Героиня-воительница в эпических жанрах русского фольклора

В последние десятилетия в гуманитарных областях знания возникает все больший интерес к одной из фундаментальных оппозиций в традиционной культуре — к оппозиции «мужское-женское». В недавнее время появились сборники статей и монографии, посвященные этническим стереотипам мужского и женского поведения, миру женщины и его отражению в фольклоре, обрядовой практике, традиционной символике1- на базе МАЭ был открыт этнографический семинар, разрабатывающий проблемы традиционной «женской» культурыв социологии активизировались тендерные исследования. Таким образом, в современной науке очевидна актуальность изучения разнообразных вопросов, связанных с истоками и причинами противопоставления мужского и женского начал, их соотношения и способов разрешения конфликта между ними.

В эпических жанрах русского фольклора (былина, сказка), равно как и в других областях традиционной культуры, означенная оппозиция играет существенную роль. Нередко противопоставление мужского и женского персонажей оказывается конструктивным элементом, стержнем в построении эпического сюжета.

Рассмотрению образа героини-воительницы в эпическом наследии русских посвящена данная работа.

Образы женщин-воительниц настолько ярки, что сюжеты с ними не обошел вниманием почти ни один исследователь русского эпоса. Изучение этого круга сюжетов шло в самых разнообразных направлениях.

1 Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси. М., 1989; Вардиман Е. Женщина в древнем мире. М., 1990; Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991; Женщина, брак, семья. М., 1993; Ястребицкая А. Л. Женщина и общество // Средневековая Европа глазами современников и историков. М., 1994; Пушкарева Н. Л. Женщины России и Европы на пороге Нового времени. М., 1996; Пушкарева Н. Л. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.). М., 1997; Тендерные проблемы в этнографии. М., 1998; Женщина и вещественный мир культуры у народов Европы и России // Сб. МАЭ. Т. ХЬУП. СПб., 1999 и др.

Для фольклористов XIX века, обнаруживших сходство сюжетов и мотивов русских былин с произведениями устного творчества других народов, одним из наиболее важных оказался вопрос о том, какова же причина этого сходства. В свете теории «бродячего сюжета», выдвинутой одной из популярных школ эпосоведения XIX века, миграционной, для сюжетов с героинями-воительницами были определены национальные параллели. Количество этих параллелей было столь многочисленно, что исследователи разделились во взгляде на вопрос о путях продвижения «бродячего сюжета» на русскую почву. Былинные сюжеты возводили к западно-европейским песням и к восточным сказаниям, к скандинавским сагам и кавказскому эпосу. Однако при этой сопоставительной работе исследователями были отмечены женские образы разных культурных традиций, близкие по типу и функции в сюжете русским женщинам-противницам.

Другим направлением в изучении русского эпоса в целом оказался поиск исторических реалий в эпических повествованиях, а иногда и исторических прототипов героев. Эта тенденция коснулась и сюжетов с женскими персонажами. Так, например, для сюжета «Добрыня и Маринка» Вс. Миллер, основатель русской исторической школы в фольклористике, отметил связь образа героини с чертами и характером исторической личности — Марины Мнишек2. Вслед за Вс. Миллером уже в XX веке некоторые фольклористы по-прежнему утверждали, что образ Мнишек из исторических преданий не мог не повлиять на формирование образа былинной героини3.

Помимо исследования черт народного быта в эпическом творчестве, возможностей попадания в его сферу исторических событий и лиц, отдельно следует упомянуть о значительной работе фольклористов, которая была направлена на рассмотрение встречающихся в былинах топонимов и связи их с именами героев и героинь. Внимание к именам героев, имевшее место в работах прошлого столетия, в современной фольклористике стало необходимым шагом на пути исследования.

2 Миллер Вс. Очерки русской народной словесности. Т.1. М., 1897. С.154−155.

3 Былины Севера. Т. I. Мезень и Печора. Зап., вступит, статья и коммент. А. М. Астаховой. М.-Л., 1938. С.573−574. персонажа. Тогда же, в XIX веке, ученые рассматривали анализ имени героя или героини как один из важнейших пунктов, позволяющих решить вопрос о времени и месте возникновения и распространения былин.4.

Интерес к героиням-противницам имел место не только в работах, посвященных изысканиям исторических реалий, но и в трудах, в которых исследователи стремились обнаружить архаический пласт в эпическом наследии и историко-этнографические истоки образов, мотивов, сюжетов. Так, например, архаичный характер боя Златыгорки и Ильи Муромца подчеркивался почти во всех работах, касающихся сюжета «Бой отца с сыном».5.

На фоне формирования принципов классификации фольклорных жанров исследователями было замечено единство ряда мотивов и сюжетов, характерных одновременно и для былин, и для других жанров, особенно — для сказки. Это позволило обнаружить типологическую близость как героинь разных былинных сюжетов, так и сказочных героинь с былинными, увидеть специфику типа «воинствующих» женских персонажей. Так, например, Настасья в былине «Дунай» сравнивалась с вилой, валькирией6, с амазонкой7- Маринка из сюжета «Добрыня и Маринка» относилась к характерному для сказки типу «опасной невесты"8, называлась чародейкой9, сравнивалась с Марьей Лебедью Белой10, с юнацкой вилой11 и т. п.

В общем и целом следует отметить, что обращение фольклористов к сюжетам с женщинами-воительницами было в определенном смысле стихийным, поскольку каждый раз оно происходило в зависимости от интересов того или иного исследователя.

4 См. о Златыгорке: Марков A.B. К былине о бое Ильи Муромца с сыном // ЭО. XLYI. 1990, № 3. С.77−83- о Дунае и Непре: Миллер Вс. Очерки. T.I. С. 131−135- Миллер Ор. Илья Муромец и богатырство Киевское. СПб., 1869. С. ЗЗЗ, 345- Петров Н. Следы северно-русского былевого эпоса в южно-русском // Труды Киевской духовной академии. 1878, май. С.379−380- Буслаев Ф. И. Народная поэзия. Исторические очерки. СПб., 1887. С.20−32.

5 См., например: Миллер Вс. Экскурсы в область русского народного эпоса. М., 1892. С. 125- Буслаев Ф. И. Народная поэзия. С. 78−81- Путилов Б. Н. Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славянском эпосе // Славянский и балканский фольклор. М., 1971. С.85−86.

6Буслаев Ф. И. Народная поэзия. С. 30.

7 Черняева Н. Г. Комментарии к эпическим сюжетам // Русские эпические песни Карелии. Петрозаводск, 1981. С. 276.

8 Миллер Ор. Илья Муромец и богатырство Киевское. С. 418.

9 Былины. Подгот. текста, вступит, статья и коммент. В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова. T.I. М., 1958. С. 513.

10 Миллер Ор. Илья Муромец и богатырство Киевское. С. 415.

11 Путилов Б. Н. Русский и южнославянский героический эпос. М., 1971. С. 131. и было подчинено тому кругу проблем, который был важен для ученого и разрабатывался им. Ценные замечания непосредственно по поводу образов воительниц, сравнение различных женских персонажей, обнаружение архаичных элементов в образах и мотивах сюжетов, указание на генетическую близость былинного и сказочного материалов и их взаимопроникновения (тип героини, мотивы и под.), — все это осталось большей частью на уровне констатации факта на фоне решения других вопросов эпосоведения. Конкретно феномену образа женщины-противницы в эпическом наследии русских не было посвящено ни одной монографической работы.

Разноаспектный и разносторонний подход к образу женщины-воительницы, эпизодически возникавший в исследованиях, объясняется множеством существовавших в фольклористике методов. Однако это разнообразие взглядов отнюдь не следует считать недостатком, поскольку природа самого отмеченного образа такова, что в фольклорных текстах он выступает в своих различных ипостасях, показывается не одними и теми же своими сторонами и обозначается через разные реальности.

Задача настоящей диссертационной работы сводится к следующему: 1. Максимально целостно описать и охарактеризовать материалустановить: а), круг эпических текстов, в которых встречается образ женщины-противницыб), каковы характеристики самого персонажав), какие комплексы мотивов он отражаетг), с какими представлениями он связан.

2.0пределить, какие реальности образ героини-воительницы, противницы репрезентирует: а), на уровне сюжетаб).на уровне представленийв), жанровые.

Сложность характера исследуемого образа, его многоплановость предопределили специфику методики работы: обращаясь к различным жанрам, сюжетам, образам, в каждом конкретном случае мы старались рассмотреть ту из граней образа героини, которая доминирует в данном сюжетеоднако всякий раз в анализе учитывалось то, что все многообразие черт (характеристик), определяющих комплекс образа женщины-воительницы, может быть свойственно каждому отдельному персонажу в более или менее явном виде.

В работе использованы историко-типологический и структурно-типологический методы анализа. При выборе методов исследования для нас принципиально важными явились прежде всего положения и методические установки, обозначенные в трудах А. Н. Веселовского, В. М. Жирмунского, В. Я. Проппа и позже развитые в работах Е. М. Мелетинского, Б. Н. Путилова, Е. С. Новик.

Сравнительно-исторический анализ, в результате научных изысканий А. Н. Веселовского ставший основой его метода, позволил исследователю сделать ряд выводов глобального характера, на многие годы определивших пути развития фольклористики. Так одним из первых ученый осмыслил фольклорный текст как многоуровневое историко-культурное образование, которое следует изучать, постепенно выявляя одно историческое напластование за другим, что дает возможность.

1 9 обнаружить источники этого сложного явления. Необходимым принципом исследования каждого фольклорного явления А. Н. Веселовский считал учет времени и.

1 Ч среды его бытования. Эта установка позволяет обнаружить пути возникновения и «жизни» фольклорного текста (мотива, образа), будь то результат взаимодействия культурно-исторических пластов, составляющих изучаемое явление, или действие открытой А. Н. Веселовским «пластической силы» — одной из определяющих сил творчества.14.

Дальнейшее развитие сравнительно-исторический метод исследования наиболее яркое развитие получил в трудах В. М. Жирмунского, В. Я. Проппа, Е. М. Мелетинского.

Теоретическое обоснование историко-типологического сравнения как части сравнительно-исторического метода было дано В. М. Жирмунским в работах «Сравнительно-историческое изучение фольклора"15 и «Эпическое творчество.

12 Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха // Сб. ОРЯС. Т. 21. № 2. СПб., 1880. С. 125.

13 Веселовский А. Н. Статьи о сказке // Собр. соч. Т. 16. М.-Л., 1938. С. 16.

14 Там же. С. 9−11.

15 Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979. С. 185−191. славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса".16 Ученый настаивал на том, что в сравнительно-историческом изучении фольклорных произведений ведущая роль должна принадлежать сравнению историко-типологическому, которое объясняет сходство генетически не связанных между собой явлений сходными.

1 7 условиями общественного развития. Основной предпосылкой историкотипологического сравнительного метода В. М. Жирмунский считает «единство и закономерность процесса социально-исторического развития, которым обусловлено развитие искусства, и в частности литературы как одной из идеалистических надстроек, обнаруживающих значительные аналогии (при соответствующих исторически.

18 обусловленных различиях) на одинаковых ступенях общественного развития". Метод был успешно использован исследователем в его фундаментальных работах, посвященных эпосу: «Эпическое сказание об Алпамыше и „Одиссея“ Гомера» (1957), «Сказание об Алпамыше и богатырская сказка» (1960), «Народный героический эпос» (1962) и др.

Наряду с В. М. Жирмунским историко-типологический подход к сравнительному изучению эпических произведений разрабатывался В. Я. Проппом и Е. М. Мелетинским. Благодаря этому методу всем трем ученым удалось сделать глобальные выводы по вопросам истории возникновения, генетических истоков и типологии этапов развития эпического творчества как международного явления.

В трудах В. М. Жирмунского и В. Я. Проппа для нашей работы особенно актуально освещение ряда древнейших тем и сюжетов архаической героической эпики (прежде всего, героическое сватовство). В исследованиях же Е. М. Мелетинского для нас важно сопоставление героического эпоса с мифологическим. Общие закономерности соотношений догосударственной героико-эпической архаики и с первобытнообщинным наследием, и с более поздними эпическими памятниками стадии государственности, установленные Е. М. Мелетинским на обширном материале карело-финского героического эпоса, эпических поэм тюркских и монгольских народов.

16 Там же. С. 192−280.

17 Там же. С. 194.

18 Там же. С. 187.

Сибири, шумеро-аккадского эпоса и других19, оказались чрезвычайно полезными при рассмотрении образа женщины-воительницы в эпических жанрах русского фольклора.

Очень важным для нашего исследования оказался ряд методологических установок, обоснованных в работах Б. Н. Путилова. Используя сравнительнотипологическую методику исследования в области героического эпоса славянских народов (и, что очень существенно, в области русского эпического наследия), вслед за.

А.Н. Веселовским ученый отчетливо показал, что в сюжетике, композиции, изображении героев и конфликта отражается взаимодействие различных ступеней сознания. Наиболее подробно это положение мы постараемся проиллюстрировать во второй главе работы на материале сказочного сюжета «Молодильные яблоки».

Прочтение эпического сюжета, по мнению Б. Н. Путилова, возможно лишь при обнаружении и анализе его разнообразных типологических трансформаций, в которых имеет место скрытый подтекст.20 В нашей работе мы ориентировались на данное исследователем определение сущности историко-типологического метода как необходимости «обнаружить ряды таких связей и перекличек, а главное с помощью их прочитать текст, выявив в нем скрытую семантику"21.

В русле отмеченных посылок ученого важной для трактовки одного из выбранных нами сюжетов («Бой отца с сыном») явилась установка Б. Н. Путилова на умение и необходимость найти в тексте такое скрытое явление, как второй сюжетный 22 план, дающий возможность глубже увидеть специфику персонажа и конфликта, связанного с ним.

Возвращаясь к имени В. Я. Проппа, следует отдать должное продуктивности его подхода к фольклорному и обрядовому материалу, который заключался в использовании не только историко-типологического метода, но и в органичном сочетании последнего с структурно-типологическим исследованием того или иного.

19 См., например: Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. М., 1963.

20 Путилов Б. Н. Из истории типологических встреч русского и южнославянского эпосов // РЬЛок^а вкмса, М., 1993. С. 143.

21 Там же. С. 147.

22 Путилов Б. Н. Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славянском эпосе // Славянский и балканский фольклор. М., 1971. С.75−94. явления. Необходимо также отметить, что опора ученого при изучении фольклорного материала на этнографическую действительность помогла ему вскрыть семантику значительного ряда мотивов (эпических, сказочных), увидеть разнообразие путей трансформации героев, сюжетов, элементов поэтики в процессе формирования эпических жанров и их существования в том виде, в каком они дошли до нашего времени. Историко-этнографический подход к фольклорным феноменам, репрезентированный в свое время В. Я. Проппом, занял достойное место в современной фольклористике.

Для рассмотрения вариантов образа женщины-воительницы необходимым явилось применение структурно-типологического метода, получившего значительное развитие в сфере фольклористики и этнографии в 1960;70е годы. В рамках этого метода принципиально важной для нас оказалась статья Е. С. Новик «Система персонажей русской волшебной сказки», продолжившая и развившая поставленный в работах В. Я. Проппа вопрос о системном подходе к изучению dramatis personae. Предпринятое Е. С. Новик системное описание персонажей волшебной сказки предполагает выявление инвариантных форм, механизмов формообразования и формоизменения. Такой подход к материалу позволяет глубже проследить специфику того или иного персонажа, рассматриваемого как воплощение семантических признаков, которые создают конфликтные ситуации в рамках эпизода или всего сюжета.

При первичной классификации и рассмотрении нашего материала мы опирались прежде всего на систему признаков персонажа, разработанную Е. С. Новикпоэтому целесообразным представляется привести здесь основные направления исследования изучаемых образов на основе этой системы:

1. Именование персонажа, в котором нередко фиксируется семейный, сословный, имущественный, профессиональный статус, духовные и телесные качества, локальная принадлежность и др. ъ Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 214−246.

2. Признаки, относящиеся к индивидуальным качествам персонажа: пол, возраст, природа героя (естественный/чудесныйантропоморфный/неантропоморфный и др.).

3. Семейный статус персонажа, связанный с его половозрастной характеристикой.

4. Сословный статус.

5. Локализация, или пространственная отнесенность персонажа.

Эту систему признаков, разработанную Е. С. Новик на сказочном материале, мы применили и к материалу былины. «» ««.

Образ женщины-воительницы можно было бы рассмотреть как единое целое, опираясь на предложенную Е. С. Новик парадигму признаков сказочного персонажа, которая, как выяснилось в процессе исследования былинных сюжетов, вполне применима к эпическим героям. Определение пучка парадигматических признаков каждой былинной героини или сказочной Царь-девицы, собственно, и являлось первым этапом работы над выбранными сюжетами. На этом уровне совершенно очевидной оказалась типологическая близость героинь-противниц. Однако анализ функций героинь в сюжете и анализ предметного мира, метанимически и знаково связанного с реальностью, которую можно обозначить как комплекс, условно называемый нами «героиня-воительница», показали, что этот образ имеет сложный характер, причиной чего является его гетерогенность. Даже в рамках одного сказочного сюжета «Молодильные яблоки» образ женщины-противницы раскрывается по-разному: в вариантах сюжета очевидно выделяется многоплановость образа героини, воспроизведение его с помощью средств и элементов разных жанров.

Кроме того, в традиции очевидно прослеживаются два повествовательных типа, имеющих разные нарративные ключи: чисто эпический, свойственный большей частью.

Заключение

.

Итак, мы рассмотрели ряд женских персонажей, репрезентирующих образ героини-воительницы (противницы) в сказке и в былине. Исследование показало, что этот образ, столь разнообразно представленный в эпических жанрах русского фольклора, встречается в сюжетах, в основе которых лежит испытание мужского персонажа, связанное или соотносящееся с идеей брака. В былинном эпосе это сюжеты, тематику которых в эпосоведении принято определять как «героическое сватовство" — в сказке — это сюжет о добывании волшебного предмета из тридесятого царства.

Рассмотрение парадигматических признаков и функций в сюжете каждой из героинь обнаружило их несомненную типологическую близость. Глубинной основой феномена героини-противницы является, по всей видимости, восприятие женского начала/сущности в мифопоэтическом сознании как одной из сторон в фундаментальной для традиционной культуры оппозиции «мужское-женское». В исследованных былинных и сказочном сюжетах эта оппозиция реализуется в противоборческих отношениях между мужским и женским персонажами. Противоборство имеет соревновательный и/или испытательный характер.

Вариативность способов противоборства в разных сюжетах создается за счет преобладания в каждом конкретном случае тех или иных черт, заложенных в комплексе «женщина-противница». В случае богатырской версии героини-воительницы (Златыгорка, Настасья/Непра) в женском персонаже доминирует признак гиперболизированной физической силы, противоборство же реализуется в форме поединка с героем. В сюжетах «Михайло Потык» и «Добрыня и Маринка» определяющим признаком героинь является владение магическими знаниями и умениями, а отношения между мужским и женским персонажами разворачивается как борьба между обладающим физической силой русским богатырем и героиней, наделенной силой иного характера — магической. В этом плане Марья Лебедь Белая и Марина Игнатьевна репрезентируют эпическо-магическую версию образа героини-противницы. Третий тип героини — сказочный — представлен образами душечки красной девицы из былины «Три поездки Ильи Муромца» и Царь-девицы из сказки «Молодильные яблоки». В этих сюжетах противостояние мужского и женского персонажей реализуется на уровне признака хитрости-мудрости/ ума / знания.

С точки зрения перспективы жизненного пути мужского персонажа оппозиционные отношения героя и героини связаны с соотносящимися друг с другом комплексами испытаний брачного и инициационного характера. При успешном прохождении этих испытаний герой повышает свой статус и получает право на вступление в брак. В этом плане функционирование героини в каждом сюжете имеет свои нюансы, что обусловливается исторической стадией разработки сюжета, а также основными тематическими акцентами в повествовании, зависящими от той или иной идейной установки произведения, которая в процессе его «жизни» может претерпевать изменения. Так героиня может выполнять функцию предневесты, то есть некоего чужеродного существа, в сферу деятельности которого входит участие в испытании героя (см. Марья Лебедь Белая, Марина Игнатьевна, душечка красна девица, Царь-девица). В ряде сюжетов героиня-противница выступает в роли невесты (см. Златыгорка, Настасья/Непра). В сказочном сюжете «Молодильные яблоки» прослеживается наслоение одной функции на другую: соответственно более архаичному пласту повествования Царь-девица выступает как предневеста, но жанровая ориентация на свадебный обряд, свойственная сказке, на конечной стадии оформления сюжета приводит к актуализации роли героини как невесты. Со спецификой жанровой реальности соотносится, на наш взгляд, функция мнимой невесты, которая закреплена в эпосоведении за такими образами как Марья Лебедь Белая, Марина Игнатьевна, душечка красна девица. Изначально персонажи такого типа в историях испытаний русских богатырей выступают как образы медиативного характера, соотносящиеся с функцией предневесты. В рамках классического (государственного) эпоса подобные персонажи по причине своей иноприродности миру Святой Руси наделяются исключительно вредоносным, вражеским характером. Эти черты порождают восприятие героини-противницы прежде всего как врага, что исключает возможность видеть в ней невесту/жену русского богатыря. И если в сюжете имеют место или по некоторым причинам возникают брачные мотивы, то героиня из существа-медиатора превращается в мнимую невесту.

В большинстве исследованных сюжетов испытания мужского персонажа имеют инициационный характер, но реализуются через свадебные мотивы (актуализация темы брака обусловливается соответствием половозрастных признаков обоих героев). В этих сюжетах («Михайло Потык», «Добрыня и Маринка», «Три поездки Ильи Муромца», «Царь-девица») женский персонаж выступает как медиатор, с помощью которого в герое происходят качественные изменения, позволяющие ему повысить свой статус: герой обретает необходимое знание об основополагающих вопросах бытия (вопросы мироустройства, жизни и смерти и под.). Испытание героя сопряжено с его временной смертью/изоляцией, которые в сказочной и былинной реальности представлены в разнообразных формах. Так, следы первичного для сюжетообразования инициационного механизма очевидны в таких формах временной смерти/изоляции как перевоплощение героя в животное и «отправление в путешествие» по различным зонам мироустройства (ср. превращения Потыка в ворона, коня/волка, горностая и Добрынив тура и движение их в перевоплощенном виде соответственно по вертикальной и горизонтальной осям членения мирового пространства), а также попадание героя в «чужое» пространство, связанное со смертью (ср. терем с погребами сорока сажен в сюжете «Три поездки Ильи Муромца» и девичье царство Царь-девицы, из которого никто не может выйти живым).

В перспективе развития судьбы героини мотив противоборства соотносится с определенным этапом ее жизни. В ряде сюжетов («Бой Ильи Муромца с сыном», «Дунай и Непра», «Михайло Потык», «Молодильные яблоки») борьба героинь с мужскими персонажами носит соревновательный характер: вступание в поединки (Златыгорка, Настасья, Царь-девица), состязание в быстроте (Марья Лебедь Белая в облике лани). Противоборство в данном случае является формой поведения героини в период ее «невещенья» и нацелено на поиски достойного брачного партнера, соответственно положенной заповеди.

Исследование былинного и сказочного материала позволяет утверждать, что полякование героинь-богатырш является одной из форм предсвадебной изоляции женского персонажа. Специфическими чертами этого типа изоляции являются удаление героини на определенный срок из дома в пространство, отмеченное в мифопоэтических представлениях семантикой перехода (чистое поле), и необычное, с точки зрения полоролевой стратификации, занятие для женского персонажа (ср. отмеченный во 2-ой главе мотив изоляции в подполье героев, которых заставляют выполнять женскую работу). Другие формы изоляции женских персонажей в рассмотренных сюжетах представляют собой перевоплощение в птицу или животное (Марья Лебедь Белая) и перемещение в новом облике из дома в маргинальное пространство (река, поле, лес), а также пребывание в «удаленном» локусе в специфическом царстве (Царь-девица, душечка красна девица) или в закрытом доме/тереме (в ряде вариантов Марья Лебедь Белая, Марина Игнатьевна).

В результате борьбы женский персонаж, как и мужской, тоже меняет свой статус. В зависимости от доминирования тех или иных признаков, заложенных в комплексе «женщина-противница», героиня обретает либо желаемый статусматеринство (Златыгорка, Царь-девица и частично Настасья), либо нежелаемый статус — смерть (Марья Лебедь Белая, Марина Игнатьевна, душечка красна девица). Вместе с тем, нельзя не заметить определенную закономерность в завершении судеб былинных героинь. В отличие от сказочной Царь-девицы, все они в финале повествования погибают. Причины могут быть разные. В большинстве случаев русские богатыри казнят героинь за их вредоносные по отношению к представителям Святой Руси действия, квалифицирующиеся в эпической реальности (на стадии классического эпоса) как вражеские, опасные для государства. В сюжете «Дунай и Непра» смерть героини, достигшей, казалось бы, желаемого (замужество, вынашивание ребенка), обусловливается нарушением со стороны Настасьи «норм поведения», соответствующих ее новому статусу жены и уже почти матери. Эта «неправильность» поведения — вызов и участие во вторичном состязании — базируется на ошибочном выборе ею брачного партнера, образ которого не вписывается в известную заповедь героини. Несоответствие брачных партнеров — «чужой», более сильной поляницы и менее сильного, случайно победившего ее богатыря — неизбежно приводит к новому испытанию и гибели героини. Ошибка в выборе на позволяет Настасье смирить соответственно новому статусу свой богатырский нрав, стать женой русского богатыря, матерью его ребенка и, тем самым, войти в круг «своих», остаться на Святой Руси. Среди всех былинных героинь наибольшей степенью реализации своих жизненных потенций выделяется Златыгорка. Однако и ее судьба завершается насильственной смертью, что связано с вовлечением героини в конфликт между ее сыном и бьюшим брачным партнеромв основе конфликта также лежит противопоставление представителей «чужого» мира и мира Святой Руси. Таким образом, очевидно, что, при относительном разнообразии причин гибели каждой из былинных героинь-противниц, глубинным основанием подобной судьбы является такой основополагающий признак персонажа как «чужеродность». В рамках государственного эпоса этот признак не оставляет возможности альтернативного решения конфликта. Неизбежная гибель женских персонажей в былинах оказывается результатом жанровой установки классического эпоса.

В каждом отдельном сюжете образ героини-воительницы раскрывается с помощью своих средств: приемов, мотивов, характеристик. Так, образ Златыгорки реализуется через архаическо-мифологические черты: одноглазость, гиперболизированные размеры и сила героини, власть над дикими животными, связь имени с локализацией. Причастность Златыгорки к миру природы/космосу раскрывается также через образ ее необычного ребенка. Подобными же средствами изображается Настасья/Непра. Мифологическая природа героини реализуется с помощью описания ее «нечеловеческих» повадок, действий, приводящих в движение природные объекты, через образ ребенка, отмеченного космическими знаками, и, конечно, с помощью архаичного мотива превращения крови Настасьи в реку. Оба образа наделены также богатырскими характеристиками. Образы Марьи Лебеди Белой и Марины Игнатьевны в значительной степени раскрываются через традиционные представления о колдуньях: обладание магическим знанием, умение ворожить, перевоплощаться в образы птиц или животных, способность оборачивать других людей и проч. Поэтика описаний поведения Марьи Лебеди Белой подчас сближает ее с образами «живых мертвецов» традиционных мифологических рассказов. В образах и Марьи Лебеди Белой, и Марины Игнатьевны прослеживаются черты сказочной «невесты» — и завлекающей женихов, и противящейся браку. Сочетание сказочных, эпических и мифологических характеристик составляет специфику образа Царь-девицы.

При всем разнообразии способов изображения этих героинь можно говорить о единстве их глубинной сущности, составляющей основу комплекса «женщина-противница». Типологическая близость этих образов, выявленная при анализе их парадигматических признаков и функций в сюжете, подкрепляется многочисленными межжанровыми и межсюжетными проникновениями, соотносящими и связывающими героинь разных сюжетов. В вариантах былинных сюжетов, например, нередко встречается заимствование элементов сказочной реальности, которые дополняют с той или иной стороны образ героини и ее мир. На уровне образной системы можно отметить заимствование образов «мамушек-нянюшек», окружающих героиню («Михайло Потык», «Три поездки Ильи Муромца») — образ помощника герояединственного персонажа, который может справиться с героиней-противницей («Михайло Потык», «Добрыня и Маринка») — образ дома героини, обнесенного тыном, на котором насажены головы неудачливых добрых молодцев («Добрыня и Маринка») — образ волшебной воды как элемента царства героини («Бой Ильи Муромца с сыном»). На уровне мотивов очевидны заимствования межжанровые и межсюжетные. К первым относятся сказочные мотивы оживления с помощью живой воды, сватовства к уже просватанной героине, замены в испытании героя помощником и усмирения последним женского персонажа («Михайло Потык») — ко вторым — мотив ратного поединка героини-противницы с мужским персонажем («Михайло Потык»), мотив неоднократного превращения героя в разных животных («Добрыня и Маринка»). К межсюжетным проникновениям, вносящим дополнительные смыслы в образ женского персонажа, примыкает использование не исконного для сюжета именования героини.

Так, например, в вариантах сюжета «Дунай и Непра» героиня может называться и Марией, и Мариной, и Лебедью Белой, — именами, явно пришедшими из других былинных сюжетов. Следует отметить, что выявленные заимствования совершенно не выглядят чужеродными в рамках впитавшего их сюжета. Органичность проникновений такого рода обусловливается, по всей видимости, возможностями, заложенными в основу комплекса «женщина-воительница».

В заключение нельзя не заметить чрезвычайную семантическую ёмкость образов героинь-противниц в плане реализации достаточно широкого спектра фундаментальных проблем, освещаемых в эпических жанрах. Это и тема смены поколений эпических героев («Бой Ильи Муромца с сыном»), и легендарная тема возникновения и формирования ландшафтных объектов («Дунай и Непра»), и тема продления человеческого/богатырского рода («Молодильные яблоки», «Дунай и Непра»), и вопросы норм поведения эпического героя («Три поездки Ильи Муромца»), и многие другие.

Итак, при изучении образа героини-воительницы выявляется сложный по мотивному составу и историческим корням комплекс представлений о существовании конфликта между мужским и женским персонажами. Этот конфликт разрешается при помощи актуализации того или иного смысла, который формируется в рамках идеологической концепции, манифестируемой определенной стадией существования эпического текста. Вместе с тем, в эпических текстах потенциально присутствуют значения, которые сохраняет данный образ, напоминая о своем мифологическом происхождении. Этим объясняется неоднозначность смыслового кода, который нуждается в интерпретации применительно к каждому конкретному сюжету. Это, однако, не исключает возможности построения определенной типологии образов женщин-противниц, встречающихся в эпических жанрах. Полученные выводы, безусловно, могут быть скорректированы при изучении более широкого круга женских образов, несущих традиционную смысловую нагрузку в русских фольклорных и литературных текстах.