Проблема автора в русской литературе 1970-1980-х годов

В рассмотрении проблемы автора, определяющей саму специфику литературоведческого исследования, издавна обнаруживается не только широкий спектр мнений, но и столкновение несовместимых концепций.

Д.С.Лихачеву принадлежит остроумное сравнение каждого нового произведения с шахматным ходом, корректирующим положение сил на «доске» всей литературы. А в литературоведческой науке есть такие значительные фигуры, появление которых кардинально меняет само представление о «литературной поверхности нашей жизни» (А.Т.Твардовский) и определяет новые перспективные ходы в развитии всей культуры.

К их числу относится М. М. Бахтин (1895−1975), в богатом и недостаточно освоенном научно-теоретическом и историко-культурном наследии которого основополагающую роль играет «проблема автора и форм его выраженности в произведении» [38, с. ЗОЗ].

Граница уходящего XX века помогает воссоздать тот контекст «большого времени» (М.М.Бахтин), который позволяет с позиции «вненаходимости», обеспечивающей глубину понимания, осознать значение научных трактовок выдающегося ученого в «целом» литературоведения и в определении «ментальных контуров» [110, с. З] всей нашей эпохи.

Разрабатываемая с начала 20-х годов литературоведческая теория М. М. Бахтина, только в последние годы получившая адекватное своей сути название — «теория диалогического дискурса», связана с более масштабной философской проблемой: рождение самого сознания из общения.

Будоражащая сила" идей Бахтина оказала колоссальное влияние на развитие всей философской мысли XX века, на формирование представлений о «диалоге как основе творческого мышления, взятого в его всеобщности» [47, с.21].

Самой «своевременной» для современной культуры оказывается мысль Бахтина о том, что истина не рождается и не закрепляется в сознании одной, даже самой исключительной, личности. Она устанавливается в процессе общения между людьми. Причем только посредством диалога (сократической беседы) возможно сформировать и обосновать персоналистическую точку зрения каждого из собеседников.

Диалог, полагал Бахтин, «составляет оппозицию монологизму как принципу (но не монологу как таковому, ибо он не менее оправдан и продуктивен в качестве способа обнаружения истины, чем диалог), то есть претензии на „готовую истину“, боязни подвергнуть любую идею, взгляд, теорию открытому и всестороннему обсуждению» [248, с.30−31].

С этой точки зрения М. М. Бахтин подходит и к рассмотрению проблемы автор и герой, диалог которых, по его мнению, составляет «первичную реальность художественного творчества и искусства» [49, с.35]. Общение автора с героем — «это факт бытия, и Бахтин пишет о нем совершенно серьезно» [Там же]. Например, так: «Две закономерности управляют художественным произведением: закономерность героя и закономерность автора, содержательная и формальная закономерность» [38, с. 182].

Важно подчеркнуть, что «онтологический статус» произведения, как полагал Бахтин, включает в себя понятия «автор», «герой», «мир», не отягощенные классовыми характеристиками, к которым долгие годы было пристрастно наше общество.

Вопреки идеологическим догмам М. М. Бахтин в центр своих исследований выдвигал «краеугольные основы бытия». Отрицая идею чьей-либо монополии на истину, он упорно придерживался крамольной, с точки зрения классовой морали, позиции: «Правда может быть приоткрыта (да и то лишь частично) в процессе общения равноправных человеческих существований, в диалоге между ними. Этот диалог незавершим, он будет продолжаться до тех пор, пока существуют мыслящие и ищущие люди. Конец его был бы равнозначен гибели человечества и человечности» [33, с.7].

Не идеологические «измы», а именно человек определяется Бахтиным как главный ценностный центр мира: «от любого текста, иногда пройдя через длинный ряд посредствующих звеньев, мы в конечном счете всегда придем к человеческому голосу, так сказать, упремся в человека» [34, с.401].

Человеческий голос" самого Бахтина доносится до современников с берегов «своего рода русской Атлантиды в истории гуманизма и гуманитарных наук, которая была обозначена Ф. Ф. Зелинским, в самый момент своего зарождения (в 1919 году), в качестве „славянского“, или третьего, Ренессанса» [171, с.133].

Современные бахтинологи условно обозначают генерацию людей, составивших «население» этой Атлантиды, «русским неклассическим гуманитетом 20-х годов» [Там же, с. 134]. М. Бахтин, А. Мейер, А. Ухтомский, Л. Пумпянский, М. Каган, Л. Выготский, Д. Чижевский, Н. Бахтин, А. Лосев, Г. Федотов, П. Сорокин, О. Фрейденберг, О. Мандельштам, Б. Пастернак, М. Пришвин и многие другие представители этой генерации формировали ту традицию, которую Г. С. Морсон и К. Эмерсон — американские исследователи творчества М. М. Бахтина — называют «русской контр-идеей» [280].

Важнейшая ее задача — «снятие абстрактно-теоретической противоположности между „западниками“ и „славянофилами“, то есть <.> „синтез“ той и другой правды» [171, с. 148]. Именно с этих позиций проанализировав «Философические письма» Чаадаева, начертавшего «прекрасные слова: «Истина дороже родины» [168, т.2, с. 154], О. Мандельштам характеризует главную их мысль как «национально-синтетическую» [Там же, с. 155].

Сегодня, когда в духовную жизнь страны в полном объеме возвращается наше культурное наследие, по-новому видится отечественная история и читается русская литература. Надо признать, что это новое видение и прочтение во многом корректируются наблюдениями представителей «русской контр-идеи»: «Я думаю, что страна и народ уже оправдали себя, если они создали хоть одного совершенно свободного человека, который пожелал и сумел воспользоваться своей свободой, — писал в статье «Петр Чаадаев» (1914) О.Мандельштам. -Мысль Чаадаева — строгий перпендикуляр, восставленный к традиционному русскому мышлению.

Чаадаев знаменует собой новое, углубленное понимание народности как высшего расцвета личности и — России как источника абсолютной нравственной свободы. Наделив нас внутренней свободой, Россия предоставляет нам выбор, и те, кто сделал этот выбор, — настоящие русские люди, куда бы они ни примкнули" [Там же, с. 156].

Мысль о внутренней свободе, об уникальности человеческой личности, которая не должна «исчезать перед целым» (В.И.Вернадский), была близка всем представителям русского неклассического гуманитета. В одном из своих писем в Российскую Академию наук (от 22 августа 1924 года) академик В. И. Вернадский сделал заявление: «Примат личности и ее свободного, ни с чем не считающегося решения представляется мне необходимым в условиях жизни, где ценность отдельной человеческой жизни не сознается в сколько-нибудь достаточной степени. Я вижу в этом возвышении отдельной личности и в построении деятельности только согласно ее сознанию основное условие возрождения нашей родины». (Цит. по: Неаполитанская В. Из писем В. И. Вернадского // Что с нами происходит?: Записки современников. Вып. 1. — М.: Современник, 1989. -С.331.).

Примат личности, ее ценностный центр занимают ведущее положение и в диалогическом дискурсе М. М. Бахтина. Неудивительно, что его работы, часть которых написана десятилетия назад, стали подлинным откровением именно в тот период «трезвения мысли, которое в советском контексте началось по существу в 70-е годы» [171, с.135].

Разумеется, теория Бахтина не исчерпывает всего многообразия подходов к рассмотрению важнейших явлений современного литературного процесса. Сам ученый выступал против «какого-то одного „единоспасающего“ метода в литературоведении» [38, с.349], приветствуя <<разные подходы, лишь бы они были серьезными и раскрывали что-то новое в изучаемом явлении литературы, помогали более глубокому его пониманию" [Там же, с.350].

Надо отметить, что, признавая возможность и необходимость различных методов анализа художественного произведения, Бахтин последовательно и неуклонно отстаивал свои взгляды в полемике с учеными других школ и направлений.

В течение сорока лет (1924 — 1965) его постоянным оппонентом был В. В. Виноградов. Первоочередной причиной дискуссий двух ученых стала проблема автора в произведениях искусства. Если в теории диалога М. М. Бахтина понятие «авторность» соответствует «социальным и идеологическим контактам человека в сфере «межчеловеческого» [198, с. 167], то в теории литературных стилей Виноградова понятие «образ автора» прежде всего включает в себя лингвистические и психологические аспекты художественного творчества. «Образ автора — это индивидуальная словесно-речевая структура, пронизывающая строй художественного произведения и определяющая взаимосвязь и взаимозависимость всех его элементов» [69, с.151], — писал В. В. Виноградов.

Процесс понимания художественного текста и соответственно образа автора как «концентрированного воплощения сути произведения» [Там же, с. 118] означает, по Виноградову, «процесс идентификации, раскрывающий соответствие или несоответствие с нормативной семасиологией, синтаксисом и особыми требованиями риторики» [198, с. 163].

Как считают современные исследователи, «Виноградовская „наука о языке художественной литературы“ является гибридным образованием, компоненты которого — „эстетическая лингвистика“ Шпитцера и достижения русских формалистов» [Там же].

Упомянутая «эстетическая лингвистика» для М. М. Бахтина означала «выход за пределы лингвистики (в строгом и точном ее понимании)» [38, с.315], недопустимый, по его мнению, для В. В. Виноградова, который, декларируя «вне-идеологичность языка как лингвистической системы» [Там же], «контрабандой» вводил в свои исследования «социально-идеологическую характеристику языков и стилей» [Там же].

Рассматривая оппозицию Бахтин/Виноградов, В. П. Григорьев приходит к выводу о том, что сам предмет лингвистики М. М. Бахтин «понимал лишь как отношения внутри системы языка, а речь, текст, высказывание относил к „ме-талингвистике“, заостренно противопоставив этот окказионализм его производящей основе — лингвистике» [86, с.118].

Разрабатывая теорию диалогического общения, он связывал глубину понимания всякого высказывания не с «процессом идентификации», а с наличием собеседника-адресата, не обязательно физически присутствующим человеком, но с тем «активным ответным пониманием» [38, с.291], которое представляет «полюс адекватно воспринимающего сознания» [251, с.210]. Поскольку, как утверждал Бахтин, «между языковыми единицами <.> не может быть диалогических отношений (фонемы, морфемы, лексемы, предложения и т. п.)» [38, с.322], некоторые его высказывания носят резкий «антилингвистический» характер. В немалой степени это объяснимо тем, что «в отечественной лингвистике 40-х годов сложилось такое положение, когда вошедший в моду узкоэмпирический подход к языковому материалу заслонил необходимость качественных характеристик последнего. И это особенно отрицательно сказалось на методологии изучения художественного языка. Глубокое функциональное различие между художественным и нехудожественным языком, стираясь при этом, не могло удержать исследователей от прямолинейного отношения к первому (даже в том случае, если декларативно преследовались лингвопоэтиче-ские — по современной терминологии — задачи) как к непосредственному источнику для анализа фактов общеязыковой системы, при котором исчезал сам смысл извлечения их из эстетически значимого текста. Это послужило впоследствии одной из причин так называемого „лингвистического редукционизма“ и скептического отношения к возможностям лингвистики широко мыслящих ученых, которые занимались эстетикой слова (например, М.М.Бахтина)» [70, с.32−33].

Только возродившееся в 60-е годы адекватное изучение языка художественной литературы, намеченное в статьях Г. О. Винокура и продолженное в работах Ю. М. Лотмана о «вторичном моделировании действительности» текстом художественного произведения и других исследователей, снимает многие противоречия. Например, становится очевидным: «Отбросив „языки и стили“ как якобы чисто лингвистический аспект проблемы, Бахтин упустил возможность раскрыть их диалогическую природу в произведении» [126, с. 198]. Однако остаются и сегодня «неснимаемые» противоречия между теориями Бахтина и Виноградова. К их числу относится и проблема автора. Если, по замечанию Н. К. Бонецкой, Виноградов «с образом автора связывал либо авторский стиль, либо авторскую точку зрения» [50, с.242] в произведении, то Бахтин придерживался других взглядов: «Первичный автор не может быть образом: он ускользает из всякого образного представления. Поэтому первичный автор облекается в молчание» [38, с.373].

Очевидно, настоятельная необходимость более строгого терминологического разведения понятий «автор», «первичный (не созданный) и вторичный автор (образ автора, созданный первичным автором)» [Там же], о которых писал Бахтин, вызвала появление работ Б. О. Кормана [124].

Уделяя внимание тому, в каких значениях понятие «автор» используется в литературоведении (это и писатель, «биографический человек», и носитель определенного взгляда на действительность), он предлагает закрепить следующую позицию: «Автор как носитель концепции всего произведения» [123, с. 199]. Исходя из этого, исследователь выражает свое несогласие со взглядами Бахтина и считает, что в его работах о Достоевском происходит смешение автора «как носителя концепции, выражением которой является все произведение, с одной из форм авторского сознания — повествователь, рассказчик, хроникер и т. д. Вот она, действительно, равноправна с героями: ее идеологическая и речевая зона — лишь одна из многих» [Там же, с.200].

Современный уровень бахтинологии позволяет предположить, что «четвертьвековая история восприятия знаменитого тезиса Бахтина о „равноправии“ автора и героя у Достоевского» [171, с. 140] весьма показательна. Фактически тезис этот всеми (в том числе и Б.О.Корманом) был понят «в смысле отрицания авторской позициитолько идеологические стратегии такого понимания <.> устанавливались альтернативно. То есть допустить такого „автора“, такого „другого“, который, оставаясь „другим“, оставлял бы последнее слово не за собою, а за своим „героем“, активно реализуя в то же время свою позицию „вненаходимости“ по отношению к нему, — вот это, похоже, совершенно не помещается <.> в сознании современном» [Там же], демонстрируя саму суть разрыва между упоминавшейся выше «духовной Атлантидой» и нашей сегодняшней ментальностью.

Тем не менее, работы Б. О. Кормана сыграли важную роль в рассмотрении проблемы автора, который, по мнению ученого, «всегда опосредован субъектными или внесубъектными формами. Представление об авторе складывается из представления об этих формах, их выборе и сочетании» [123, с.200].

Предложенная Корманом типология форм выражения авторского сознания в значительной мере прокорректирована и дополнена А. М. Булановым, рассматривающим диалектику субъектно-объектных связей в образе автора.

Замечая, что «повествование есть главная форма присутствия автора» [58, с.9] в произведении, исследователь подробно останавливается на внесубъ-ектных формах выражения, предлагая нетрадиционные методы анализа структуры художественного времени и художественного пространства.

В отличие от подхода Б. А. Успенского, который центральную задачу своей книги «Семиотика искусства» видит в том, чтобы «рассмотреть типологию композиционных возможностей в связи с проблемой точки зрения» [252, с.15], А. М. Буланов рассматривает саму «сюжетно-композиционную структуру произведения как <.> выражение «авторского начала» [58, с.23].

Исследователи 90-х годов, отдавая должное системе Б. О. Кормана, внедрившего в активный оборот понятия «субъект речи» и «субъект сознания», представившего в этой связи свою классификацию точек зрения в произведении: прямооценочная, пространственная, временная, фразеологическая [125], -вынуждены констатировать: «Схема Кормана шире, чем у Бахтина, который ограничивается „прямооценочным“ <.> и фразеологическим аспектами взаимоотношений автора и героев. Тем не менее, бахтинская схема четче, чем кор-мановская, очерчивает уровни произведения, для определения его „состава“ она более ценна эвристически» [126, с.201].

Эвристичность теории диалогического дискурса М. М. Бахтина в полной мере дает себя знать в работе воронежских ученых «Теория автора и проблема художественной деятельности».

Отталкиваясь от теории Б. О. Кормана, где «проблема автора понята через один из ее аспектов — как проблема сознания, позиции автора в литературном произведении» [222, с.7], исследователи предлагают «перейти от традиционного гносеологического понимания автора литературного произведения как субъекта сознания к его истолкованию как субъекта художественной деятельности, сутью которой является диалог художника с жизнью» [Там же, с.9].

Опираясь на положение М. М. Бахтина о форме как «деятельности автора, создающей единство произведения как целостности», Н. Т. Рымарь и В. П. Скобелев критически отозвались о работе Н. К. Бонецкой, «рассматривающей в позиции автора у Бахтина только одну его сторону — его вненаходимость материалу» [Там же, с. 188]. Между тем, диалог — это «не только вненаходимость, но и проникновение извне вовнутрь другого сознания, сочувственное понимание, сопереживание ему, вчувствование» [Там же].

Представляется сомнительным, чтобы Н. К. Бонецкой были чужды подобные взгляды, поскольку в ее последних работах, в частности, в статье «М.Бахтин и идеи герменевтики» особо выделяются именно проблемы понимания целого художественного текста и его составляющих. В качестве основных категорий бахтинской гуманитарной гносеологии она называет «вненаходимость и диалога [49, с.38]. Причем «в диалоге, по Бахтину, предмет беседы выступает лишь как повод для личностной встречи. <.> в соответствии со своей интуицией диалога Бахтин считает, что поэтика Достоевского стоит на чистом отношении человека к человеку, а не на стремлении разрешить те или иные умозрительные проблемы» [Там же, с.39].

Идеи М. М. Бахтина неизменно оказываются в центре внимания всех дискуссий, касающихся философии, культурологии, литературоведения, герменевтики и других гуманитарных дисциплин. Не только отечественные, но и зарубежные исследователи признают влияние выдающегося ученого на формирование новых воззрений, направлений и школ в развитии гуманитарной мысли XX века [279].

Похоже, Бахтиным как мыслителем, отказавшимся трактовать события культуры вне ситуации диалога, готовы восхищаться все, принадлежащие к «комплексу», сколь бы своеобразно они ни понимали русского философа" [98, с.227], — пишет А. Зверев в рецензии на энциклопедический справочник.

Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины" (М., 1996).

Характерно, что имеется в виду «постструктуралистско-деконструкти-вистско-постмодернистский комплекс», приверженцы которого в принципе отвергают такую «эфемерность», как «автор», признавая единственную «магическую категорию» [Там же] - «текстуальность».

В свое время Ролан Барт, имя которого наряду с Мишелем Фуко, Жаком Деррида — упоминается среди крупнейших представителей современного западного структурализма, предложил в статье «Смерть автора» (1968) такое понимание текста: «<.> текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл („сообщение“ Автора-Бога), но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным: текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников. Писатель может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервыев его власти только смешивать разные виды письма, сталкивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из нихесли бы он захотел выразить себя, ему все равно следовало бы знать, что внутренняя „сущность“, которую он намерен „передать“, есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности» [31, с.388].

Нетрудно уловить «антибахтинский» характер этих представлений. Во-первых, известен пристальный интерес М. М. Бахтина к онтологии художественного произведения. Он считал, что «активность художника-творца поднимает действительность над потоком времени» [49, с.35]. Сравнивая автора с Богом в работе «Автор и герой в эстетической деятельности», ученый говорит: «Божественность художника — в его приобщенности вненаходимости высшей. Но эта вненаходимость событию жизни других людей и миру этой жизни есть, конечно, особый и оправданный вид причастности событию бытия» [38, с. 175].

Исходя из этих представлений, можно предположить, что для Бахтина и смысл текста нераздельно связан с личностью автора, этот смысл «глубочайшим образом персонален, текст очеловечен» [49, с.38].

Поэтому для Бахтина не может быть приемлемой идея «удаления автора» [31, с.388] и замены его «скриптором», как это предлагают представители современного структурализма. Хотя, разумеется, теории западных ученых, с которыми только начинают знакомиться наши соотечественники, нуждаются не столько в критике, сколько в непредвзятом и внимательном изучении.

В последние годы в нашей стране появилось немало исследований, связанных с рассмотрением проблемы автора. Но основное внимание в них уделяется классической литературе. Правда, в монографии Н. В. Драгомирецкой «Автор и герой в русской литературе XIXXX вв». (М., 1991) взаимосвязь «автор-герой» прослеживается и на примере отдельных произведений современной прозы, но все-таки это скорее в приложении к главному предмету исследования и в ином масштабе.

Актуальность данной работы. Современное литературоведение (в первую очередь — бахтинология) существенно развило само понимание проблемы автора, обосновав ее доминирующую роль в изучении целого художественного произведения и функционирования в нем отдельных составляющих. Однако остается немало спорных вопросов: от понимания содержания термина «образ автора» до признания его полной несостоятельности, констатации «смерти автора» и замены его «скриптором» (Р.Барт).

Расхождения во взглядах значительны и между литературоведами, и между литературоведами и лингвистами. Ясно, что до окончательного, «единоспа-сающего» (М.М.Бахтин) понимания проблемы автора еще далеко. Тем более что ее исследователи, как правило, ограничивают изучаемый материал литературой классического периода. Между тем, сегодня, когда, наконец, опубликованы многие работы «возвращенных» писателей, философов, историков, представляется возможность увидеть без «купюр» развитие отечественной словесности и проанализировать проблему автора в новой, более глубокой и полной исторической перспективе, возникающей вследствие диалога между литературоведением наших дней и «русским неклассическим гуманитетом 20-х годов».

Исследователи 1970;1980;х годов в силу чрезмерной односторонней идеологизации общественной жизни вынужденно рассматривали все лучшее, что появлялось в литературе изучаемого периода, с точки зрения «успешного» развития единого и единственного метода советской литературы — социалистического реализма.

Современный уровень гуманитарного знания позволяет видеть за кажущимся единомыслием тех лет пробуждение общественного сознания, усиление внимания не к умозрительному теоретизированию, а к человеку, к уникальной, неповторимой личности, что предельно ясно обнаруживается и в ходе анализа разнообразных форм выражения авторской позиции каждого талантливого художника, деканонизирующей строгую для всех обязательность и одномерность жизненных установок.

Изменение общественной ситуации в сегодняшнем мире, самих представлений о роли художника в нем диктуют настоятельную необходимость продвинуться вперед в вопросе обобщения наработанного, в своего рода «гармонизации» спорного и бесспорного в рассмотрении одной из центральных категорий эстетики — категории автора.

Отмечая значительное влияние теории диалога Бахтина на современное литературоведение, важно без предвзятости отнестись к многообразию взглядов на проблему автора с тем, чтобы само их существование, система, в которую они складываются, способствовали прояснению важнейших понятий: «автор», «герой», «художественная реальность» и др.

Актуальность данной работы определяется и необходимостью выяснить, изменилась ли в последней трети XX столетия природа эстетической деятельности. Если да, то в какой мере русская литература наследует, продолжает и развивает традиции классики и какое место занимает в духовной культуре наших дней сам художник. Значимость проблемы автора для теории и истории литературы заставляет скорректировать существующие позиции и точки зрения и именно на материале современной литературы обновить подходы и взгляды.

В диссертации рассматривается творчество В. П. Астафьева, В. Г. Распутина и В. С. Маканина. Первым из них вошел в литературу Астафьев, имея за плечами богатый жизненный и фронтовой опыт. Но его творчество, его взгляды на проблемы современного общества и художественные принципы, особенно отчетливо проявившиеся в решении военной темы и темы деревни, оказались созвучными прозе более молодого писателя — Распутина. Распутин и Маканинровесники, но в литературе каждый идет своим путем. Если проза Распутина развивается в русле «традиционного» реализма, то в творчестве Маканина усиливается экзистенциалистское начало, тем значительнее то общее, что сближает их авторские позиции.

Объект исследования — литературный процесс 1970;1980;х годов в контексте генезиса авторского сознания в российской художественной культуре.

Предмет изучения — «образ автора» в произведении как сложная структура, диалектически сочетающая субъектно-объектные связи.

Научная новизна данного исследования заключается в постановке и решении вопросов, связанных с особенностями выражения авторской позиции в отечественной литературе последних десятилетий, и в комплексном подходе к анализируемой проблеме.

Цель работы: раскрыть закономерности развития авторского сознания в русской литературе 1970;1980;х годов и проследить эволюцию форм его выражения.

Задачи исследования:

1) установить органическую связь активизации авторского сознания в прозе указанного десятилетия с идеями «русского неклассического гуманитета 20-х годов» (личность как ценностный центр мира, рождение сознания из общения и т. д.);

2) доказать возможность системного использования основных принципов теории диалогического дискурса Бахтина в исследовании проблемы автора в современном литературном процессе, принимая в качестве исходного положение об авторе-творце как выразителе общей концепции произведения;

3) определить современный литературоведческий статус «образа автора»;

4) раскрыть характер взаимодействия субъектных и внесубъектных форм выражения авторского сознания в русской прозе 1970;1980;х годов;

5) определить формы выражения авторской позиции в произведениях разного жанра (роман, повесть, рассказ, эссе и др.);

6) установить способы проявления авторского сознания в различных типах повествования (авторское «я» в автобиографических произведениях, в «исповедальной 1с11егеаЫи炙 и др.);

7) выявить специфику взаимосвязи «автор — герой» в прозе изучаемого периода.

Материалом исследования послужили произведения крупнейших российских прозаиков с четко выраженной индивидуальной творческой манерой (В.П.Астафьев, В. Г. Распутин, В.С.Маканин), сыгравшие решающее значение в литературном процессе последних десятилетий XX века.

Методологической базой диссертационного исследования являются основные положения теории диалога М. М. Бахтина, работы российских философов, литературоведов, художников, составивших генерацию «русского неклассического гуманитета 20-х годов» (А.Ф.Лосев, О. М. Фрейденберг, О. Э. Мандельштам, Б. Л. Пастернак, М. М. Пришвин, П. А. Флоренский, Н. А. Бердяев и другие). Опора на теорию М. М. Бахтина не препятствует использованию научных исследований, на первый взгляд, полярной направленности (В.В.Виноградов, Ю. М. Лотман и др.), позволяющих представить существующие в литературоведении точки зрения на проблему автора не как взаимоисключающие, а как взаимодополняющие.

В подходе к конкретным произведениям словесного искусства используются сравнительно-сопоставительный, историко-генетический, функционально-типологический методы литературоведческого анализа.

Теоретическая значимость диссертации заключается в разработке методологических основ, которые дают возможность выявить закономерности развития авторского сознания в литературном процессе 1970;1980;х годов. Такой подход продуктивен в определении важнейших параметров концептуальной «модели мира», создаваемой в произведениях отдельных писателей, и в рассмотрении художественных процессов последней трети XX столетия в контексте философской и эстетической мысли.

Результаты исследования имеют практическое значение и могут быть использованы в учебных курсах по «Истории русской литературы XX века», в спецкурсах и спецсеминарах, а также в разработке методических рекомендаций по изучению современной русской литературы.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Проблема автора, имеющая давние истоки, рассматривается в новой исторической перспективе, восстанавливаемой публикациями «задержанной» литературы. Диалог-перекличка между исследованиями представителей «русского неклассического гуманитета 20-х годов» и работами филологов наших дней доказывает органическую преемственность в развитии фундаментальных идей духовной культуры: при всей индивидуальности мировоззренческих установок и эстетических принципов общим для художников-гуманистов разных эпох является признание приоритета «краеугольных основ бытия» (М.М.Бахтин), того, что оппозиция «хаос — космос» преодолима на путях «личного претворения» (В.Л.Махлин), а не абстрактного теоретизирования.

2. Четкое определение современного статуса «образа автора», помогает обозначить главные контуры литературного процесса последних десятилетий XX века. Прямолинейное отождествление понятий «автор» и «образ автора в произведении» создает расплывчатость представлений и затрудняет исследование, препятствует объективному анализу явлений художественной литературы. Важнейшие положения теории М. М. Бахтина («вненаходимость» и «диалог»), ставшие опорными в данной работе, позволяют конкретизировать понятие «образ автора» в аспекте литературоведческой онтологии и гносеологии, представив его как сложное единство субъектно-объектных отношений в произведении.

3. Только комплексное изучение субъектных и внесубъектных форм выражения авторского сознания способно составить наиболее адекватное представление об образе автора. Субъектные формы характеризуют типы повествования и их соотношение: степень выраженности авторского присутствия определяет дистанцию между субъектами повествования и автором в художественном тексте. К числу внесубъектных форм следует отнести сюжетно-композиционные, жанровые и пространственно-временные особенности произведения. В основе его эстетического бытия — сюжетно-композиционная структура, в каждом элементе которой находит свое выражение мировоззренческая позиция автора. Творческое самоопределение писателя связано с отношением к жанровым традициям. Именно выбор жанровых параметров во многом определяет целостность и завершенность явления художественной культуры. «Символическими формами» (П.А.Флоренский) для писателя всегда являются пространство и время, поэтому верное прочтение произведения в значительной степени зависит от анализа хронотопа автора и героев.

4. Рассмотрение литературного процесса 1970;1980;х годов с точки зрения проблемы автора раскрывает закономерности проявления авторского сознания в прозе указанного десятилетия. Активизация авторской мысли в творчестве В. П. Астафьева, В. Г. Распутина, В. С. Маканина ведет к усложнению типов повествования, к созданию полифонических повествовательных структур, вызывает изменение всей архитектоники произведений, затрагивая стилистический рисунок, жанровые способы освоения действительности и т. д. Заметно усиливается публицистическая тенденция, свидетельствующая о проблемности, исследовательской глубине освоения современного жизненного материалав то же время возрастает стилеобразующее значение притчи и мифа, мета-язык которых помогает освоению вечных вопросов человеческого существования. Прозу изучаемого периода характеризует жанровое многообразие, отражающее интенсивность работы авторской мысли. Поиск идет в направлении творческой ассимиляции возможностей традиционных жанров и создания новых жанровых модификаций, в которых увеличивается сюжетообразующая роль автора-повествователя.

Апробация диссертации. Основные идеи работы и полученные результаты нашли отражение в монографии, учебных пособиях, статьях (общим объемом более 30 п.л.), а также в докладах на научных конференциях: международных (Прешов, ЧССР, 1988; МАПРЯЛ — Москва, МГУ, май, 1987; Москва, Институт русского языка им. А. С. Пушкина, декабрь, 1987; Волгоград, 1988) — всероссийских (Москва, Академия общественных наук, 1991; Волгоград, ВГПУ, 1993; Москва, МГУ, 1996) и внутривузовских (Волгоградский гос. пед. университет с 1985 — 1998 гг.).

Структура и объем диссертации

Диссертация объемом 288 страниц машинописного текста состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка использованной литературы (280 наименований).

Заключение

.

Анализ произведений В. П. Астафьева, В. Г. Распутина, В. С. Маканина 19 701 980;х годов позволяет сделать вывод: в творчестве этих крупнейших художников действительно отразилось «то, что духом времени зовут» (Б.Пастернак), времени пробуждения общественного сознания, «трезвения» социальной мысли.

Говоря о книгах, переживших годы своего рождения, надо обратить внимание на то, что создавались они писателями, которые стремились преодолеть готовые представления о жизни, стереотипы читательского восприятия современников. «Они не писали о масштабных преобразованиях, затеваемых сказочно образованными секретарями обкомов, под мудрым руководством которых, поддержанных центром, вырастают заводы и богатеют колхозы, не писали о конфликтах между бригадами и парткомом, о страданиях и внутренних драмах „выездных“ художников и режиссеров — они чувствовали фальшь официального искусства и не хотели в ней участвовать» [143, с. 139].

Активизация авторского сознания в произведениях Астафьева, Распутина, Маканина проявилась прежде всего в освоении «болевых» проблем современности. Культура и память, человек и история, война и мир, отцы и дети — новый поворот вечных тем, не укладывающихся ни в какие схемы «прогрессивного», заранее спланированного содержания, представлен в «Последнем поклоне» и «Царь-рыбе» В. Астафьева, в «Прощании с Матерой» и «Последнем сроке» В. Распутина и других.

Придавая новое нравственно-философское и публицистическое звучание так называемой «деревенской» прозе, эти произведения «вступили в прямую перекличку с „Белым пароходом“ и „Буранным полустанком“ Ч. Айтматова, с повестью Т. Пулатова „Владения“, с прозой В. Маканина и А. Кима, где вообще не затрагиваются проблемы сельского бытия, однако ж, в полную меру гнева, надежды, тревоги и любви взывается к памяти современника» [242, с.35].

Пришедшие к соотечественникам лишь недавно произведения «задержанной» литературы 20-х годов доказывают органическую преемственность в развитии фундаментальных идей человеческой культуры.

Привлекая их к рассмотрению проблемы автора в прозе изучаемого периода, следует сделать вывод: при всей индивидуальности мировоззренческих установок и эстетических принципов общим для художников-гуманистов разных эпох является признание приоритета «краеугольных основ бытия» (М.Бахтин), того, что оппозиция «хаос» — «космос» преодолима на путях «личного претворения» (В.Л.Махлин), а не абстрактного теоретизирования по поводу закономерного и неуклонного движения человечества ко всеобщему счастью.

Говоря об активизации авторского сознания в прозе В. П. Астафьева, В. Г. Распутина, В. С. Маканина, во многом обусловленной возрастанием сознания общественного, следует обратить внимание на эволюцию форм выражения авторской позиции.

Учитывая, что в создании образа автора принимает участие вся архитектоника произведения, его композиционная, пространственно-временная и жанро-во-стилевая структуры, в первую очередь необходимо проанализировать взаимодействие типов повествования. Именно соотношение типов повествования, их разнообразное сочетание, в значительной степени проясняет это многомерное понятие — «образ автора».

Осложнение иерархии типов повествования идет в определенных направлениях и приобретает устойчивый характер, отвечая потребностям литературы выйти за пределы имеющихся форм повествования, преодолеть их ограниченность. На основе объединения элементов разных и противопоставленных систем возникают более сложные системы, в которых сосуществуют взаимоисключающие элементы, примиренные по «принципу дополнительности» [119, с.114].

Это и прямая авторская речь в строгой эпической повести «Пастух и пастушка», и лирические исповедальные рассказы В. Распутина, сочетающие реальность «путешествия души» с вымыслом «сердечного воображения» (А.Н.Веселовский), и причудливые повествовательные эффекты прозы В. Маканина, где «легко сопрягаются, не сливаясь, а сосуществуя, быль и небыль, тончайшие психологические нюансы и характеры, редуцированные до социального «знака», уклончивая парадоксальность авторских соображений и вульгарный примитив «безъязыкой улицы» [170, с.425].

Анализ повествовательных структур позволяет сделать вывод о творческом освоении писателями «чужого» слова (эпиграфы, цитаты из художественной и публицистической литературы), свидетельствующем о стремлении современных прозаиков участвовать в «диалоге» культур, в «диалоге с опытом человечества». При этом максимальная открытость авторской позиции достигается в автобиографических повествованиях, хотя полного отождествления «я» автора с героем нет даже в произведениях такого рода. С «прямым» авторским словом нередко сливается рассказ рассказчика в формах 1с11ег2аЫш1§ исповедального типа, но и здесь дистанция между автором и повествователем прослеживается довольно отчетливо. Еще более значительна она в повествованиях «объективных», вот почему нельзя ограничивать способы «реконструкции» образа автора лишь изучением субъектов повествования и их «точек зрения». Необходимо исследовать и те формы выражения авторского сознания, которые не входят в субъектную сферу.

Важнейшей составляющей авторского замысла является композиция произведения. Обращает на себя внимание активное использование В. П. Астафьевым, В. Г. Распутиным, В. С. Маканиным композиции кольцевой, демонстрирующей не «топтание» на месте, не «перепевы» старого, а стремление к «обновлению начала» (М.М.Бахтин), к обобщению передуманного и пережитого авторами и героями.

Пространственно-временные характеристики также способствуют воссозданию мировоззренческой позиции художника. «Беспощадно уходящее» или движущееся вперед время, открытый или замкнутый «локус», в котором действуют герои писателя — все это свидетельствует об определенных жизненных и философских принципах автора-творца.

В русской литературе 1970;1980;х годов «многообразие жизни нашло отражение в различных формах художественного обобщения: реалистически-конкретных, романтических, сложноассоциативных и др. Это определило характерные черты основных стилевых течений» [96, с.65] и в прозе изучаемого периода.

Важнейшая роль в определении стилистики значительного ряда произведений этого десятилетия принадлежит мифологическому началу, символике, позволяющим художникам увидеть «свет вечности в настоящей минуте» (М.М.Пришвин): «Царь-рыба» Астафьева, «Прощание с Матерой» Распутина и другие.

Активизация авторской мысли ведет к усилению публицистической тенденции в прозе этих лет («Печальный детектив» Астафьева, «Пожар» Распутина), подтверждая справедливость суждения В. Г. Белинского, заметившего во «Взгляде на русскую литературу 1847 года»: «Отступления, рассуждения, дидактика, нетерпимые в других родах поэзии, в романе и повести могут иметь законное место» [41, с.942].

Творческая активность художников сказалась и в осознании ими недостаточности традиционных жанровых структур. Астафьев стремится «вдохнуть» новое содержание в «древние жанры» (современная пастораль «Пастух и пастушка»), «пробует» себя в новых жанровых модификациях («повествования в рассказах»: «Царь-рыба», «Последний поклон»).

Распутин, очевидно, избегая «односубъектности» и описательности в создании многоплановой объемной картины мира, использует прием циклизации малоформатной" прозы. Его короткие рассказы начала 80-х годов, отражая различные «фрагменты» жизни, оформляются писателем в книгу «Век жививек люби», свидетельствуя об определенности тех нравственных, философских и эстетических позиций, с которых освещаются художником история и современность.

Монтажный, «кинематографический» охват действительности и ее личностная интерпретация свойственны так называемым «смешанным» жанрам (в частности — эссе), которые характеризуют прозу Маканина. Автор «Голосов», выступая в роли «практического философа», раскрывает и процесс работы «над собой» — «над своими чувствами, над мыслью, процесс корректирования себя на точность, беспристрастность, объективность повествования» [181, с. 107].

Свойственное каждому писателю «чувство жанра» во многом определяет его мироощущение и литературную родословную его героев. Придавая завершенность той целостной модели мира, которая воссоздана в произведении, категория жанра становится важнейшей формой выражения авторской оценки. Отталкивание от жанрового канона или строгое следование ему, поиски принципиально нового или обновление «хорошо забытого старого» — эти вопросы, решаемые художниками индивидуально, оказывают влияние и на весь процесс активизации авторского сознания в прозе изучаемого периода.

Разнообразные формы выражения авторского сознания в литературе 19 701 980;х годов позволяют воссоздать в читательском восприятии образ автора-современника, личности совестливой, активной и «сплошь ответственной» (М.М.Бахтин).

Произведения В. П. Астафьева, В. Г. Распутина, В. С. Маканина живут в большом времени культуры, мир которой «так же безграничен, как и вселенная. Мы говорим не о его географической широте <.>, но о его смысловых глубинах, которые так же бездонны, как и глубины материи» [38, с.364]. Важно только, чтобы процесс освоения произведений талантливых художников был творческим: «сотворчество понимающих» (автора и читателя) «умножает художественное богатство человечества» [Там же, с.366].

Проблема автора, являющаяся организующим центром филологической мысли, представляет широкое поле деятельности для современных исследователей. Беспрепятственное знакомство с зарубежными литературоведческими школами и теориями, начавшееся относительно недавно, сообщает новый импульс изучению проблемы автора в мировой культуре.

Богатейший материал для исследования заключают в себе «задержанные» произведения, постепенно осваиваемые отечественным литературоведением. Их рассмотрение в общем контексте развития авторского сознания способствует не только заполнению «белых пятен» на литературной карте России, но и, препятствуя завышению критериальных оценок всего «возвращаемого», помогает выработать строго научный, взвешенный подход к анализу явлений художественной культуры. Изучение проблемы автора на материале «возвращенной» литературы ждет своих последователей. Да и во «взгляде на русскую литературу» всего пореволюционного периода именно объективный анализ авторской позиции художника поможет отделить истинные ценности от ложных.