Как мы рассказываем

Рассказывание историй — непременная часть общения. С этим видом коммуникативной активности мы знакомимся в раннем детстве и потом упражняемся в нем всю жизнь — в разных качествах (сочинителей, составителей, трансляторов, слушателей, читателей) и в разных контекстах (от вечера воспоминаний в кругу друзей до выступления в телестудии на многомиллионную аудиторию).

Навыки рассказывания и просты, и сложны — бывает, что неграмотный сказитель владеет ими лучше, чем университетский профессор. В состав их входит умение начать и закончить рассказ, использовать деталь, соблюсти баланс между внятностью причинно-следственных связей и «стратегической недоговоренностью» (благодаря этим лакунам мысль и воображение адресата вовлекаются в рассказ, ему становится интересно слушать) и т. д. Как правило, рассказ не сводится к трансляции информации — он подразумевает также целостную интерпретацию, оценку ситуации, выражение определенного мнения о ней. Рассказ многофункционален: его назначением может быть назидание или предостережение, желание развлечь, испугать, вызвать сочувствие, заслужить одобрение или показать себя, например, продемонстрировать мастерство речи (нередко — то и другое в сочетании). Соответственно цели, явной или неявной, избирается стратегия построения рассказа, тот или иной модус взаимодействия с адресатом, осуществляется отбор коммуникативных средств. Все это — зона ответственности рассказчика. Но и адресат рассказа — отнюдь не пассивная фигура. Со своей стороны, он ответствен за опознавание смыслового посыла, который необя;

зательно выражен прямо («Мораль сей басни такова…») и, как правило, требует некоторого усилия интерпретации. Недоуменная реплика: «Ну и что? И что ты этим хотел сказать?», звучащая в завершение рассказа, свидетельствует о коммуникативной неудаче, о том, что акт передачи смысла по вине той или другой из участвующих сторон не состоялся. Аналогом такой реплики может быть неловкое молчание — например, после неуместной шутки или плохо рассказанного анекдота.

Наука, изучающая устройство повествовательных текстов имеет глубокие исторические корни (восходящие к «Поэтике» Аристотеля), но в современном виде сформировалась относительно недавно — в 1960—1970;х гг. в рамках структурной лингвистики и структуралистской поэтики. Автором термина нарратологии', получившего с тех пор широкое распространение, считается Ц. Тодоров.

Классики нарратологии (в частности, В. Пропп, исследовавший русскую сказку, и К. Леви-Стросс, исследовавший структуры мифа) видели свою задачу в выявлении универсальной грамматики, присущей разным видам повествования. Однако во второй половине XX в. в нарратологии, как и в других сферах гуманитарной науки, произошла характерная переориентация с языковой модели на речевую: с рассказа, понятого как объект или набор универсалий (Пропп не случайно использовал в этой связи лингвистический термин «морфология»), — на представление о рассказе как об интерактивном коммуникативном процессе.

Цветам Тодоров (р. 1939) — французский семиотик, теоретик структурализма. Наиболее известные работы: «Введение в фантастическую литературу» (1970), «Теория символа» (1977), «Михаил Бахтин: диалогический принцип» (1981).

" Между теорией языка и теорией повествования возникает отношение двоякого рода: с одной стороны, теория повествования может многое позаимствовать из богатого арсенала лингвистических понятий; с другой стороны, ей следует всячески остерегаться послушного следования за теориями языка: вполне может оказаться, что изучение повествования заставит нас пересмотреть то представление о языке, которое отражено в грамматиках" .

Минимальная единица нарратологического анализа проста: кто-то рассказывает кому-то о чем-то, что произошло. Но как разнообразны контексты, средства и способы реализации такого рода взаимодействий! На изучении социокультурных форм и функций рассказывания как раз и сосредоточена современная теория повествования, использующая как «классические» категории анализа (сюжет, персонаж, точка зрения), так и категории, относительно недавно введенные в научный обиход (фокализация, роль, «голос» и др.)^[1]. Разнообразные практики рассказывания активно исследуются сегодня и с точки зрения использования в них жан.

ровых схем (или суперструктур в терминах Т. ван Дейка) — последние могут быть связаны с последовательностью композиционных составляющих (например, ориентация — завязка — кульминация — развязка — кода) или сочетанием разных коммуникативных регистров речи (повествовательного, описательного, объясняющего, убеждающего и др.).

В принципе, природа рассказывания связана с упорядочением жизненного опыта, сообщением ему сюжетной целостности и линейной формы, то есть формы развертывающейся во времени цепочки причин и следствий. Люди рассказывают друг другу истории, потому что хотят воссоздать или создать смысл пережитого, разделить его с другими. Много раз повторенные и прослушанные рассказы (например, бытовой рассказ о том, «как папа был маленьким», и т. д.) служат своего рода коммуникативными стереотипами, в данном случае — скрепами семейного клана. Такими же смысловыми скрепами для людей одного сообщества или одного поколения служат общие истории о важных событиях или героях. Принадлежность конкретной культуре и способность быть ее носителем в огромной степени определяются знакомством с ключевыми для нее историями, умением их рассказывать и пересказывать, знанием соответствующих правил, условий и умением их соблюдать. Даже исключительно индивидуальные слова или поступки на поверку глубоко зависимы от тех историй, на которых люди воспитаны, которым готовы доверять и которыми привыкли пленяться.

Иные из повествований повторяются неукоснительно и дословно, как священный текст в сообществе верующих или, на другом полюсе, любимая детская сказка. Однако чаще мы сталкиваемся с вариациями повествовательных формул. По старым образцам/лекалам люди неустанно придумывают новые истории. Такого рода «небуквальными повторами» культура пронизана — живет ими и развивается их посредством.

• [1] См. подробнее: Тюпа В. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. 2002. Вып. 5. С. 5−31.