы коммуникации и общежития»^[3]. Когда говорят, что игра отличается незаинтересованностью и не имеет цели, имеют в виду только то, что цели игры лежат вне сферы прямого материального интереса или индивидуального удовлетворения потребностей. «В качестве священнодействия игра может служить благу целой группы, но иным образом и иными средствами, нежели те, которые непосредственно направлены на удовлетворение жизненных потребностей»^[4].

Идея «целесообразности без цели» сложилась во вполне определенном историческом контексте и имеет известные социальные предпосылки. Т. Веблен анализирует так называемую «высокую культуру» как культуру классового господства^[5]. Как раз в контексте такой культуры, полагает Веблен, эстетически полноценным признается только бесполезное. Эстетическая позиция как таковая отражает исключительно позицию господствующего класса: только те, у кого много денег, в состоянии тратить достаточно времени на бесполезную деятельность вроде созерцания произведений искусства, чтения изящной словесности и т. д.

" Следуя Веблену, — замечает Б. Гройс, — можно сказать, что так называемые качественные различия между произведениями искусства отражают только степень их бесполезности или ненужности: чем бесполезнее предмет, тем прекраснее он нам кажется; ведь чем он бесполезнее, тем выше должно быть иерархическое положение того, кто в состоянии созерцать такой бесполезный предмет. Стало быть, так называемые качественные или ценностные различия между произведениями искусства можно, по Веблену, целиком свести к иерархически организованным классовым различиям"^[6].

Иными словами, можно сказать, что принцип «целесообразности без цели» является максимой аристократического художественного вкуса. В прошлом веке демократизация общества и резкое расширение аудитории, интересующейся искусством, и прежде всего кино и музыкой, привели к тому, что элитарный аристократический художественный вкус стал выглядеть анахронизмом.

Идея объяснения своеобразия эстетического видения мира с помощью неясного понятия «целесообразности без цели» имела широкое хождение в традиционной философии искусства. Это существенно мешало исследованию ценности искусства, конкретному анализу многообразных выполняемых им функций. Обычно такой анализ подменялся весьма общими и аморфными разговорами о «смысле искусства» .

Современная философия искусства не обращается для объяснения своеобразия эстетического видения мира к «целесообразности без цели», а казавшийся ранее глубоким вопрос о «смысле искусства» если и рассматривает, то, скорее, в порядке дани исторической традиции.

• [1] Кант И. Сочинения: в 6 т. Т. 5. С. 212.
• [2] Там же. С. 232.
• [3] Хёйзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. С. 19.
• [4] Хёйзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. С. 19−20.
• [5] См.: Weblen Т. The Theory of the Leisure Class. New Haven, 1989. P. 37−39.
• [6] Гройс Б. Комментарии к искусству. С. 236.