Автобиографический роман в русской литературе первой трети XX века

Тяготение к автобиографизму в разных его проявлениях охватило почти все наиболее значимые литературные течения эпохи" , — писал Д. Максимов о литературной ситуации начала XX века1. Действительно, в истории русской литературы традиция автобиографической прозы чрезвычайно сильна и представлена такими всемирно известными произведениями, как «Былое и думы» А. И. Герцена, «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Н. Толстого, «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова, «Лето Господне» И. С. Шмелева, «Детство», «В людях», «Мои университеты» М. Горького, «Жизнь Арсеньева» И. А. Бунина и др. Жанр автобиографического романа занимает особое место в сложном и многообразном литературном процессе XIX — XX в.в., и в этом смысле заявленная тема диссертационного исследования на первый взгляд кажется достаточно изученной в отечественном литературоведении, насчитывающем большое количество монографий, посвященных тому или иному автобиографическому роману.2 Вместе с тем в большинстве подобных монографий жанр автобиографического романа анализируется главным образом в историко-литературном плане и исследовательский интерес сосредоточен на конкретном тексте, а не на теоретической рефлексии над его жанровой спецификой.

Одними из первых в России исследованиями автобиографического романа как самостоятельного жанра стали статьи И. Анисимова, С. Динамова (1928), А. Десницкого (1933), А. Запровской (1928), опубликованные в журналах «На литературном посту» и «Литературная учеба» в 1928 — 1933 гг. При неизбежной (в сложившейся в то время литературной ситуации) тенденциозности3 нельзя не.

1 Максимов Д. Е. Идея пути в поэтическом сознании Блока. // Блоковский сборник, том 11. — Тарту, 1972, с. 34.

2 См, например: Л. Гинзбург «О психологической прозе» — Л., 1971, Б. Бурсов «Лев Толстой» — М, 1960, Я.Эльсберг. А.И.Герцен" - М, 1963, Г. Елизаветина «Былое и думы» А. Герцена и русская мемуаристика Х1Х века". — М., 1968, С. Машинский «С.Т.Аксаков» — М., 1973, Б. Михайлова ий «Автобиографическая трилогия М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты» — М., 1971, И. Карпов Авторское сознание в русской литературе XX века. — Йошкар-Ола, 1994, Пискунов В. Чистый ритм Мнемозины (Мемуары русского «серебряного века» и русского зарубежья). — М., 1992, Павлова Н. И. Образ детства — образ времени. О современной автобиографической прозе. — М., 1990. и др.

3 См. «Обычный путь рабочего в литературу лежит через его автобиографию» (Анисимов, Динамов 1928, 45), «Отдельно нужно выделить ту группу автобиографий, которые пишутся рабочими, принимающими участие в партийно-общественной работе. Это разного рода мемуары и автобиографии, которые пишутся по заданию партии. с целью показать на своем примере путь заметить в данных исследованиях достаточно четких определений отдельных жанровых параметров автобиографического романа: «Автобиографический роман является двусторонним образованием: в нем противостоят друг другу два начала — бытовая действительность и становящееся «я» автора. Бытовая действительность — это область статики автобиографического романаэлементы динамики сосредоточиваются на другом конце — в центральном образе повествователя» (Анисимов, Динамов 1928, 47), «Для дворянской линии жанра характерен, прежде всего, мотив «счастливого детства» (Десницкий 1933, 30). Более того — только в вышеназванных работах используется как самостоятельный сам термин «автобиографический роман», который впоследствии либо станет употребляться сугубо в эмпирических исследованиях, либо будет замещен общим понятием «мемуарная литература» (в собственно теоретических работах).

Проблемы автобиографической (или мемуарной) литературы неоднократно обсуждались на страницах журналов «Литературная учеба» и «Вопросы литературы» («Обязанности свидетеля, права художника». Обсуждаем проблемы мемуарной литературы), «Литературной газеты» (заметки Р. Петропавловского (1986), В. Полтавчука (1986), А. Латыниной (1982, 1985), В. Кошелева (1986), А. Борщаговского (1986)).

Большое количество работ российских литературоведов посвящено не собственно автобиографическому роману, а другим жанрам мемуарной литературы: жанр мемуаров проанализирован в работах Л. Гаранина (1986),.

A.Тартаковского (1980), М. Билинкиса (1968), Г. Гюбиевой (1968), В. Краснокутского (1977), И. Шайтанова (1979), В. Барахова (1984), Г. Елизаветиной (1982), С. Филюшкиной (1990), М. Румянцевой (1998), жанр биографического романа стал предметом исследования Д. Жукова (1980), Ю. Лотмана (1985), жанрам автопортрета и дневника уделено внимание в статьях В. Барахова (1980) и.

B.Оскоцкого (1993), роману воспитания посвящена диссертация С. Гайжюнаса (1980).

Некоторые литературоведы ставят перед собой задачу предложить свою классификацию жанров мемуарной литературы: работы Т. Мараховой (1967), Г. Орловой (1975), В. Мильчиной (1987), Т. Колядич (1998). Исследования.

C.Машинского (1967), Л. Гинзбург (1971), Ю. Коныииной (1997), Т. Колядич (1998) несознательного рабочего к активной общественной работе" (Запровская 1928, 68), «Сапожник и пекарь Альфонс Петцольд, написавший «Суровую жизнь», чернорабочий и матрос Патрик Мак-Гилл с его романом «Дети мертвого конца», дровосек Джеймс Стивене, написавший «Здоровяка», батрак посвящены анализу отдельных аспектов внутренней структуры автобиографического жанра. ' Лингвостилистический аспект изучения автобиографической прозы представлен в следующих работах Н. Николиной (1984), Е. Гончаровой, Л. Бондаревой (1995), М. Буковской (1969). Анализ отдельных аспектов современной автобиографической и мемуарной прозы содержится в работах И. Шайтанова (1981), Н. Старосельской (1987), Д.Быкова.

1994), В. Иваницкого, А. Мещерякова (1992). Одной из ключевых литературоведческих проблем является выяснение «степени документальности» мемуарной литературы и ее «права» на деформацию изображаемого материала, и в этом плане в отечественном литературоведении можно выделить два противоположных полюса: утверждение точности и правдивости автобиографической прозы (О.Валькова (1991), И. Пруссакова (1996), А. Галич (1990)4) и обоснование идеи моделирования реальности и построения автобиографии по законам мифа (В.Руднев (1996), Т. Колядич (1994), С.Неклюдов.

1995), Н. Николина (1988)5). В последние годы наметилась тенденция применения к автобиографическим текстам «недавно открытых» интерпретационных стратегий, например, теории Бахтина о диалогизме как сущностной особенности культурных феноменов (статья Н. Ворониной, И. Сиротиной (1997)).

Вместе с тем следует отметить сравнительно небольшой «удельный вес» литературоведческих исследований автобиографической прозы среди теоретических работ по поэтике разных жанров и их некоторую односторонность, обусловленную спецификой конкретно-аналитического принципа исследования: а) термин «автобиографический роман» практически не употребляется в вышеназванных теоретических работах, терминологическая доминанта «мемуарная литература» (именно эта категория становится в отечественном литературоведении метажанровым наименованием, в отличие от зарубежных «автобиографическая проза» или «litterature intime») переносит интерес литературоведов в сферу художественно-документальных жанров, и стратегией.

Уильям Дэвис с его «Автобиографией сверхбродяги». — все они прошли через этот жанр автобиографического романа" (Анисимов, Динамов 1928, 45).

4 См., например: «Мемуары. передают объективную информацию о событиях.» (Галич 1990, 100), «горькие, но правдивые свидетельства» (Валькова 1991,44).

5 См., например: «Документальность (или, как выясняется, псевдодокументальность) выступает на правах кода, призванного гарантировать подлинность этого смысла. Следовательно, проявляется разный подход к истинности сообщения в тексте: «правда факта» и «правда общего смысла» (Неклюдов 1995, 668), «создание моделей требует обращения мемуаристов к мифологемам как к архетипам подсознания и в конечном счете к мифотворчеству» (Колядич 1994, 63). исследования становится не выявление жанрового статуса текста, а анализ его референтной соотнесенности с внетекстовой реальностью, б) автобиографические романы исследуются преимущественно в историко-литературном плане: как конкретные произведения конкретных авторов, а не как различные типы жанрового инварианта, недостаточно четко выделяются формальные признаки жанра автобиографического романа, в) жанровая классификация мемуарной литературы оказывается обусловленной прежде всего предметом художественного изображения, «степенью правдивости» отображения действительности или вариантом авторской оценочное&trade-6, а не типом внутренней организации текста, г) сравнительно небольшое количество попыток терминологической рефлексии приводит к терминологической нестабильности: так, принципиально разные понятия могут использоваться как синонимы — мемуары, записки, автобиографическая повесть, мемуарно-биографический роман, воспоминания, повествование о детстве и т. д.

Основной корпус литературоведческих работ о теории автобиографии представлен исследованиями на французском языкеименно французская теория литературы занимает ключевые позиции в изучении автобиографического жанра и определяет его основные направления. Французская теория автобиографии представлена прежде всего монографией «L'autobiografie» («Автобиография») Ж. Мэя (May 1980), ставшей универсальным комплексным исследованием данного жанра. В книге исследуются проблемы классификации автобиографий, условий ее возникновения, типы повествовательной и пространственно-временной организации текста, читательского восприятия, а также намечается серия противопоставлений автобиографии с другими жанрами litterature intime. Своего рода классикой теории автобиографии признаны монографии Ф. Лежена (Lejeune 1971, 1975, 1986) «L'autobiografie en France» («Автобиография во Франции») и «Le pacte autobiografique» («Автобиографический пакт»), ставшей настолько популярной, что автор вынужден был спустя несколько лет переиздать свою книгу (на «бис» — именно так говорилось в подзаголовке) в новыми замечаниями, назвав ее «Moi aussi» («Снова я»). Лежен ввел в употребление категорию «автобиографического пакта», разработал концепцию зависимости типа.

6 «Что такое «Былое и думы» — мемуары, автобиографический роман, своеобразная историческая хроника? Вопрос о жанре «Былого и дум» в высшей степени важен, потому что речь здесь идет о познавательном качестве произведения, о принципе отражения, преломления в нем автобиографического текста от вида собственных имен, используемых в произведении, подробно исследовал традицию автобиографии во французской литературе, предложил чрезвычайно детализированную систему критериев, выделяющих автобиографию среди смежных жанров. Большинство исследований Лежена построены на лингвистических аналогиях: так, довольно значимой для его анализа нарративной структуры автобиографии оказывается теория Бенвениста об автореферентном характере личных местоимений. Литературоведческая стратегия Лежена породила множество методологически сходных исследований, посвященных сугубо техническим аспектам автобиографии, представленных в следующих журнальных публикациях: «Le style de l’autobiografie» («Стиль автобиографии») Ж. Старобински (Starobinski 1970), «Distance et point de vue. Essai de classification» («Дистанция и точка зрения») Е. Бота (Booth 1970), «Problemes de l’autobiografie» («Проблемы автобиографии») Ж. Бореля (Borel, 1971), «Conditions et limites de l’autobiografie» («Условия возникновения и границы понятия автобиографии») Ж. Гусдорфа (Gusdorf 1956), «L'autobiografie» («Автобиография») Ж. Лекарма (Lecarme 1974) и др.

Ряд исследований посвящен конкретному анализу различных исторически сложившихся типов автобиографии или произведениям отдельных авторов: «L'autodestruction par l’autobiografie dans L’Education sentimentale» («Автодеконструкция автобиографии в эпоху Просвещения») П. Когни (Cogny 1975), «De l’autobiografie initiatique a l’autobiografie genre litteraire» («Назидательная автобиография как литературный жанр» Ж. Гусдорфа (Gusdorf 1975), «Le mythe de premier souvenir: Pierre Loti, M. Leiris» («Миф о первом воспоминании: П. Лоти, М. Лейрис») Б. Версье (Versier 1975), «Les Mots» de Sartre: un cas limite de l’autobiografie" («Слова» Сартра как частный случай автобиографии") Ж. Лекарма (Lecarme 1975). В числе работ, посвященных разграничению автобиографии с другими жанрами мемуарной литературы или с тематически близкими ей произведениями, назовем монографии «L'Enfant dans la litterature francais» («Ребенок во французской литературе») Ж. Кальве (Calvet 1947), «Memoire et personne» («Воспоминания и личность»)Ж.Гусдорфа (Gusdorf 1948), «Les journales intimes» («Дневники») М. Лелё (Leleu 1952), «Le journal intime» («Дневник») А. Жирара (Girard 1963), «Memoires in Dictionnaire de Lettres francaises» («Мемуары в словаре французской литературы») Р. Барру (Barroux 1951 — 1961), статьи «Autobiografie et действительности. В этом и состоит проблема жанра, если не понимать жанр формально» (Гинзбург, 259).

Memoires (17−18 siecles),. ou existence et naissance de l’autobiografie" («Автобиография и мемуары в 17 — 18 веке, или возникновение и сущность автобиографии») П. Куароля (Coirault 1975), «Une forme litteraire le roman par lettres» («Литературная форма романа в письмах») Ж. Руссе (Rousset 1952), «Type et individu dans Г autobiografie medievale» («Типическое и индивидуальное в средневековой автобиографии») Е. Вица (Vitz 1975), «Renouvellement du roman francais par Г autobiografie» (Возрождение французского романа с помощью автобиографии") П. Буасдорфа (Boisdorf 1971) и др. Появившиеся в последнее десятилетие исследования имеют тенденцию «вписывать» автобиографический жанр в современную литературную ситуацию (таков, например, сборник статей «Autobiografie end Avant-garde») или применять к исследованию данного жанра различные литературоведческие и философские стратегии («Autobiografie Verite Psychanalyse», L' Esprit createur, XX, n 3, automne 1980).

Немецкая" и «английская» традиции изучения автобиографического жанра не столь многообразны, как французская. Ряд работ на других иностранных языках представлен следующими исследованиями английских и немецких литературоведов: Bode 1966, Olney 1980, Mahrholz 1919, Klaiber 1921, Kaplan 1962, Lillard 1956 и др.

Теоретические исследования специфики автобиографической литературы оказываются одной из немногих областей отечественного литературоведения, которая полностью оторвана от исследовательского опыта зарубежных литературоведов (ни одно из исследований зарубежных литературоведов не переведено на русский язык, более, того — ни одно даже не упоминается отечественными литературоведами, за исключением библиографической справки к статье «автобиография» в Литературном энциклопедическом словаре, где, кроме вышеуказанной книги Л. Гинзбург, названы два зарубежных исследования (на французском — May G. L’autobiographie — и на английском языках — Olney J. Autobiography: essays theoretical and critical), однако теоретические положения, обоснованные Ж. Меем и Ж. Олни, в данной словарной статье не отражены). «Обратная реакция» французских литературоведов оказывается аналогичной: в библиографическом указателе исследований по автобиографической прозе в разных странах основатель французской теории автобиографии Ф. Лежен пишет о русском литературоведении так: «Il ne semble pas exister d’etude d’ensemble sur l’autobiographie russe. On se reportera donc, dans les differentes histoires de la litterature russe, aux passages portant sur les auteurs des meilleures autobiographies par exemple Aksakov, Tolstoi, Gorki, Trotski et Berdiaev)» 7 (Lejeune 1971, 146). Эта достаточно показательная формулировка, характеризующая специфику изучения автобиографии русскими литературоведами: примат эмпирических исследований над собственно теоретическими работами.

Таким образом, актуальность изучения автобиографического романа в русской литературе первой трети XX века обусловлена тем, что чрезвычайно важно показать всю полноту и многообразие литературного процесса начала XX века, определив статус собственно автобиографического романа в дискурсе русской прозы указанного периода, и, выявив его различные жанровые модификации, проанализировать автобиографические романы В. Короленко («История моего современника»), А. Белого («Котик Летаев»), И. Шмелева («Лето Господне») и И. Бунина («Жизнь Арсеньева») именно с точки зрения жанровой специфики, а также разработать более четкие методологические принципы подхода к проблеме изучения автобиографического романа.

Научная новизна работы связана прежде всего с выбором нового аналитического ракурса в подходе к романам вышеназванных авторов, необходимостью включить их в новое композиционное единство и исследовать не как одно из произведений данного писателя, а как одну из вариаций автобиографического романа. Диссертация является первой в отечественном литературоведении попыткой в ввести в литературоведческий оборот исследовательский опыт зарубежных ученых, теоретически определить жанровый статус автобиографического романа, выделив его как важную составную часть литературного процесса XX века, охарактеризовать видовое многообразие автобиографических романов, выявить дальнейшие тенденции развития данного жанра, заложенные в начале XX века.

Основные цели и задачи исследования:

— выявить и охарактеризовать основные типы автобиографического романа в русской литературе первой трети XX века,.

— рассмотреть типологические особенности автобиографического романа,.

— определить место этого жанра в системе родственных жанровых форм,.

7 Нам кажется, что в России не существует комплексных исследований автобиографии. Сошлемся лишь на отдельные работы историко-литературного характера, посвященные лучшим автобиографиям русских писателей (например, Аксакова, Толстого, Горького, Троцкого, Бердяева) — здесь и далее перевод мой — Е.Б.

— раскрыть специфику преломления жанровой структуры в творчестве разных писателей начала XX века.'.

Первостепенное значение для методологического обоснования работы имеют философские и теоретико-литературные исследования, позволяющие представить методологию и категориальный аппарат современного зарубежного литературоведения и составляющие тот литературоведческий контекст, в котором ведутся современные исследования по теории автобиографического жанра за рубежом. К таким исследованиям относятся работы представителей немецкой рецептивной эстетики (Р.Ингардена, Ф. Водички, Х. Р. Яусса, В. Изера, Г. Гримма и др.), теоретиков структурализма и постструктурализма (А.-Ж.Греймаса, Ц. Тодорова, Ж. Женетта, М. Фуко, Ж. Лакана, Р. Барта, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ю. Лотмана, Б. Успенского и др.), теоретиков нарратологии (М.Риффатерра, К. Бремона, С. Чэтмана, Ж. Женетта и др.), представителей мифологической критики (Н.Фрая, Р. Чейза, Р. Кука, Л. Фидлера, Ю. Франкпина и др.), а также феноменологические исследования (Э.Гуссерля, М. Хайдеггера, Р. Ингардена).

Структура работы: диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

В первой главе нашего исследования мы перечислили большое количество произведений, относящихся к разным жанрам автобиографической прозы и констатировали тот факт, что начало XX века — это время чрезвычайной популярности автобиографической литературы. Причин такого расцвета множество. Прежде всего одним из самых сильных «катализаторов» явилась эмиграция, ставшая для многих писателей своего рода аналогом прустовской «пробковой камеры», которая, с одной стороны, «надежно» обеспечила полную изоляцию от мира прошлого и обусловила актуализацию в культурном сознании «первой волны» мифологемы потерянного рая, а с другой — способствовала развитию русской литературы в «тесном контакте» в европейским модернизмом. Таким образом, литературная ситуация первой «волны» русской эмиграции «породила» два особых (и по сути, противоположных) типа автобиографического романа: национально-православную модель, представленную романом И. Шмелева «Лето Господне», и феноменологическую модель, представленную романом И. Бунина «Жизнь Арсеньева». Для писателей метрополии более действенной оказалась иная каузальная доминанта — стремление вписать свою личную жизнь в общую историю страны, смоделировать автобиографию «настоящего» человека, мужественно глядящего в лицо враждебному миру, и подобные интенции способствовали дальнейшему развитию герценовской традиции социально-политического автобиографического романа (В.Короленко «История моего современника»). И наконец, расцвет модернизма в русском искусстве начала XX века, а также «серебряный век» русской и зарубежной философии сформировали тенденцию «философской» автобиографии (основанной зачастую на «модернистской технике») как практической реализации теоретических идей (антропософский роман А. Белого «Котик Летаев», отчасти -" Самопознание" Н. Бердяева).

Во второй половине XX века жанр автобиографического романа продолжает активно развиваться и становится одним из доминирующих в общей жанровой системе. Наметим некоторые тенденции дальнейшей эволюции автобиографического романа в русской литературе.

1. В эмигрантской литературе «первой волны» автобиографическая традиция Бунина и Шмелева была продолжена «автобиографическим повествованием» М. Осоргина «Времена» (оконч. 1942, опубл. посмертно 1955), удивительно органично сочетающим в себе ностальгию по прошлой России169 и ироническую деконструкцию традиционных автобиографических элементов170, и автобиографической тетралогией Б. Зайцева «Путешествие Глеба» (1937), «Тишина» (1948), «Юность» (1950), «Древо жизни» (1953), про которую критик К. Мочульский писал, что Зайцеву вдали от России дано особое ясновидение любви к ней, формирующее сам его стиль171.

2. Развитие так называемой модернистской автобиографии (бунинско-прустовской линии), представленное романом В. Набокова «Другие берега» (1953). Для Набокова недопустимы отождествление жизни и творчества и прямолинейный автобиографизм. Память для него — это не отражение прошлого, а конструирование новой реальности, существующей по особым законам и обладающей только вербальным существованием. В мире Набокова нет реальности вообще — есть множество субъективных образов реальности. Меняя преломляющие призмы (объектив волшебного фонаря, хрусталик пенковой ручки), он выстраивает перед нами калейдоскоп возникающих и исчезающих миров. Реальность, по Набокову, — это просто достаточно высокий градус подробности изображения — так, постепенное наращивание деталей рождает очередную галлюцинацию. Это не воспоминание — это текст («вижу, как на картине, его фигуру» 172), бумажная реальность, миф, замещающий мир, любое реальное «выбивание «из пространства которого создает психологический дискомфорт. Таким образом, реальность полностью оказывается в пространстве.

169 Цит. по кн. Осоргин М. А. Времена: автобиографическое повествование. Романы. — М., Современник, 1989: «Это — наше воспоминание о детских годах. Оно дается в утешение уже не имеющим будущее» (с.12), «Охотно отдаю страницы воспоминаниям о моей (разрядка автора) России. Хочу, чтобы в памяти осталось как можно больше лучшего, что в России есть» (с. 144 -145), «Железным занавесом отрезала Россия, земля родная, страна отцов.» (с.151).

170 «Кто-то придумал и сказал, что юность — счастливейшая пора жизнипопугаи повторили, и понятие вошло аксиомой в наше представление. Юношеское тело уродливо — возраст, по преимуществу обнаруживающий близость нашего родства с обезьяной.» (с.52), «Я не обещал биографических событий, они нужны мне только для иллюстраций. Но я легко могу их выдумать.» (с.51), «Я завидую — хотя и не верю — тем, кто рассказывает о своей жизни в стройном порядке» (с.20).

Он описывает с поразительной простотой и сдержанностью, его рисунок несложен, краски неяркион боится эффектов, пафоса, идеализацииего скорей можно упрекнуть в прохладности, чем в излишней чувствительности" (Современные записки, 1937, № 64, с.462). Лирическую природу романов Зайцева, особую интимную манеру его повествования отмечали П. Бицилли («соскальзывание поэзии в прозу» — Русские записки, 1938, № 5, с.462) и Г. Адамович («Выдает тон, выдает то волнение, которое чувствуется в описаниях, в воспроизведении бытовых мелочей., непринужденность погружения в мир, сотканный из бледных, хрупких, слабеющих воспоминаний. Зайцев вспоминает детство как видение: с сознанием, что дневной свет логической передачи убьет его таинственную и смутную поэзию». — Г. Адамович «Одиночество и свобода». Нью-Йорк, 1955, с. 195) памяти, герои «Других берегов» существуют постольку, поскольку попадаются в сети нарратива — они есть, так как я о них говорю, помню, создаю своим языком. Герои и сам автор рождаются вместе с припоминанием — знаменитое декартовское cogito ergo sum и дерридеанское loquor ergo sum трансформируются в новый закон: memori ergo sum — вспоминаю, следовательно, существую. Память.

— это способ существования объекта и субъекта воспоминания. Раньше память была средством воскрешения событий и реалий прошлого — для Набокова главным оказываются не вещи, а воспоминания о вещах, мысли о вещах, слова о вещах. Происходит разрыв структуры знака, знак превращается в след, trace, перед нами — галактики означающих (термин Ж. Деррида), за которыми, возможно,.

— референциальный вакуум. Память сама становится ВЕЩЬЮ, предметом описания — она у Набокова овеществляется и персонифицируется: «Мнемозина начинает привередничать и корячиться» — ДБ, 368, умирает на руках у беллетриста, оказывается в нитяной перчатке буфетчика Алексея и т. д. Поэтому иногда происходит отражение уже вторичной реальности — не воспоминание вещи, а воспоминание другого воспоминания, воспоминание в квадрате: «Я не только переживаю щемящее упоение, которое переживал дядя, но еще ложится на душу мое воспоминание о том, как он это переживал.» — ДБ, 401. Набоковские законы избирательности памяти не подчинены никакому рациональному и эксплицитному принципу — это всегда «полено Мелеагра» .173 Каузальность в набоковской автобиографии либо оказывается замаскированной, либо превращается в калейдоскоп внезапно возникающих ассоциацийавтор «Других берегов» вспоминает показанный ему в детстве генералом Куропаткиным фокус со спичками и прослеживает логическое развитие темы спичек — через пятнадцать лет мужик, попросивший отца прикурить, оказывается Куропаткиным. «Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть главная задача мемуариста» (ДБ, 370). «Другие берега» — это не линейная последовательность элементов, а контрапунктное развертывание «мелодии своей жизни». «Механизмы», выстраивающие воспоминание, доводят до абсолюта бунинский принцип симфонии: фонетические ассоциации (английское слово «чайльхуд» (детство) тянет за собой другие «худ» ы.

172 Цитируется по изданию В.Набоков. Машенька. Защита Лужина. Приглашение на казнь. Другие берега: Романы. — М., Художественная литература, 1989, с. 396. Далее под сокращением ДБ.

173 На этот миф ссылается М. Мамардашвили в «Лекциях о Прусте» (Мамардашвили М. Лекции о Прусте. — М., Ad Marginem, 1995): парки сказали матери Мелеагра, что он умрет, когда в очаге догорит поленомать спрятала полено, но когда Мелеагр убил ее братьев, она бросила полено в огонь и он умер — тогда, когда для смерти не было видимой причины.

Робин Худ, «Литль Ред Райдинг Худ» (Красная Шапочка), цветовые ассоциации («у меня вырастали из рубиновых оптических стигматов и Рубенсы, и Рембрандты, и целые пылающие города». — ДБ, 374), обонятельные ассоциации (запах эфира, связанный с усыплением бабочек, «сразу же распахивает дверь прошлого: уже будучи взрослым юношей и находясь под эфиром во время операции аппендицита, я увидел себя ребенком.» — ДБ, 431), математические (цифровые) ассоциации («добытая формула моего возраста, свеже-зеленая тройка на золотом фоне, встретилась с родительскими цифрами, тенистыми 33 и 27» — ДБ, 366), вещи, оказывающиеся «дверцами», «шлюзами» в мир памяти (английский учебник, карандаш и т. д.), развитие определенной темы, как в музыкальном произведении («Мы.с Тамарой принуждены были странствовать по улицам — тут начинается тема бездомности — глухое предисловие к позднейшим блужданиям». — ДБ, 489, выстраивание воспоминания по законам учебника грамматики, бредовых галлюцинаций и т. д. Значительно усложняется в «Других берегах» и темпоральная организация текста: одна из временных моделей романа — прослеживание «прорастания» сквозь время некоторых жизненных эпизодов, «прошивание» единой нитью сходных разновременных ситуаций: в кольце на руке матери, читающей сказку, «я мог бы различить ряд комнат, огни, дождь, площадь — целую эру эмигрантской жизни, которую предстояло прожить на деньги, вырученные за это кольцо», эпизод качания отца крестьянами «вытаскивает» образ отца, лежащего в гробу (эквивалент «зависания» в воздухе), сквозь отцовскую дуэль «просвечивает» более поздний эпизод с Милюковым и т. д. — так прочерчиваются сходные линии в шахматной композиции, пока наконец они не сливаются в единый этюд — сложный временной узор. Однако постоянно актуализируется точка повествования, время речевого акта, текст как бы рождается на наших глазах, демонстрируется сама повествовательная работа: «вот включаю этот ток» -ДБ, 365, «тереблю винты наставленной памяти» — ДБ, 494. Текст обладает повышенной рефлексией, автор периодически как бы перебивает себя, обнажая свои приемы, оценивая качество рифмы или пассажа («голос трусил по мужским рифмам монотонного ямба» — ДБ, 460). Получается своеобразная форма рефлективной бесконечности: автобиография о том, как пишется автобиография и т. д. В набоковской автобиографии окончательно становится выявленным Хозяин повествования, верховный жрец шахматной игры, который расставляет и убирает декорации («декорация меж тем переменилось. Инеистое дерево и кубовый сугроб убраны безмолвным бутафором» — ДБ, 419), посылает в создаваемое воспоминание куклгероев-актеров и себя самого («удалились сани, оставив стоящего на страшном русском снегу моего двойника в американском пальто» — ДБ, 416). Пространство памяти превращается в пространство сцены, вдоль сценического задника шагают персонажи английского учебника грамматики, предложения часто напоминают ремарки («время действия: тающая точка посреди первого десятилетия нашего века, место: 59 градус северной широты» — ДБ, 140), а герои уходят со сцены в «жасмином насыщенную тьму». Порой и читатель оказывается включенным в общее действо и становится персонажем на этой сцене: «делегату-читателю нетрудно будет высмотреть среди них меня» — ДБ, 447.

3. Резкое увеличение удельного веса в общей массе автобиографической литературы так называемых «мемуаризованных» автобиографических романов, в которых при внешнем соблюдении всех жанровых параметров усиливается эпическое начало, акцентируются социальные связи, проявляется тяготение к точности и документальности. Одним из самых характерных проявлений этой тенденции можно считать шеститомную эпопею К. Паустовского «Повесть о жизни» (1945 — 1963). В какой-то степени она оказывается подобной «Истории моего современника» В. Короленко с его стремлением к экстенсивному расширению текстового пространства, введением в роман большого количества героев (родственников, друзей, просто случайных знакомых), осложнением магистральной линии побочными «ветками». Произведение становится, скорее, не автобиографическим романом, а развернутой художественной автобиографией. Признанной классикой автобиографических текстов подобного типа являются произведения И. Оренбурга «Люди, годы, жизнь» (1961 — 1965) и М. Шагинян «Человек и время» (1971 — 1978). Книга М. Шагинян — это своего рода «философская автобиография» (не случайно автор — доктор филологии), описывающая эволюцию интеллектуальных пристрастий автора и органически вплетающая в рассказ о событиях личной жизни (обучение в гимназии, защита диссертации) теоретическую рефлексию над различными философскими («Феноменология духа» Гегеля, работы Н. Бердяева, П. Флоренского, С. Булгакова), педагогическими (Я.А.Каменский) и литературоведческими концепциями (рассказ о Мережковских, А. Белом, А. Блоке). Произведение Оренбурга можно по праву считать «автобиографической эпопеей», сочетающей в себе, казалось бы, несовместимые интенции — тяготение к всемирно-историческим обобщениям, выведению своей жизни из замкнутого пространства внутреннего бытия и одновременно универсализация личного опыта, становящегося практически единственным критерием оценки любого явления.174 К этому «полюсу» тяготеет и произведение М. Исаковского «На Ельнинской земле» (1969), жанр которого обозначен как автобиографические страницы. Названия глав здесь явно свидетельствуют о том, что текст Исаковского есть продолжение «короленковской» линии автобиографического романа: «История моего старшего брата», «В ельнинской больнице», «У М.И.Погодина», «В гимназии Ф.В.Воронина», «Учитель сельской школы», «Член РКП (б)» и т. п. Аналогичным образом строится и «С тех вершин» Ю. Друниной (1979) при ее явной ориентации на классическую модель автобиографии (начинается книга с первого воспоминания о нежелании героини надевать белый бант), большое место в которой занимает описание военного быта и встреч с известными людьми (встреча с Гладковым). Стремление «сплести» личную биографию с историей страны наблюдается в «Воспитании души» Ю. Либединского (1959), не случаен тематический, а не хронологический принцип рубрикации воспоминаний: «Первый друг», «Песни», «Первый класс», «Съезд крестьянских депутатов», «Большевики в Совете», «Отец», «Манифест московских ткачей» и др. Аналогичным образом построена автобиографическая повесть В. Шкловского «Жили-были» (1962), где автор рассказывается одновременно о «частных» событиях своей жизни («Бабушка и дедушка», «Дача моих родителей») и вообще о политической и литературной ситуации в России («Опояз после революции», «Ленин», «Академик Краковской академии ИАБодуэн де Куртене»).

4. Развитие «лирического» полюса автобиографической литературы, отказ от непрерывного развертывания единого повествования и предпочтение лирическим способам композиционной организации текста. Как правило, автором выбирается какой-либо метафорический образ, который эксплицируется в самом начале книги и начинает определять логику развертывания воспоминания. По такому принципу строится «вспоминательная» книга А. Ремизова «Подстриженными глазами» (1951), вышедшая с подзаголовком «Книга узлов и закрут памяти» — именно эта метафора становится организующим композиционным принципом, так же, как и в последней книге Ремизова «Иверень» — «загогулины памяти». Подобным же образом организован «вспоминательный» материал в автобиографической повести И.Гофф.

174 В этом плане весьма показательным является тот факт, что, назвав дату своего рождения (1891 год), автор начинает рассказывать, какие события имели место в мире в этом году и какое значение имел 1891 год для всеобщей истории («В России был голод. Французские виноделы разбогатели на вине того года. На троне в Великобритании сидела императрица Виктория. Мир казался успокоившимся, никто не воевал. Гитлеру было два года. Франция готовилась захватить.

Превращение" (1982): в предисловии автор говорит о своем желании «оставить скучную хронологию» и «тряхнуть дерево нашей памяти» 175, чтобы с него посыпались плоды — метафора «дерево памяти», таким образом, задает фрагментарный характер текста, ассоциативный принцип сцепления воспоминаний и метафорические названия глав («Сказка о репке», «И рука не дрогнула», «Похвальное слово трусости» /'Взрослые играют во взрослых" и т. д.). Примыкает к этому полюсу и «книга лирической прозы» О. Берггольц «Дневные звезды» (1959), где автобиографической доминантой становится метафора «Главной книги», которую писатель пишет непрерывно всю свою жизнь. В автобиографическом романе Т. Луговской «Я помню» (1983) организует воспоминание символический предмет — старая коробка, обитая шелком, из которой поочередно достаются различные фотографии, вызывающие те или иные воспоминания.

5. Отказ от прослеживания длительного процесса формирования и развития своей личности от раннего детства до юности, резкая локализация автобиографического материала и помещение в центр повествования рассказ о своей жизни в самый важный ее период. Так, новый всплеск автобиографического жанра наблюдаются в русской литературе 50-х — 80 годов, когда история предоставила потенциальным автобиографам две «благодатные» темы: война и культ личности. Именно поэтому огромное количество автобиографических текстов второй половины XX века — это ставшие почти официальным жанром воспоминания о своей жизни во время войны или о своем пребывании в.

176 сталинских лагерях. «Погружение во тьму, из пережитого О. Волкова, „Черные камни“ А. Жигулина, „Крутой маршрут“ Е. Гинзбург, „Дело моего отца“ К. Икрамова, „Непридуманное“ Л. Разгона», «Страницы пережитого» И. Твардовского, «Вагон» В. Ажаева, «Жизнь и труд» Е Мазурина, «Четвертая Вологда» В. Шаламова и др. В этом случае формальные параметры текста становятся фикцией: неважен тип повествования, стратегия развертывания сюжета, взаимосоотнесенность различных пространственно-временных ситуаций — доминирует исключительно содержательная сторона произведения, важна лишь та информация, которую мемуарист (а именно в такого рода текстах автобиография практически.

Мадагаскар. Александр III, разгромив «Народную волю», несколько успокоился." (И.Оренбург. Люди, годы, жизнь. Воспоминания в трех томах. Том 1. — М&bdquoСов.писатель, 1990, с. 49 — 50).

175 Гофф И. Избранное. Рассказы и повести. — М., Художественная литература, 1987, с. 401.

176 «.все они суть едины, все это рассказанные от первого лица доподлинные истории людей, побывавших в гулаговском аду.» (Пискунов 1992, 5). превращается в мемуары), превратившийся из индивидуального «я» в коллективное «мы», хочет «донести» до читателя.

6. Появление большого количества автобиографических произведений в жанре «повесть для детей и юношества»: автобиографическая трилогия А. Бруштейн «Дорога уходит вдаль» (1956), «В рассветный час» (1958), «Весна» (1961), автобиографический роман В. Смирнова «Открытие мира» (1947 — 1977) и др. В таких произведениях акцент делается на сюжетную занимательность и нравственные проблемы, встающие перед «формирующейся личностью советского человека». Так, повесть В. Инбер «Как я была маленькая» (1954) состоит из коротких главок, построенных по принципу «проступок — вывод-поучение», описывающих, как девочка постепенно усваивает нравственные нормы.

7. И наконец, в литературе последних десятилетий отчетливо наметились две противоположные тенденции. С одной стороны, это развивающийся как в литературе метрополии, так и в прозе «третьей волны эмиграции» опыт «негативной» автобиографии, стремящейся не к апологии бытия автора, а наоборот, к его дискредитации, «экстремистскому» акцентированию отталкивающих свойств собственной натуры («Записки дрянной девчонки» Д. Асламовой, «Это я — Эдичка» Э. Лимонова, «Мама, я жулика люблю!» Н. Медведевой, автобиографические книги И. Яркевича и А. Никонова с непечатными названиями и др.). С другой стороны, это появление огромного количества автобиографических романов, написанных политиками с целью создания нужного имиджа (нужного мифа о себе) и доказательства легитимности и необходимости появления в политике собственной фигуры («Исповедь на заданную тему» Б. Ельцина, «Хождение во власть» А. Собчака, «Мой выбор» Э. Шеварднадзе и др.).

Из вышесказанного следует, что наиболее перспективными направлениями дальнейшего развития исследований по теории и практике автобиографического романа нам представляются следующие:

• изучение автобиографического романа в его соотнесенности с всем предшествующим творчеством писателя, включение его в единый текст всех произведений, рассматриваемый как метатекст, определение статуса в этой текстовой метареальности автобиографического романа (сконцентрированная формула, финальный вариант палимпсеста или «новая» ткань из старых цитат, своего рода внутренний интертекст).

• изучение различных типов автобиографического романа в соотнесенности с той культурной средой, в которой происходило их формирование, прослеживание исторической эволюции автобиографического моделирования.

• компаративистские исследования, выявляющие типологические сближения между различными моделями автобиографического романа в русской и зарубежной литературы (так, например, весьма перспективной представляется нам тема «Роман И. Бунина „Жизнь Арсеньева“ в контексте русского и западноевропейского модернизма (В.Набоков „Другие берега“ — М. Пруст „В поисках утраченного времени“)»).

И наконец, если говорить о потенциально возможных вариантах дальнейшей «судьбы» автобиографического романа и теоретических исследований автобиографического романа, то в постмодернистской ситуации исчерпанности всех автобиографических стратегий автору придется, чтобы быть адекватным контексту, написать что-то вроде «Хазарского словаря» Милорада Павича, предложив читателю несколько «версий» своей жизни с правом самостоятельного выбора методики чтения и инструкцией, как пользоваться автобиографией. Что касается теоретических изысканий, то интересным литературоведческим опытом, очевидно, может стать осуществление идеи А. Жолковского177 и исследование какого-нибудь автобиографического романа в процессе создания своего собственного.

177 В своем эссе «Philosophy of composition» А. Жолковский пишет о своем желании не просто написать академическую статью по поводу «Весны в Фиальте» В. Набокова, а создать «какое-нибудь эдакое Мета-Эссе., Текст, где было бы все» , — словом, свою «Весну в Фиальте» (Золотой век, 1992, с.69).