Региональная идентичность как категория политической практики

Актуальность темы

исследования.

Регионализм, понимаемый как политическая идеология и стратегия элит, нацелен на перераспределение властных компетенций между «центром» и «периферией"1. В последние десятилетия возникают новые формы региональных политических отношений и институтов, конструирование и осмысление которых происходит с помощью метафоры «проектного подхода», в терминах «регионостроительства"2, «горизонтальйых форм взаимодействия между партнерами», «гибкости», «сетевой концепции», «децентрализации». В успешной регионализации видится основа для институционального воплощения политического принципа федерализма. В центре проекта «нового регионализма» находятся такие типы регионов, где национальные государства уже не являются главными и единственными акторами, определяющими условия сотрудничества и интеграции. «Традиционный» регионализм был ориентирован на решение четко очерченных функциональных задач в сферах экономики или безопасности. «Новый» регионализм более многомерен: он включает в себя как экономический и политический, так и социальный и культурный аспекты4.

С одной стороны, изменившаяся роль регионов свидетельствует о детерриториализации социального взаимодействия и пост-национальном характере европейской политической сцены. С другой стороны, она говорит о том, что региональные рроцессы «ретерриториализируют» пространство, поскольку именно региональная конструкция взаимодействия позволяет эффективнее, чем традиционное национальное государство, решать практические вопросы в условиях глобализации. Это иная форма репрезентации I Бусыгина И М. Политическая регионолистика • учебное пособие — М: Московский государственный институт международных отношений (Университет). «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006. —.

С 10−11. * !

-> Neumann l.B. A Region-Building Approach to Northern Euiope // Review of International Studies. — 1994. -No. 20. ' Макарычев Л. С. «Мягкий» и «жесткий» регионализм: калининградские контуры [Электронный ресурс] // Космополис. — Зима 2002/2003 — № 2. — Режим доступа: http://www.rami.ru/cosmopolis/archives/2/mal4arychev html. — Доступен 14.09.2008.

4 I lettne В. Globalization and the new regionalismthe second great transformation // Globalism and the New Regionalism / Ed by В Hettne, A. Inotai, О Sunkel — Basingstoke Macmillan, 1999. -P 6−7 1 власти: она не обязательно исходит из верховенства национального государства, но и не растворяется в глобальной динамике5. Регионализм в таком понимании является воплощением принципа «различия"6.

Региональная идентичность рассматривается исследователями в качестве своего рода «точки сборки» в процессе конструирования социально-политического пространства региона7. Региональная идентичность задает рамки социально-политического действия разноуровневых акторов. Идентификация с территорией становится инструментом социально-политической мобилизации, и осознание важности этого политического ресурса происходит весьма активно. Системы разделяемых и оспариваемых смыслов и переживаний, связанных с жизнью в определенном пространстве, становятся предметом как публичной, так и академической дискуссии в России и Европе.

В 1990;е гг. в России наблюдалась волна регионализации, которая происходила стихийным образом и носила выраженный «этнический» характер, в силу особенностей предшествовавшей советской политики, проводившей дифференциацию крупнейших административно-территориальных образований по этническому признаку. Одним из лидеров j * регионализации такого типа стал Татарстан. «Лавинообразная» регионализация усилила асимметричный характер федеративного устройства страны. С начала г 1.

2000;х гг. субъекты федерации стали объектом политики рецентрализации со > стороны федеральных властей. Вместе с тем, ряд экспертов считают, что в 1.

России наблюдается и регионализация «нового типа», происходящая не столько на традиционной политико-административной, сколько на культурноэкономической основе9. В этой связи особый исследовательский интерес i представляют процессы в регионах, где достаточно выражены как внешние.

5 Tassinari F. Secuiity and Integration in }he EU Neighbourhood: The Case for Regionalism // CEPS Working Document. — July 2005. — No. 226. — P. 10. — Г.

6 Бурдье. П. Идентичность о репрезентация: элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab Imperio. -2002. -№ 3. ! '.

7 Keating М. The New Regionalism in Western Europe. Teiritorial Restructuring and Political Change. — Cheltenham: Edward Elgar. 1998. — P.85. Цит. по: Бусыгина, И. M. Политическая регионалистика. — С. 161.

8 См. Гельман В Я. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России Н ПОЛИС: Политические исследовании. — 2006. — № 2. — С.90−109.

9 См. Бусыгина И., Захаров A. Sum ergo cogito. Политический мини-лексикон — М.: Московская школа политических исследований, 2006. — С. 165−167. экономические, международно-политические, учитывающие расширенное понимание безопасности), так и внутренние (культурные, но не сугубо э/инокультурные) факторы «новой» региональной мобилизации. Приграничные ю территории относятся именно к такому типу регионов .

Основным полем исследования выбрана Калининградская область. В 1991 г. административно-территориальная единица с населением около 900 тысяч человек перестала быть частью единого советского пространства, а в 2004 г. превратилась в российский анклав внутри ЕС. Важно отметить, что официальный дискурс Брюсселя не является единственной репрезентацией Европы во внешнеполитической среде Калининграда. Калининград включается в проекты «регионостроительства» на Балтике и в Северной Европе, которые, по мнению ряда экспертов, оспаривают попытки Брюсселя, своего рода «мягкого имперского центра», поддерживать достаточно централизованную и иерархизированную версию «крепости Европа». Политические проекты «измерений» и «инициатив» являют пример подхода конструирования региона «снизу вверх11. Внешнеполитические измерения «калининградской проблемы» достаточно активно разрабатывались политической наукой. Не обделены вниманием и экономические аспекты жизнедеятельности' региона. Вместе с тем, остается открытым целый ряд вопросов, касающихся политического измерения региональной идентичности. Какую роль в успешном t (осуществлении проекта «нового региона» играет идентификация жителей с.

4 пространством обитания? Где находятся границы конструирования региональной идентичности?

Для ответа на эти вопросы стоит обратиться к советской и постсоветской истории Калининграда. Область была образована в результате передачи СССР в I.

1945 г. части территории Восточной Пруссци. Крайне', важным для «советского.

10 См. Безопасность и международное сотрудничество в пояс^ новых границ России [Электронный ресурс] / под ред. Л. Б. Вардомского и С. В. Голунова. — М&bdquoВолгоград: НОФМО, 2002. — Режим доступа: http://www.obiaforum.ru/book/titul.htm — Доступен 14.09.2008. См. Нонманн И. Сочдание регионов: Северная Европа // Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностеи — пер. В. Б. Литвинова, И. А. Пильщикова. — М.: Новое издательство, 2004. — С. 181- Browning C.S. The Region-Building Approach Revisited: The Continuing Othering of Russia in Discourses of Region-Building in the European North // Geopolitics. — Spring 2003. — Vol.8, no. 1. — P. 45−71. проекта" освоения трофейного пространства было конструирование коллективной памяти новых жителей региона, советских переселенцев. Центральным элементом официального дискурса являлось отношение к Второй мировой войне как к точке отсчета истории региона, при соответствующем забвении или целенаправленном разрушении довоенного немецкого прошлого. Насколько удался этот проект? Исследования историков показывают, что отношения новых жителей области с регионом не были ограничены лекалами идеологической интерпретации. Практики жизни в контексте «чужой культуры», в первую очередь материальной, ограничивали суггестивность официального дискурса.

В постсоветский период дискуссии о формировании образа калининградцев как группы, вместе с отрицанием или подтверждением «калининградской особости» «внешними экспертами», стали важной частью политико-коммуникативного регионального процесса. С начала 2000;х гг. калининградцы стали объектом повышенного внимания со стороны центра, направленного на «укрепление лояльности» по отношению к российской государственности и «возрождению российского патриотизма». Ряд’российских политических акторов, опасаясь «латентного сепаратизма», проводит ряд мер по «смещению вектора мироощущения калининградцев с европейского на.

I ^ ' российский" Подобные политические действия добавили новое измерение в дискуссии об идентичности.

Таким образом, Калининград представляется релевантным случаем для анализа эффективности символических «стратегий идентичности» как на внутреннем, так и внешнем политическом уровнях. Обращение к этому российскому региону поможет проследить механизм влияния важнейшего ресурса современной политики.

Предметом исследования являются дискурсы региональной идентичности и' практики, — в которых она актуализируется в политическом.

12 Чернышова Г. Концепция 750-летия определена [Электронный ресурс] // Газета «Гражданин» //2004. -23 сент. -№ 075−076. V Режим доступа: http://wvvvv.prazdnikinfo.ru/5/21/i21l 1230.htm. — Доступен 18.09.2008. процессе. В качестве практической категории, региональная идентичность используется политическими акторами с целью убедить людей понять свои интересы и затруднения посредством идентификации с региональной общностью, с тем, чтобы организовать и легитимировать коллективное действие. Обращение к региональной идентичности наблюдается в повседневных практиках, когда она выступает в качестве когнитивной рамки, придающей смысл себе, своей деятельности, тому, в чем обитатели определенного региона сходны друг с другом и чем отличаются от других. Степень разработанности проблемы.

Начало интенсивного исследования вопросов регионализма в Западной Европе и США относится к середине 1970;х — началу 1980;х гг. Региональные исследования связаны с категориями территории (места), идентичности и власти, поэтому представляют собой поле взаимодействия и интереса таких дисциплин как социальная география (human and cultural geography), политическая социология, социология пространства, социальная психология, политическая регионалистика, политическая экономия, сравнительная политология, социальная и культурная история, культурные исследования cultural studies). В западной традиции изучения европейских регионов «нового типа» и региональной идентичности, не претендуя на исчерпывающую полноту списка, необходимо назвать имена М. Китинга, П. Андерсона, О. Вэвера, И. Нойманна, П. Йонниеми, К. Браунинга, А. Пааси, П. Хрслингера13.

Keating М. Op. citAnderson P. The Invention of the Region 1⁴⁵ — 1990 // EUI Working papers EU Florence. -1992. — No.94/2- Waever O. Nordic Nostalgia: Northern Europe after the Cold War // International Affairs. — Jan. 1992. — Vol. 68, No. 1- Identity, Migration and the New Security Agenda in Europe / Ed. by O. Waever, B. Buzan, M. Kelstrup, P. Lemaiti e. — New York: St. Martin’s Pres$, 1993; European Integration and National Identity. The Challenge of the Nordic States / Ed. by LHansen, O. Waever, — London: Routledge, 2002; Co-operation in the Baltic Sea Region: Needs and Prospects / Ed. by P.Joennieqi. Tampere: Tampere Peace Research Institute, 1991. (Report 42) — Neumann I.B. European Identity. EU Expansion, and the Integration/Exclusion Nexus // Constructing Europe’s Identity: The External Dimension / Ed. by L.-E. Cedefman. Boulder (Colorado): Lynpe Rienner Publishers, 2001; Пойман И. Использование «Другого».?.- Browning С.S. Branding Nordicity: N^odels, Identity and the Decline of Exeeptionalism // Cooperation and Conflict: Journal of the Nordic International Studies Association. — 2007. — Vol. 42 (1) — Joenniemi P. Bridging the Iron Curtain? Co-operation around the Baltic Rim /У Copenhagen Peace Research Institute Papers, 1999; Paasi A. Place and region: regional identity in question // Progress in Human Geography. — 2003. — Vol. 27, no.4- Haslinger P. Die «Arbeit am nationalen Raum» — Kommunikation und Territorium im Prozess der Nationalisierung // «Arbeit am nationalen Raum». Deutsche und polnische Randund Grenzregionen im Nationalisierungsprozess / Hrsg. P. Haslinger u. D. Mollenhauer. — Leipzig: Leipziger Universitaetsverlag, 2005.

В 1990;е гг. в России сформировался целый ряд школ и центров, изучающих проблемы регионализации и региональной политики11. Исследованием различных аспектов регионов «нового типа» и региональной идентичности занимались, в первую очередь, российские учёные И. М. Бусыгина, Л. Б. Вардомский, В .Я. Гельман, С. В. Годунов, Д. Н. Замятин, Н. М. Межевич, А. С. Макарычев, Е. В. Морозова, Л.В. Смирнягин13. Этими авторами была проделана важная работа по критическому осмыслению западных подходов к проблеме региона и федерации и выработке критериев для комплексного анализа российской ситуации.

Социокультурные аспекты «калининградской проблемы» интересовали историков, культурологов, социологов и политологов как в России, так и на Западе. Необходимо отметить исследования регионального «исторического сознания» российского историка Ю. В. Костяшова, под чьим руководством был осуществлен проект по сбору воспоминаний первых советских переселенцев16. В целом ряде работ немецких ученых преодолеваются крайности взглядов на Калининград как место без прошлого, характерного для советских идеологем, или как место без настоящего и будущего, превалировавшего в послевоенной.

17 * 4 4.

Западной Германии. «Пионером^, открывшим не только администратйвно.

I s * * управленческие р экономические, но и политико-культурные реалии советского Калининграда Западу еще в конце' 1970;х гг., стал П. Вёрстер18. К вопросам.

— * ' ' * S с.

14 См. обзор по теме: Проблемы федерализма, местного самоуправления и территориального развития в России. Научные исследования, прикладные проекты, библиография за 1990;1999 гг.' / под ред. В. Н. Лексина, А. Н. Швецова. — М.: Эдиториал УРСС, 200р. — .

15 См. библиографический список. :

16 Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах / под ред. Ю. Костяшова. — СПб.: Бельведер, 2002. В Германии этот проект был представлен в издании: Als Russe in Ostpreussen. Sowjetische Ulmsiedler ueber ihren Neubeginn in Koenigsberg / Kaliningrad nach 1945 / Higs. von E. Matthes, — Ostfildern, 1999. — (2. Aufl.: Bit-tingheim-Bissingen, 2002). См. также: Костяшов Ю. Изгнание прусского духа. Как формировалось историческое сознание населения Калининградской области в послевоенные годы / JO. Костяшов // Изгнание прусского духа. Запрещенное воспоминание / Ю. Костяшов, Э. Маттрс. — Калининград: Изд-во КГУ, 2003. — С.7- 80- Kostjaschow J. Am Schnittpunkt dreier Welt^n. Ospreupen: Zankapfel de^Volker// Als die Deutsche!) weg waren. -2.Aufl. — Rowolt Taschenbuch Verlas, 2007. — S.283−309. < !

См. Магтес Э. Проблема образование Калининградской области в немецкой историографии: обзор // Балтийский регион в международных отношениях в новое и новейшее время: материалы международной научной конференции, 10—11 октября 2003 г. Калининград / под ред. В. В. Сергеева. — Калининград: Изд-во КГУ, 2004, — С. 195−206.

18 Worster P. DasNordliche OstpreuPen nach 1945 — Verwaltung, Bevolkerung, Wirtschaft// Dokumentation Ostmitteleuropa. — 1978;Vol.4. — H.lWorsterP. Das Nordliche Ostpreupen nach 1945 — Politisches und kulturelles Leben // Dokumentation Ostmitteleuropa. — 1979 — Vol.5. — H. ½. регионального самосознания" калининградцев неоднократно обращался Э. Маттес19. Недавние работы представителей молодого поколения немецких историков Б. Хоппе и П. Бродерзена успешно реконструируют сложный контекст дифференцированной социально-политической жизни советской области периода 1945;1971 гг.20. Сравнительно малоизученным остается период 1970;1980;х гг. Среди исследований региональной идентичности Калининграда в 1990;2000;е гг. наиболее близкими нам по оптике взгляда на проблему являются работы О. Сезневой~, К. Браунинга и П. Ионниеми". Международным измерением участия Калининграда в регионализме «нового типа» занимались А. Макарычев и А. Сергунин". К проблематике социальной идентичности калининградцев неоднократно обращался коллектив авторов РГУ им. И. Канта*" '. В работах калининградских учёных изучение региональных идентификаций проводилось с помощью метода социологических опросов. В данной диссертации автор исходит из результатов, полученных упомянутыми исследователями. Вместе с тем, тема региональной идентичности требует дальнейшей разработки, одну из попыток которой и представляет настоящая работа. ' Matthes Е. Regionales Bewusstsein der Bevalkerung im Gebiet Kaliningrad. Stufen seiner Entwicklung seit 1945 // Region. Internationales Forum fUr lokaleregionale und globaie Entwicklung. — S.87- 100 u.307- 322- Маттес Э. Запрещенное воспоминание: Возвращение истории Восточной Пруссии и региональное сознание жителей Калининградской области (1945;2001).'// Изгнание прусского духа., г С.81- 150!

20 Норре В. Auf den Triipimern von Konjgsberg. Kaliningrad 1946 — 1970. — Miinchen: Oldenburg, 2000. -(Schriftenreihe der Vierteljahrshefte fur Zeitgeschicht’eBd.80) — Brodersen P. Die Stadt im Westen. Wie Konigsberg Kaliningrad vvurde. — Vajidenhoeck & Rijprecht, 2008. ¦

Sezneva O. «We have never been German': The Economy of Digging in Russian Kaliningrad // Practising Culture / Ed. by C. Calhoun and R. Sennet. — London, New York: Roiitlege, 2006; Sezneva O. The dual history: politics of the past in Kaliningrad, former Koenigsberg // Composing urban histories and the construction of civic identities / Eds. J. Czaplicka and B. Ruble. — John Hopkins University P/ess and Woodrovv Wilson Center Press, 2003.

22 Browning C.S., Joenniemi P. The Identity of Kaliningrad: Russian, European oja Third Space? //The Baltic Sea Region in the European Union: Reflections on Identity, Soft-Security and Marginality / Ed. by F. Tassinari. — Berlin: Humboldt University, 2003; Browning C-S., Joenniemi P. Contending Discourses on Marginality: The Case of Kaliningrad // Geopolitics. — Autumn 20Q4. — Vol. 9, JNo. 3. — P. 699−730. :

23 Макарычев A.C. «Мягкий» и «жесткий» регионализм.- Makaiychev A.S. Contours of Regional Identity: Testing Constructivism on Kaliningrad’s Ground-// The Journal of Eurasian Research. — 2<)03. — Vol 2, no. 1- Сергунин A. Регионализация в регионе Балтийского моря: восприятие российских элит //.Региональное измерение российско-балтийскик отношений / под ред. Л. Карабешкина. — СПб.: «Балтийский клуб», 2004.

24 Калининградский социум в европейском измерении: сб. науч. гр. / под ред. А. П. Клемешева. — Калининград, изд-во КГУ, 2002; Проблема сепаратизма в анклавных территориях / Под ред. А. Ю. Мельвиля, А. П. Клемешева. — Серия «Регион сотрудничества». — Вып. 3 (46). — Калининград: Изд-во РГУ им. Канта, 2005; Алимпиева, А. В. Калининградцы: проблема социальной идентичности // Идентичность в контексте глобализации: Европа, Россия, США: сб. науч. тр. / под ред. В. Н. Брюшинкина. — Калининград: изд-во КГУ,.2003. — С. 169−176.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в переносе внимания с выяснения эссенциализирующих характеристик региона и региональной общности на анализ процесса, в котором происходит актуализация этой категории. Иными словами, речь идет о переносе внимания с региона на регионализацию, с идентичности — на идентификацию. Это дает возможность реконструировать социально-политический контекст регионализации и понять важность социокультурного измерения современной политической жизни. В исследовании анализируются механизмы институционализации региональной идентичности и коллективной памяти как одного из важных ее измерений, оцениваются дискурсивные стратегии, используемые различными политическими акторам, а также выясняется применимость инструментария качественных социологических методов в политологическом исследовании региональных идентификаций.

Цели и задачи диссертационного исследования.

Цель работы состоит в осмыслении региональной идентичности в качестве категории политической практики.

Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд следующих задач:

1) проанализировать основные теоретико-методологические подходы к исследованию ! проблемы взаимосвязи • категорий власти, региона и идентичности в социальных науках;

2) определить политические условия, при которых происходит актуализация региональной идентичности политическими акторами различных уровней, а также инструменты, посредством котррых происходит такая актуализация- !

3) оценить границы возможностей конструирования коллективной памяти- ,.

4) изучить взаимосвязь нарративов региональной идентичности и социально-политических установок граждан с помощью инструментария социологии и социальной психологии;

5) рассмотреть актуальные проблемы конструирования европейских регионов нового типа и выявить дискурсивные механизмы включения в них российских регионов.

Теоретико-методологические основы исследования В социальные науки категория «идентичность» вошла во многом благодаря феноменологии, символическому интеракционизму и социальному конструктивизму. Как практическая категория, «идентичность», с одной стороны, может быть использована индивидами для выделения себя, подчеркивания своего отличия от других. С другой стороны, акторы, наделенные символической властью, могут обращаться к «идентичности» как средству групповой мобилизации для достижения политических целей. Дискурс «идентичности» является важным элементом политической борьбы. Согласно П. Бурдье, способность осуществлять эффективную символическую деятельность является исключительным по своим возможностям ресурсом политики. С помощью знаков политика производит социальное и конструирует группы. С помощью символов политика производит таксономию социального пространства25.

Брубейкер и Купер подчеркивают важность различения двух разных ипостасей концепта «идентичность» — как категории практики и как категории научного анализа26. Если воспринимать «идентичность» в качестве f i > ' г ' 5 практической. категории, то ситуации, в которых она употребляется, реально наблюдаемые феномены • (например, риторика политических деятелей, программы политических партий, образы СМИ), становятся вполне доступными и легитимными для научного исследования. Совсем другое дело, когда сама «идентичность» становится центральной категорией научного анализа. В этом случае практическая категории, продукт социальных отношений, превращаетсяв вещь, т. е. реифицируется. Исследователь ' * ! '.

15 Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» // Социология политики. — М.: Socio-Logos, 1993. -С. 90−91. ' '.

26 Brubaker R. Cooper F. Beyond Identity // Theory and Society. — 2000. — Vol. 29, No. 1.

27 Малахов B. [1998] Проблема идентичности в постсоветском контексте // Понаехали тут. Очерки о национализме'- расизме и культурном плюрализме. — М.: Новое лптературноё обозренне, 2007. — С. 17. начинает относиться к «идентичности» как к данности, совокупности имманентно присущих некоторой группе характеристик, которые можно «открыть», «описать», «определить», «классифицировать», «исследовать». Результатом реифицирования идентичности становится представление, что любой человек и социальная группа «имеют идентичность», даже если сами этого не сознают. «Идентичность» всегда существует, независимо от нашего знания о ней, и ждет подходящего случая для того, чтобы проявиться. Оборотная сторона такой позиции — возможность отказа группе в «наличии» у нее определенной идентичности.

Стоит отметить, что отношение к идентичности как к некому неизменному свойству, данному человеку самим фактом его социализации в рамках той или иной культуры или, того определеннее, генетически, стало уже делом прошлого, по крайней мере, в западной научной среде. В последние годы общим местом стало описание идентичности в терминах «множественной», «гибридной», «текучей», «конструируемой». Реверанс в сторону множества идентичностей и/или «множества лояльностей» не должен вводить в заблуждение: продолжая употреблять этот термин в качестве центральной категории научного анализа, исследователи, пр сути, остаются на эссенциалистской платформе. Более того, если «идентичность» множественна и текуча, то какую функцию она призвана исполнять, отказываясь от своих t отличающих", «выделяющих» целей, становясь фактически неуловимой? f ч.

Какой смысл остается в ' использовании • этого понятия? Именно поэтому Брубэйкер и Купер предлагают отказаться от употребления вводящей в г * заблуждение концепции «идентичности» в социально!^ анализе" .

Наиболее продуктивным подходом для достижения поставленной цели исследования, нд наш взгляд, является методологическая решка социального t i i конструктивизма. Это, прежде всего, работы П. Бергера и Т. Лукмана, Ф. ->9 '.

Барта, П. Бурдье? Б. Андерсона, Р. Брубейкера". }.

28 Brubaker R. Coopei F. Op.cit. — P 1−9.

29 См. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма —.

М: «KAHOH-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000, Бергер П., Лукман Г. Социальное конструирование реальности.

Для наших целей важно понять взаимодействие дискурса и практик, правил, процедур. Последние определяют, ограничивают и сдерживают применимость дискурса. Дискурс определяет практики, но и практики влияют на дискурс. Социальная жизнь фундаментально текстуальна. В терминологии М. Роуза, «текст» становится значимым посредством его «воплощения» {enactment), которое определяется как «материальные акты и жесты, которые делают тексты распознаваемыми чертами социальной жизни"30. В работе мы рассматриваем дискурсы и практики как взаимно конституирующие аспекты места и идентичности.

В исследовании используются методы дискурс-анализа, а также анализируются фокус-групповые и глубинные интервью, проведенные автором.

М.: «Медиум», 1995; Бурдье П Социология политики. — М.: Socio-Logos, 1993; Этнические группы и социальные границы: социальная организация культурных различий: со. статей / под ред. Ф. Барта. — М.: Новое издательство, 2006; Brubaker R. Nationhood and the National Question in the New Europe. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

30 Rose M. The seductions of resistance: power, politics, and a performative style of systems // Environment and Planning D: Society and Space. — 2002. — Vol. 20 (4). — P. 391.

Заключение

.

Калининградская проблема" не обделена вниманием политической науки. Тем не менее, как правило, она обычно рассматривается с точки зрения традиционного понимания политического процесса (анализ выборных кампаний, смены элит, отношений с центрами влияний и т. д.). В данной работе была сделана попытка проанализировать более широкий политический спектр отношений, в который помещена Калининградская область, воссоздать социально-политический контекст, в котором происходит обращение к категориям «самосознания», «субъектности», «идентичности» различных групп российского эксклава. Социальное пространство региона рассматривалось нами как продукт социальных отношений, в котором дискурсы и практики места и идентичности взаимно конституируют друг друга.

Наше исследование показало, что практики существования между двумя историческими нарративами — официальным дискурсом строительства «новой советской области» на месте, освобожденном от «чуждого» прошлого, и вытесненным из официально легитимированного публичного пространства, но от этого не менее реальным по своему 'влиянию, дискурсом «культурного наследия» — оказали непосредственное влияние на выработку калининградцами «• * * коллективной памяти. Такие репрезентации «воображаемого прошлого» места ¦' i часто оказывались в оппозиции навязанному статусу «обычной советской.

1 ' области".

Анализ цериода 1990г2000;х годов обнаружил, что культурно-символическая среда обитания остается существенном фактором в процессах коллективной идентификации калининградцев. Репрезентации прошлого находятся в непосредственной связи с представлениями о будущем области. Рассмотренные .нами современные дискурсивные стратегии разноуровневых политических акторов по-разному интерпретируют историю области. Вытеснение соперничающих нарративов в символическом политическом поле происходит с помощью применения различных дискурсивных приемов. Анализ этих инструментов показал, что успех подобной борьбы зависит от умения использовать «оружие противника». Политика «символического насилия» мобилизует опыт сопротивления гомогенизации пространства, приобретенный калининградцами в советский период. И в то же время, умелое использование элементов дискурса-«гегемона» оппозицией может оказаться весьмаэффективным в целях увеличения собственного потенциала «символического влияния» и перераспределения «векторов сил» в политическом поле.

Остается открытым вопрос о прогнозировании связи региональной идентичности и характера политического участия жителей региона. На макросоциальном уровне эту корреляцию проследить достаточно сложно. В этом отношении в будущем на помощь могут прийти методы микросоциологии. Кроме того, большой интерес в исследованиях региональной идентичности представляет характер взаимосвязи «центр-периферия». В данной работе основной акцент был сделан на изучение дискурса и практик региональных акторов. Вместе с тем, очевидно, что было бы ошибочным воспринимать «центр» в качестве монолитного политического игрока. В дальнейших исследованиях было бы интересно обратить внимание: на дифференцированный социально-политический контекст выработки «символических стратегий» центра20', а также на то: как практики^{взаимодействия} между центром и регионами влияют на дискурсивные политики сторон.;

203 См. одну из недавиих фундаментальных работ, посвященных подходам к исследованию «центра»: С. И: Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. — М.: Московская школа политических исследований, 2008.

Каспэ.