Процедура дискурс-анализа и его социокритический потенциал

Единого алгоритма проведения дискурс-анализа не существует. Авторы, описывающие его процедуру, как правило, дают лишь общие рекомендации и иллюстрируют их примерами собственной работы. Следует заметить, что вариации метода, как это наблюдается и в других качественных подходах к анализу данных, довольно существенно отличаются друг от друга, однако в них можно отследить и кое-что общее. Как правило, дискурс-анализ включает работу с содержанием (кодирование наиболее релевантных исследовательскому вопросу фрагментов, тематическое кодирование, формулирование темы, отражающей некоторое представление) и анализ языковых тропов, риторических приемов и т. п., при помощи которых конструируется выделенное представление. Следующий этап — уловить за представлениями и языковыми приемами некие общие системы значений — дискурсы, циркулирующие в обществе и используемые в данной конкретной коммуникации. В наиболее известном варианте дискурс-анализа, предложенном Дж. Поттером и М. Уезерелл (Potter, Wetherell, 1987), выделяются способы форматирования восприятия и опыта, посредством которых дискурс существует в рамках языковых практик, — интерпретативные репертуары. Под интерпретативными репертуарами понимаются «периодически используемые системы терминов, которые характеризуют и оценивают действия, события и другие явления. Репертуар составляется из ограниченного спектра терминов. Часто репертуар формируется вокруг специфических метафор или фигур речи» (Ibid., р. 149). По сути, речь идет о выделении интерпретативных приемов, при помощи которых люди конструируют свои версии мира и самих себя. Аналитик отслеживает, как используются выделенные приемы в конкретной коммуникации, какие функции они выполняют в рамках того или иного взаимодействия. Нередко исследователь специально останавливается на анализе субъектных позиций, подразумеваемых дискурсом, т. е. раскрывает особенности тех «персонажей», которые «населяют» дискурс. Выделение интерпретативных репертуаров, отслеживание особенностей их использования в конкретном взаимодействии, анализ субъектных позиций — все эти исследовательские действия позволяют раскрыть дискурсы, с помощью которых создаются версии реальности и достигается общественный консенсус по каким-либо вопросам. Чаще всего, анализируя дискурс, исследователь выходит на обсуждение процессов, имеющих отношение к социальным институтам и распределению власти в обществе. В большинстве областей психологии именно социокритические варианты дискурс-анализа получили наибольший резонанс.

Пример 24.1.

Метод дискурс-анализа в традиции Дж. Поттера и М. Уезерелл Яркий пример дискурс-аналитической работы представлен в совместной книге М. Уезерелл и Дж. Поттера, посвященной исследованию расистских установок жителей Новой Зеландии (Wetherell, Potter, 1992). В качестве материала для анализа авторы использовали транскрипты интервью, видеозаписи политических дебатов, статьи из прессы. Среди прочего их интересовало, каким образом люди, заявляющие о себе как о либералах, отрицающих расистские взгляды по отношению к коренному населению маори, продолжают тем не менее поддерживать политику дискриминации на расовой почве.

Авторы кодировали в материале фрагменты, в которых речь шла о коренном населении, его культуре, традициях, особенностях характера, проблемах и пр. Анализируя особенности языкового конструирования представлений о маори, Уезерелл и Поттер заметили, что наиболее популярной формой рассуждения среди образованных людей является так называемый дискурс культурной самобытности, представляющий коренной парод Новой Зеландии, маори, как особую культурную группу (без упоминания его расовой, биологической и иной специфичности). Авторам удалось выделить два интерпретативных репертуара, посредством которых «дискурс культурной самобытности» реализуется в различных формах коммуникации. В интерпретативном репертуаре «культура как наследие» (culture-as-heritage) центральной является идея о культуре маори как наборе традиций, которые необходимо бережно охранять от вторжения «западного мира». Второй интерпретативный репертуар «культура как терапия» (culture-as-therapy) формирует представление о культуре как о психологическом средстве, дающем возможность молодым маори вернуться к своим корням и обрести тем самым устойчивую идентичность. Согласно Уезерелл и Поттеру, понятие культуры по-разному конструируется в каждом из выделенных репертуаров и каждый из них гибко используется говорящим в конкретной ситуации для того, чтобы произвести определенное политическое действие. Например, репертуар «культура как наследие» может использоваться в идеологических целях, чтобы «заморозить» группу в ее прошлом, нарочито отделяя культуру от мира политики и обесценивая активные реакции маори на свое социальное положение. Репертуар «культура как терапия» представляет молодых маори как людей, которым чего-то не хватает, но не потому, что они неполноценны от природы, а потому что из-за нашествия «западного капитализма» они стали «неполноценными маори», соответственно, все, что им нужно, — это вернуться к корням. Уезерелл и Поттер показывают, что используя «дискурс культурной самобытности» доминирующая группа (люди европейского происхождения) получает возможность сохранять свое доминирование, не чувствуя себя при этом архаичными расистами.

Необходимо подчеркнуть, что в соответствии с предложенной дискурс-аналитической перспективой процессы, связанные с расовыми предрассудками, рассматриваются Уезерелл и Поттером не как личностные особенности, а как характеристика общества. Анализ авторов направлен не на то, чтобы раскрыть некие внутренние установки или когнитивные особенности, стоящие за речевыми выражениями и якобы определяющие последние. Их интересуют сами дискурсивные акты, с помощью которых, согласно авторам, и создаются группы, эмоции, интересы, идентичности и т. п. Выделенные Уезерелл и Поттером интерпретативные репертуары обсуждаются в контексте социально значимой темы, касающейся современных форм эксплуатации, не подразумевающей прямого подавления силой. Проведенный анализ позволяет показать, как дискурсивными средствами создастся и поддерживается доминирование одних групп над другими.

Наиболее распространенные темы, на которые в результате анализа выходят сторонники дискурсивных подходов, — расовое, национальное, гендерное, сексуальное неравенство. Кроме того, их интересуют все формы скрытого подавления, они задаются вопросами, каким образом оказывается возможным именно так, а не иначе осмыслять события, с каким социальным контекстом и властными практиками общества могут быть связаны те или иные способы говорить и думать о самих себе, других людях, событиях и т. д. Исследователи, практикующие критический дискурс-анализ (как уже было сказано, по-видимому, именно критический потенциал делает его привлекательным для большинства исследователей), отталкиваются от постструктуралистской идеи, что конфигурации смыслов всегда в какой-то мере случайны: они лишь некий итог закрепления значений в результате ряда социальных и исторических процессов. Однако полной стабилизации значений никогда не происходит, а потому значения в принципе могут быть изменены. Исследователь, проводящий дискурс-аналитическое исследование, должен занимать достаточно отстраненную позицию, позволяющую ему «ухватить», как те или иные процессы социальной доминации обусловливают определенные конфигурации значений. Главными ценностями для сторонников дискурс-анализа, как можно заметить, являются свобода и равенство: они направляют свои усилия на то, чтобы понять, какие силы контролируют наши способы определять мир и самих себя и каким образом мы можем открыть себя новым системам значений, а тем самым, возможно, и новым формам жизни, более согласующимся с идеалом свободного и справедливого общества.

В параграфе 6.4 уже шла речь о том, что дискурс-аналитические подходы содержат в себе некоторый вызов для той психологии, к которой привыкли специалисты и которой продолжают обучать студентов. В широком поле социогуманитарных наук аналитики дискурса задаются вопросом, не какова реальность, которая стоит за дискурсом, а каким образом строится именно такая версия реальности, как она получает убедительность и каким образом поддерживается. Например, М. Уезерелл и Дж. Поттер не задаются вопросом, какова на самом деле культура народа маори, отличается ли она самобытностью и т. п. Их интересует, как работает «дискурс культурной самобытности», каковы его функции и к каким социально-политическим следствиям он приводит. Точно так же дискурс-анализ не будет реконструировать некую «психологическую реальность», выражающую себя посредством дискурса. Дискурс-аналитики будут вскрывать, к каким дискурсам и подразумеваемым ими субъектным позициям человек оказывается привязан, какие психологические и социальные функции выполняет эта привязанность и каковы ее психологические и социальные последствия. Очень часто дискурс-аналитические исследования направлены на деконструкцию доминирующих дискурсов, их результаты имеют выход на социальную практику и могут служить важным этапом для формулирования политических аргументов и практических программ.

Пример 24.2.

Исследовательские вопросы, установка исследователя и процедура в методе дискурс-анализа В исследовании С. Дж. Ли (Lea, 2007) автором ставилась задача раскрыть, как конструируется рассказ о сексуальном насилии теми, кто осужден за преступления сексуального характера, а также полицейскими и персоналом тюрем, работающими с этими осужденными. В качестве данных использовались транскрипты сессий групповой психотерапии, которая проводится в английских тюрьмах с лицами, осужденными за сексуальное насилие, и направлена на профилактику возможных рецидивов преступления и усиление внутреннего контроля осужденных над своими действиями. Кроме того, в исследовании проводилась серия интервью с персоналом тюрем.

Анализируя данные, автор отслеживал, как именно строится разговор о насилии, особое внимание уделялось тому, каким образом понимается ответственность за преступление. В перспективе дискурс-анализа именно разговор становится основным объектом изучения, и исследователь не ставит вопрос о том, что на самом деле происходит в реальности или в головах его собеседников.

Анализ начинался с кодирования наиболее важных фрагментов, в которых шла речь об ответственности и вине за совершенное преступление. Кодирование транскриптов психотерапевтических сессий, на которых осужденные рассказывали свою версию случившегося, привело к формулированию двух тем, имеющих отношение к распределению ответственности за преступление: «сексуальная привлекательность жертвы» и «провоцирующее поведение жертвы». Тема «провоцирующего поведения жертвы» стала одной из ключевых и в материале интервью с полицейскими и персоналом тюрем. Автор пытался понять, какие интерпретативные ресурсы используются и осужденными, и персоналом в рассказах о насилии. Для этого необходимо было соотнести полученный материал с более широким контекстом «социальных разговоров» о насилии. С. Дж. Ли предположила, что общую интерпретативную рамку (интерпретативный репертуар), к которой прибегают осужденные, можно назвать «дискурсом желания». В рассказе о насилии тот, кто его совершает, просто оказывается под действием неких сил (желания), которые почти автоматически запускаются в ответ на определенные качества (сексуальную привлекательность) или определенное поведение (сексуальную провокацию) жертвы. Как можно видеть, «дискурс желания» работает на частичное снятие ответственности с того, кто совершил преступление, и к тому же, в рамках этого дискурса, насильник оказывается персонажем истории, вращающейся вокруг довольно привлекательной темы сексуальности (а не темы власти, агрессии, контроля и т. п.). Полицейские и персонал тюрем используют интерпретативный репертуар «дискурса здравого смысла»: жертвы насилия не понимают, как рискуют, когда ведут себя определенным образом (ходят на дискотеки, гуляют вечером, привлекательно одеваются и т. п.). Этот интерпретативный репертуар тоже работает на относительное снятие ответственности с того, кто совершил преступление. Автор исследования анализирует, как два выделенных ею репертуара используются в непосредственной коммуникации, к каким риторическим приемам прибегают собеседники, чтобы быть убедительными. Например, осужденные, рассказывая свою версию происшедшего, приводят яркие описания жертвы, используя среди прочего «список из трех частей» — три характеристики привлекательности жертвы, каждая последующая из которых сильнее предыдущей. Полицейские прибегают к следующей речевой формуле: «Я, конечно, ни в коей мере не оправдываю преступника (или не обвиняю жертву), но надо же совсем не иметь ума…» Такой речевой прием позволяет давать ответы, которые согласуются с определенной социальной ролью (жертва есть жертва, ясно, что она не призывала к тому, чтобы ее насиловали), и в то же время выражать взгляды, ставящие под вопрос поведение жертвы. Подобные отрицания — очень распространенный речевой ход (сравните: «Я вовсе нс националист, но…», «Я вовсе не против геев, но…» — одновременно и отрицание непривлекательной для себя позиции националиста или гомофоба и высказывание националистического или гомофобного суждения).

Автор исследования обсуждает выделенные им интерпретативные репертуары в контексте вопросов идеологии. Согласно автору, посредством «дискурса желания» и «дискурса здравого смысла» доминантные представления о насилии утверждаются и распространяются. «Дискурс желания» поддерживает доминирующую конструкцию насилия, в которой главными действующими лицами предстают привлекательные женщины и мужское желание по отношению к ним. «Дискурс здравого смысла» позволяет вменять часть ответственности самой жертве, при этом давая возможность говорящему сказать, что жертва не просила, чтобы ее изнасиловали. База обоих интерпретативных репертуаров — распространенный в обществе «дискурс мужского сексуального влечения», центральным компонентом которого является представление, что мужчины движимы могущественной биологической необходимостью, толкающей их на поиск (гетеросексуального) секса, причем эта необходимость естественна и социально не обусловлена; мужское влечение связано с женской привлекательностью («дискурс желания») и женской потребностью провоцировать это желание, эксплуатируя свою привлекательность («дискурс здравого смысла»). «Дискурс мужского сексуального влечения» воспринимается гак, как будто в нем речь идет о чем-то само собой разумеющемся. Как видно из рассуждений людей, имеющих отношение к работе с осужденными, представления, продвигаемые посредством этого дискурса, просто не ставятся под сомнение. Проводимый автором дискурс-анализ разговоров о насилии позволяет «вскрыть» ту дискурсивную изнанку, которая делает возможными бытующие представления. Автор полагает, что профессионалы, работающие с осужденными за сексуальные преступления, подключаются к доминирующим дискурсам и поддерживают доминирующие мифы о насилии, вместо того чтобы ироблематизировать их.

Еще раз обратим внимание на то, что автор исследования не задается вопросом, какова реальность насилия и зависит ли факт преступления от привлекательности жертвы и ее поведения, как говорят сами преступники и полицейские (такой вопрос повлек бы за собой статистическое исследование на большой выборке). В исследовании анализируются дискурсивные практики, посредством которых осмысляется насилие. Рассказ осужденного о происшедшем можно прочитать, занимая различные позиции (и соответственно, задавая различные исследовательские вопросы к тексту). В традиционном объективно-психологическом ключе можно было бы поставить психодиагностический вопрос, каковы личностные черты насильника (импульсивность, расторможенность влечений, недостаток контроля и др.); в феноменологическом подходе это мог бы быть вопрос о том, как представлен опыт насилия в сознании самого преступника; в рамках психодипамического подхода могли бы быть следующие вопросы: какова бессознательная мотивационная динамика, приведшая к преступлению, каков глубинный смысл совершенного действия с точки зрения преступника, какие бессознательные импульсы и потребности реализуются в действиях сексуального насилия, какова структура объектных репрезентаций насильника и как она воплощается в действиях насилия и т. п. Автор приведенного исследования ставит вопрос в дискурсивной плоскости: как конструируется насилие, посредством каких лингвистических операций и с использованием каких интерпретативных репертуаров форматируется опыт насилия. С. Дж. Ли не задается вопросом объективной истинности выделенных «дискурса желания» и «дискурса здравого смысла», в контексте которых и оформляется смысловое ноле сексуального насилия, но показывает, как функционируют такие дискурсы, к каким социальным следствиям приводят и какие действия социального и терапевтического характера, связанные с деконструкцией доминирующих представлений, нужно произвести для решения проблемы насилия.