Русская литература конца XVIII — первой трети XIX вв. в Германии: Немецкая рецепция творчества Г. Р. Державина и Н. М. Карамзина

Раздел 1. Обзор литературы по теме и постановка проблемы.

Тема немецкой рецепции русской литературы в самом общем виде в отечественной и зарубежной исследовательской традиции начала разрабатываться в 1930;40-е гг., и к настоящему времени мы имеем достаточно подробно описанный перечень немецких источников, тем или иным образом связанных с русской литературной проблематикой.

Огромное значение для изучения ранней рецепции русской литературы' в Германии имела работа, опубликованная Эрихом Бёме и Артуром Лютером в 1933 г. в Вене: «Ранние немецкие переводы с русского».1 Это исследование представляет собой первое подробное библиографическое описание немецких переводов с русского, начинающееся переводами сатир Антиоха Кантемира (1752 г.) и заканчивающееся переводами из Тургенева и Толстого. Роль этого исследования трудно переоценить, так как, видимо, именно его появление знаменовало собой начало научного освоения всей рецептивной проблематики русско-немецких литературных связей.

Особенно подробно проблема раннего восприятия русской литературы стала разрабатываться немецкими исследователями в ГДР после второй мировой войны. По вполне понятным причинам концепция русско-немецких взаимоотношений в этот период приобрела очень сильный идеологический оттенок. Она строилась в основном не столько при помощи культурно-эстетических критериев, сколько на основе сопоставления социально-экономических и политических реалий в обеих странах, из которого «вычислялась» соответствующая стадия процесса восприятия русской литературы.

1 Boehme Е., Luther А. Fruhe deutsche Ubersetzungen aus dem Russischen// Philobiblon VI. Wien, 1933. S. 277−370.

В статье 1963 г. «Исследование в области рецепции русской литературы в Германии, его проблематика, методика и задачи"2 Э. Райсснер выделил 9 этапов в процессе восприятия русской литературы:

1. От начала XIX в. до конца освободительных войн,.

2. От окончания освободительных войн до польской революции (1830),.

3. От польской революции до окончания буржуазной революции (1849),.

4. От немецкой буржуазной революции до создания германского государства (1871),.

5. От основания германского государства до начала европейского империализма,.

6. От 90-х гг. до Октябрьской революции,.

7. От Октябрьской революции до установления фашизма,.

8. Период фашизма,.

9. От крушения фашизма до настоящего времени.

Интересно, что данная периодизация абсолютно игнорирует русско-немецкие контакты XVIII в., которые, с точки зрения Райсснера, вряд ли рассматривались в то время обществом как достойная внимания проблема. Позже, в книге «Германия и русская литература 1800−1848», Райсснером действительно практически не были приняты во внимание примеры рецепции русской литературы в XVIII веке, вернее, они приводились как некоторая предыстория, «подготовка» того взрыва интереса к России и русской культуре, который возник в Германии в 10-е гг. XIX в. (во многом в связи с формированием политического образа России как освободительницы народов Европы).

Важно отметить тем не менее, что, несмотря на столь явно навязанный этой работе идеологический контекст, Райсснеру удалось отойти от статистического перечисления фактов знакомства немцев с русской.

2 Rei? ner Е. Die Forschung auf dem Gebiet der Rezepzion russischen Literaturgutes in Deutschland, ihre Problematik, ihre Methodik und ihre Aufgaben// Zeitschrift fur Slawistik 8 (1963). S. 24−45. литературой и сформулировать более сложную и важную задачу: объяснить причины «повышающейся или понижающейся готовности к восприятию и ошибочного толкования некоторых авторов и их произведений, а также причины очевидного предпочтения писателей второго-третьего ряда [.]3», -т.е. задачу объяснить внутреннюю противоречивость процесса восприятия.

В этом смысле работа Грассхофа4, хотя она и охватывает большое количество неизвестных ранее источников конца XVIII века, остается все же на уровне статистического описания и скорее реферирует эти источники, чем строит на их основе какую-либо концепцию.

Среди исследователей, внесших важный вклад в изучение проблемы раннего восприятия русской литературы в Германии, нужно назвать Б. Кайзера, Э. Кале, А. Лаух, Х. Рааба, А. Раммельмаейра, поскольку именно в работах этих ученых был не только приведен и частично проанализирован ряд переводов русских поэтов и писателей на немецкий язык, но также введен в научный оборот ряд источников, содержащих отзывы о русской литературе и относящихся к жанру историко-культурного исследования.

Что же касается отечественной исследовательской традиции, то отдельные проблемы рецепции русской литературы ХУП1-Х1Х вв. в Германии рассматривались в работах П. Н. Беркова, Г. А. Гуковского, Л. З. Копелева и др. Эти высоко профессиональные исследования были посвящены раннему периоду русско-немецких литературных связей. Так, Лев Копелев в статье 1958 г. начинает отсчет с упоминания России в эпической поэме «Аннолид» XI века и далее в качестве одного из самых ранних примеров русско-немецких связей приводит творчество Пауля Флеминга, участника голштинской экспедиции, направлявшейся в Персию через Москву. В своей поэме «В великом Новограде россов», а также ряде сонетов, посвященных Москве, Флеминг воплотил свои непосредственные впечатления от России.

3 Rei? ner Е. Deutschland und russische Literatur 1800−1848. Berlin (Ost), 1970. S. VII. Все цитаты, кроме особо оговоренных, приводятся в переводе, выполненном мной. — А.К.

4 Grasshoff Н. Russische Literatur in Deutschland im Zeitalter der Aufklarung. Die Propagierung russischer Literatur im 18. Jahrhundert durch deutsche Schriftsteller und Publiziesten. Berlin, 1973.

Из актуальных исследований особого внимания, на наш взгляд, заслуживает издание «Западно-восточные отражения», вуппертальский проект под руководством Льва Копелева, посвященный непосредственно русско-немецкой рецептивной проблематике5. К настоящему времени выпущены первые шесть томов этого издания, в которых содержится ряд ценных исследований по истории восприятия немцами России и русскими Германии. Проект представляет собой попытку рассмотреть немецко-русские отношения не только в связи с политическим и идеологическим аспектами рецепции, но и как проблему функционирования в культурном сознании одной нации различных реалий, клише и стереотипов из жизни другой.

Выделяя в отдельную тему немецкую рецепцию творчества Державина и Карамзина, мы ставим своей целью: во-первых, обратиться к малоизученной проблематике ранней немецкой рецепции русской литературы и на конкретных примерах подробно исследовать механизм функционирования русских текстов на немецкой почве, во-вторых, выявить причины состоявшегося или несостоявшегося «освоения» данных текстов и процесс формирования образа русского писателя в литературно-общественном сознании Германии, 6 в-третьих, рассмотреть определенный корпус текстов, имеющих непосредственное отношение к державинской и карамзинской теме (в частности, ряд переводов), но до сих пор не привлекавших пристального внимания исследователей.

Таким образом, на фоне общего анализа рецептивного аппарата литературы данного периода мы намерены индивидуализировать картину ранней немецкой рецепции, обращая внимание на изменения в восприятии.

5 West-ostliche Spiegelungen. Russen und Ru? land aus deutscher Sicht und Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht von den Anfangen bis zum 20. Jahrhundert. Wuppertaler Projekt zur Erforschung der Geschichte deutsch-rassischer Fremdenbilder unter der Leitung von Lew Kopelew.

6 Употребленное в заглавии нашей работы понятие «Германия» мы рассматриваем, разумеется, не в политическом и государственно-правовом отношении, а исключительно в языковом. творчества Державина и Карамзина и на причины, эти изменения обусловившие.

Имена двух русских писателей, вынесенные нами в заголовок работы, были выбраны не случайно. Нам представляется важным сравнить рецепцию творчества авторов, хотя и бывших почти современниками, но традиционно в русской литературе олицетворявших par excellence две разные эпохи, два столетия: Державин — екатерининский век, а Карамзин — век девятнадцатый, начало нового литературного периода. Мы надеемся выяснить, как модели восприятия творчества обоих писателей, сложившиеся в русской культуре, соотносились с моделями их восприятия в немецкой культуре.

Период, рассматриваемый нами в работе, охватывает промежуток времени с 1792 года (когда были опубликованы первые немецкие переводы державинских од «Видение Мурзы» и «Изображение Фелицы») до 30-х годов XIX века (времени появления последних рецензий на немецкий перевод «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина).

Прежде чем перейти к конкретному анализу текстов, нам представляется целесообразным сделать несколько замечаний относительно характера источников.

Э.Райсснер в уже упомянутой выше статье «Исследование в области рецепции русской литературы в Германии, его проблематика, методика и задачи» выделил четыре основных фазы восприятия литературы, каждая из которых может характеризовать определенный уровень развития рецептивного аппарата культуры (литературы), т. е., собственно говоря, готовность одной культуры (литературы) в своей собственной парадигме осмысливать какую-либо другую (чужую).

Мы считаем целесообразным принять за основу классификацию Райсснера и выделяем следующие фазы:

1. Фаза информации. Это уровень рецепции с источниками в виде упоминаний в газетах и журналах, литературных обозрениях или сообщениях путешественников. Имя писателя или поэта почти всегда стоит в ряду других, приводимых в перечне, и иногда неправильно пишется, так как часто воспринимается на слух. Информация может с легкостью заимствоваться из источников той страны, литература которой обозревается.

2. Фаза публикации. Эта фаза начинается с момента первой публикации того или иного автора, и важнейшим фактором здесь является отклик на публикацию (перевода) или его отсутствие. Эта фаза часто характеризуется также тем, что переведенное произведение становится предметом полемики между разными литературными направлениями «чужой» литературы. Произведение может, кроме того, в зависимости от разной культурной ситуации приобретать актуальность или терять ее.7.

3. Фаза критических откликов и интерпретаций. Эта фаза связана со второй, но в основном охватывает лишь те временные промежутки, когда появляется более или менее значительное число рецензий и откликов, позволяющих говорить о том, что обсуждаемое (переводное) произведение является фактом литературного процесса.

4. Фаза художественно-литературного влияния.

Последняя фаза в рамках нашей работы является наименее актуальной, первые же три не обязательно следуют друг за другом, а демонстрируют — на диахронном уровне — разный характер рецепции в рамках одной и тоже литературы.

Тексты, которые мы предполагаем анализировать в связи с интересующей нас проблематикой, можно условно разделить на две группы:

1) собственно отзывы о Державине и Карамзине и их творчестве (в различного рода журнальных рецензиях, антологиях, обзорах);

2) переводы произведений обоих писателей на немецкий язык, обычно сопровождаемые краткой характеристикой их творчества.

7 Э. Райсснер в качестве примера приводит здесь Достоевского, творчество которого пережило два периода необыкновенной популярности — в конце XIX века и после первой мировой войны. См.: Rei? ner Е. Die Forschung auf dem Gebiet der Rezepzion russischen Literaturgutes in Deutschland, ihre Problematik, ihre Methodik und ilire Aufgaben// Zeitschrift fur Slawistik 8 (1963). S. 31.

Разумеется, в каждом конкретном случае мы должны особо оговаривать характер рецепции, поскольку ставим своей задачей создание возможно более полной картины восприятия творчества Державина и Карамзина в Германии. В рамках этой темы мы намерены также обратиться к феномену российской немецкой журналистики, поскольку значительное число переводов, имеющих отношение к нашей теме, публиковалось именно в немецкоязычных изданиях Москвы, Петербурга и Прибалтики. Через немецких комиссионеров данные издания часто попадали и в Германию.

Внося терминологическую ясность, отметим, что в общей рецептивной эстетике используемое нами в дальнейшем понятие «реципиент» обычно употребляется несколько в другом смысле, так как им обозначается не переводчик произведения (информант, интерпретатор и т. п.), а (иностранный) читатель. Однако, принимая во внимание предмет нашего исследования, мы не могли обратиться непосредственно к социологическому аспекту рецепции: для него у нас не было ни соответствующей статистики, ни возможности ее восстановить. В этой связи использование альтернативного термина «посредник"8 в нашей работе представляется не очень удачным. Мы исследуем самые начала рецепции русской литературы, то есть тот культурный феномен, когда различие между посредником и самим реципиентом еще невелико, поскольку сколько-нибудь значительная читательская аудитория даже в самом благоприятном случае может лишь подразумеваться. В этой ситуации чрезвычайно важным остается сам факт обращения к произведению на любом уровне — на уровне перевода, короткого отклика на его публикацию или упоминание в антологии, а также характер культурной деформации, возникающей при этом обращении.

Несмотря на невозможность в нашем случае статистического и социологического подхода к проблеме восприятия русской литературы на уровне «перевод — читатель», исследование ранней рецепции русской.

8 Согласно терминологии общей рецептивной эстетики понятию «посредник» в немецкой научной традиции соответствует термин «Vermittler», во французской — «transmetteur», а в англоязычной — «mediator».

10 литературы представляется тем не менее необходимым, так как речь идет о формировании основных механизмов рецепции, которые долгое время продуктивно функционировали в литературе и во многом характеризуют особенности ее развития — как в России, так и в Германии.

Раздел 2. Историко-культурный контекст ранней немецкой рецепции.

Э.Кросс в статье «Немецкий вклад в изучение британцами России в XVIII в."1 пишет о том, что «в обмене знаниями о России немецкое участие имело первостепенное значение. Именно на немецком языке в течение всего столетия выходили научные работы, содержащие ценную этнографическую, географическую, историческую и статистическую информацию. Даже в конце века, когда англичане и французы начали писать сравнительные исследования, очевидно обращение к немецкоязычным источникам во многих областях."2 Г. Цигенгайст говорил о «пионерской роли, которую сыграла немецкая научная и литературная периодика XVIII и начала XIX вв. в открытии для Европы славянского мира."3.

В области литературы зависимость была наиболее значительной. Как известно, практически все ранние английские и французские переводы из русской литературы делались не с оригиналов, а с уже выполненных немецких переводов. Так, например, первый известный английский перевод из Карамзина был сделан с немецкого перевода Иоганна Рихтера4 и помещен в «Немецком музее»: German Museum, or Monthly Repository of the Literature of Germany, the North ans the Continent in General 2 (1800), p. 104−106- 211−224- 3 (1801), p. 30−38, 116−122. Здесь были опубликованы заметка «О повестях Карамзина» и переводы «Фрола Сирина» и «Бедной Лизы».

1 Cross А. Der deutsche Beitrag zur britischen Ru? landkunde im 18. Jahrhundert// Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert. Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russischwesteuropaischen Kommunikation. Berlin, 1986. S. 271−284.

2 Ibid. S. 271. Среди источников, к которым обращались английские авторы, Э. Кросс упоминает книгу Генриха Шторха «Gemahide von St. Petersburg» («Картины Санкт-Петербурга»), Иоганна Рихтера «Moskwa» и др.

3 Ziegengeist G. Deutschland als Zentrum der Vermittlung slavischer Literatur in Europa im ausgehenden 18. und fruhen 19. Jahrhundert// Zeitschrift fur Slawistik 13 (1968). S. 471.

4 Erzahlungen von N.Karamsin. Aus dem Russischen ubersetzt von Johann Richter. Leipzig, 1800.

Перевод «Писем русского путешественника», выполненный Рихтером, лег в основу английского и французского изданий: Russian Tales. Transi, in the English by John Battersby Erlinglon. London, 1803- Roman du Nord, imites du Russe et du Panois, de Karamzin et du Suhm par Henri de Coiffier. Nouvelle edition revue par la traducteur. T. 1−3. Paris, 1808.

Первой повестью Карамзина, переведенной на иностранный язык, была «Юлия». Это был французский перевод, опубликованный в «Spectateur du Nord» («Северном зрителе»), — немецком журнале на французском языке, издававшемся в Гамбурге.

Примеры подобного рода в конце XVIII — начале XIX вв. можно было встретить на каждом шагу. Первые французские и английские переводы, выполненные с русского оригинала французами и англичанами, а не русскими, упражняющимися на досуге в языках, относятся к концу 10-х годов XIX века.5.

В «Систематическом обозрении литературы в России в течение пятилетия, с 1801 по 1805 гг.» Генрих Шторх писал: «В числе 10 переводчиков российских сочинений находятся 8 немцев и только 1 француз и 1 грек [.]. Из 30 переведенных сочинений (исключая статьи из журналов) 29 переложены на немецкий язык. — Из всего нами показанного явствует, что распространением российской литературы в землях иностранных, не токмо преимущественно, но почти и исключительно занимаются немцы и что из всех в России пребывающих иностранцев одни немцы собственными трудами своими содействуют успехам российской литературы».6.

Итак, почему распространением русской литературы начали заниматься именно немцы? Почему в английской и французской прессе появлялось столько негативных суждений по адресу русской литературы в то время, когда немцы благославляли рождение новой национальной литературы и с.

5 Ср.: Пономарев С. И. Материалы для библиографии литературы о Н. М. Карамзине. К столетию его литературной деятельности (1783−1883). Пб., 1883- Быкова Т. А. Переводы произведений Карамзина на иностранные языки и отклики на них в иностранной литературе// XVIII век. JL, 1969. Сб. 8.: Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. С. 324−342. уверенностью говорили о том, что через очень непродолжительное время русский язык сделается принадлежностью хорошего воспитания?

В сближении России и Германии в XVIII — начале XIX вв., несомненно, важную роль сыграли факторы политического, экономического и географического характера, на которых мы остановимся в дальнейшем. Однако помимо этих факторов привлекает к себе внимание и общий историко-культурный контекст, в рамках которого в данный период осуществлялось восприятие чужой культуры в Германии. Речь идет прежде всего о формировании немецкой национальной идеи, оказавшей, как нам представляется, значительное влияние на взаимоотношения немецкой литературы с литературами других стран, а также на процесс самоидентификации немецкой культуры, которая в конце XVIII — начале XIX вв. стремилась определить свое место в ряду европейских культур и зачастую противопоставляла себя этим культурам.

Гердер в одном из фрагментов книги «О новейшей немецкой литературе», посвященном проблеме адекватного перевода Гомера, писал об особом характере немецкой культуры, противопоставляя ее французской: «Французы, безмерно гордые своим национальным вкусом, все им измеряют, — вместо того, чтобы идти навстречу вкусу новой эпохи. Гомер должен приходить во Францию побежденным и одеваться по их моде, чтобы не колоть им глазаон должен лишиться своей почтенной бороды и снять с себя старую одежду простолюдина, чтобы отвечать французским обычаям. Там же, где все еще будет проглядывать его крестьянское величие, его высмеют как варвара. — Мы же, бедные немцы, напротив, не имеющие ни публики, ни отечества, ни тиранов национального вкуса, хотим видеть Гомера таким, каков он есть"7.

Стремление «видеть Гомера таким, каков он есть», то есть готовность принять в свою культуру «чужое» как нечто, имеющее самостоятельную.

6 Storch Н, Adelung F. Systemaliche Ubersicht der Literatur in Ru? land walirend des funfjahrigen Zeitraumes von 1801 bis 1805. Bd. 1. St. Petersburg, 1810−1811. S. 351−352.

7 Herder J. G. Uber die neuere deutsche Literatur. Fragmente. Zweite Sammlung. Forderung nach einer adaquaten Homer-Ubersetzung// Herder J.G. Werke. Bd. 1.: Herder und der Sturm und Drang 1764−1777. Munchen, Wien, 1984. S. 245. ценность, декларируется Гердером как программа развития новой национальной культуры, как культурный универсализм, который должен стать характеристикой немецкой культуры. Смысл противопоставления, раскрывающегося в этой программе, ясен: французская культурная традиция, концентрировавшаяся до сих пор исключительно на себе самой и остававшаяся закрытой для других культур, ставится в оппозицию новой немецкой культуре, принципиально открытой для «чужого» и благодаря этой толерантности приобретающей высокий статус.

Космополитизм и универсализм декларировались немецкими просветителями как национальная программа и в этом смысле должны были противостоять замкнутости французской просветительской культуры.8 В этой связи необходимо отметить, что понятие космополитизма, которое достаточно часто встречается и в словаре французского Просвещения, имело принципиально иной характер, поскольку было выражением социального и политического пессимизма по отношению ко всей западной цивилизации. Хрестоматийные оппозиции типа «природа О культура», «естественное <=> цивилизованное» возникли именно на этой почве. Поэтому французский космополитизм «чаще всего был не в состоянии способствовать открытию новых горизонтов и знакомству с другими народами и их особенностямипрямо или косвенно он показывал главным образом пальцем на Францию или в противном случае на Европу [.]"9, выполняя, таким образом, чисто полемическую функцию. Апелляция к «экзотическим» народам оставалась в этой полемике не более чем удачным риторическим приемом. Даже климатическая теория, исходившая из того, что представители одной нации.

8 А. В. Михайлов считал, что универсализм как тенденция немецкой культуры повлиял и на становление русской культуры XIX в., предоставив в распоряжение последней определенный язык выражения: «[.] Этот немецкий универсализм точно так же противопоставил себя Западу, западному неумению и нежеланию перевоплощать себя в „чужое“, как русская культура, словами Достоевского (раньше Белинского), противопоставляла себя Западу, включая и Германию.» (Михайлов A.B. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. M., 1989. С. 70.).

9 Fink G.-L. Le cosmopolitisme. Reve et realite au siecle lumieres dans l’optique du dialogue franco-allemand// Aufklarung als Mission (La mission des Lumieres): Akzeptanzprobleme und Kommunikationsdefizitc. Marburg, 1993. S. 43. априорно не могут быть похожи на представителей другой, расставляла ценностные акценты: «она лишь легитимировала превосходство французов, живущих в зоне умеренного климата, наиболее благоприятного для интеллектуального и культурного развития, и обосновывала неполноценность жителей севера».10.

Критика французской классицистической культуры, ее замкнутости и риторичности, была одним из важных пунктов, на которые опиралось немецкое Просвещение. Так, в «Гамбургской драматургии» Лессинг создает довольно негативный образ французского театра с его канонами и доктринами классицистической эстетики, в которой, кроме всего прочего, неправильно трактуется поэтика Аристотеля (Лессинг критикует здесь, как позднее Гердер, неадекватный перевод произведений античной литературы11). Однако несмотря на наличие подобной критики, патриотизм немецких просветителей являлся лишь одной из дополнительных характеристик мировоззрения, в целом подчеркивавшего свою установку на космополитизм. Преодоление провинциальности немецкой культуры по отношению к культуре «la grande nation» должно было осуществляться в рамках создания интернациональной «республики ученых» (Gelehrtenrepublik).

Исходя из представлений подобного рода, Томас Аббт (Thomas Abbt, 17 381 766) в своем знаменитом трактате «Vom Tode fur das Vaterland» («О смерти за Отечество», 1761) рассматривал патриотизм как приверженность к выбранной по своей воле родине, которая находилась не там, где человек родился, а там, где можно было жить в соответствии с «благотворными законами».12 То есть отечество, по Аббту, могло быть лишь там, где было просвещенное государство.

10 Ibid. S. 26.

11 См., например, разделы 73−76 «Гамбургской драматургии»: Gotthold Ephraim Lessings sammtliche Schriften. Dritte, auf s neue durchgesehene und vermehrte Auflage, besorgt durch Franz Muncker. Bd. 1−23. Stuttgart, 1886−1924. Bd. 6. S. 38−42.

12 См.: Abbt T. Vom Tode fur das Vaterland// Der Siebenjahrige Krieg im Spiegel der zeitgenossischen Literatur. Leipzig, 1935. S. 53.

Берлинский проповедник и писатель Даниэль Йениш (Daniel Jenisch, 17 621 804), подводя в своей книге «Geist und Charakter des achtzehnten Jahrhunderts», («Дух и характер восемнадцатого века», 1801) итоги просветительской эпохи в Германии, так определял ее роль в европейской культурной истории: «Французы обладают большими заслугами в зачинании и распространении Просвещения восемнадцатого столетиябританцы — в его глубокой переработке и завершении. Французы заботились и продолжают заботиться об удовольствиях высшего светабританцы стали учителями истинных мыслителей и основательными деятелями науки. У них обоих учился немец, которого свет Просвещения достиг позже [.]- но который вскоре, озаренный французским и британским факелом, преобразился в своем собственном свете и превратился из подражателя в мастера, из ученика в учителя и своим прилежанием очистил, своей изобретательностью облагородил и сделал еще более совершенным золото, принесенное к нему Сеной и Темзой."13.

Подобную модель развития немецкой культуры XVIII в. можно встретить в текстах многих немецких просветителей. Обратим внимание на то, что значение французской и английской культур здесь не оспаривается, а влияние, оказанное этими культурами на Германию, расценивается как благотворное, поскольку речь идет о некотором — общем для всех — пути культурного развития, результатом которого является достижение статуса просвещенного государства.

Данная посылка оказала в XVIII — начале XIX вв. влияние и на восприятие русской культуры, которая понималась немецкими просветителями не как «варварская» альтернатива цивилизованной, но «усталой» Европе, а как страна, являющаяся частью общеевропейской культурной общности. Интерес, проявленный немцами к России, а также к другим (нецивилизованным, с французской и английской точки зрения) странам, обусловливался, таким.

13 Jenisch D. Geist und Charakter des achtzehnten Jahrhunderts, politisch, moralisch, asthetisch und wissenschaftlich betrachtet. Erster Teil. Berlin, 1800. S. 91. Цит. по: Kopelew L. Neues Verstandnis und neue Mi? verstandnisse, neue Verbindungen und neue Widerspruche. Zum Ru? landbild der deutschen Aulklarung// West-ostliche Spiegelungen. Russen und Ru? land aus deutscher Sicht. 18. Jalirhundert: Aufklarung. Reihe A. Bd. 2. Munchen, 1987. S. 21. образом, определенной культурной программой, сформулированной немецким Просвещением.

Проявляя всесторонний интерес с другим странам, немцы, разумеется, очень болезненно реагировали, когда выяснялось, что французские и английские представители интернациональной «республики ученых» не только не были склонны всерьез принимать достижения немецкой культуры, но иногда даже не догадывались о существовании последней. Эта тема на протяжении многих лет обсуждалась на страницах немецкой периодики.

Так, в «Teutscher Merkur» («Немецком Меркурии»)14 за 1774 г. Виландом была опубликована статья «Об одном диковинном комплименте, который был сделан немецкой литературе в Лондонском Журнале», где он пишет:

Англичане, должно быть, имеют серьезные причины гордиться их Бэконом, их Мильтоном, их Дрейдоном и Попом, их Локком и Юмом, и прежде всего их Ньютоном и их великим Шекспиром, но предпочтения не дают права презирать другихи ни одному представителю этой просвещенной нации не может сделать чести говорить о немцах, которые дали мужа, зажегшего пред Ньютоном факел* (*Иоганн Кеплер, математик при императорах Рудольфе II и Матиасе — примечание Виланда, А.К.), как о племени варваров, которое, только пробудившись от сна незнания и неведения, начинает пробовать обращаться со своими глазами, ушами, руками и ногами и при сем ведет себя так, что у других зарождается надежда на то, что со временем оно будет порядочно напоминать остальных людей.".

Повод для подобного наблюдения предоставило Виланду «сочинение из Лондонского Журнала от мая 1773 года с названием „Опыт о сельской поэзии“, в котором так называемый Музидорус ставит немцев в пример того размаха, какой принимает обычно дух одной из варварства пробудившейся нации.» «[.] Мне представляется, — пишет Виланд, — что если в центре Лондона, в публичном и идущем в руки каждого журнале, — журнале, в котором ученые всех наук выдают свои сочинения, так говорится о нации, как говорит о ней этот Музидорус, хотя она пребывает в ближайших отношениях с английской уже достаточно, чтобы не быть более неизвестной, тогда можно, не осведомляясь, заявить, что в Англии вряд ли заботятся о состоянии учености упомянутой выше нации так много, как у нас заботятся о литературе лапландцев и жителей Камчатки."15.

Далее Виланд приводит мнение «ученого Музидоруса», который, говоря о немецкой литературе, распрощавщейся наконец со своим «варварским» прошлым, приводит имена «достойнейших» поэтов: Бодмера, Брайтингера, Клейста, Клопштока, Вайлаида6. Отказываясь полемизировать с англичанином на тему немецкой литературы, Виланд замечает: «Нужно действительно очень мало знать о нации, о которой пишет сей муж, чтобы не знать имен Хагедорна, Глейма, Уца и Геллерта, ему неизвестны даже имена Раммлера и Лессинга [.] Между тем, добрые намерения Музидоруса заслуживают все же нашей благодарности. То, что он хотел оказать нам честь, очевидно [.]». 17.

Эта статья Виланда очень показательна. В конце XVIII — начале XIX вв. в Германии появлялось множество публикаций подобного рода, иронически, а иногда и с возмущением представлявших публике мнение английской и французской критики о немецкой литературе.18.

14 Своим названием «Немецкий Меркурий», кстати, явно бросал вызов знаменитому «Mercure de France».

15 Wieland C.M. Uber ein seltsames Compliment, das der deutschen Literatur im London Magazine gemacht worden// Der Teutscher Merkur. Weimar, 1774. Bd. 5. S. 114−116.

16 Так английский критик написал имя Виланда.

Ibid. S. 118.

18 См., например: Bottinger К.А. Wie urteilt das Ausland uber teutsche Literatur?// Der Neue Deutsche Merkur. 1797. Bd. 3. S. 34−47- Archenholz J.W. Die deutsche Literatur in England// Minerva. 1800. Bd. 4. S. 107−124- Von der Beschaffenheit der Urteile der Englander uber die Deutsche Nation und die Deutsche Literatur// Neue Berlinische Monatsschrift. 1803. Bd. 9. S. 98−147- HiittlerJ.G. Urteile der Englander uber die teutsche Nation// London und Paris. 1807. Bd. 19. S. 9699- Schicksal der deutschen Literatur in Frankreich// Der Genius des 19. Jahrhunderts. 1801. Bd. 3. S. 365−366- Zur Geschichte der Urteile auslandischer Schriftsteller uber die deutsche Literatur// Aurora. 1804. Jg. 1804. S. 54−55. Любопытна тенденция французской критики при переводе немецких произведений «приписывать» последние литературе более низкого ранга. Так, в «Zeitung fur die elegante Welt» («Газете для любителей изящного») 1816 г. немецкий критик с возмущением упоминал рецензию в «Journal des debats» («Журнал прений») на «Марию Стюарт» Шиллера, содержание которой сводилось к тому, «что хваленый Шиллер, которым так восхищаются немецкие варвары, в лучшем случае хорош для того, чтобы увеселять нищету, на бульварах.

Действительно, немецкая литература за небольшими исключениями и в начале XIX в. оставалась неизвестной во Франции и Англии.19 Книга мадам де Сталь «De l’Allemagne» (1810), которая, как принято считать, открыла французам немецкую культуру, была запрещена в наполеоновской Франции, а ее создательницу упрекали в том, что она написала «нефранцузскую» книгу, в которой предлагалось принять за образец народ, с точки зрения французов,.

20 того недостойный. В Англии немецкая литература была известна еще меньше. В этой связи исследователи указывают на то, что «свое европейское распространение и значение немецкая литература, как и немецкий язык, начала с России, а не с западных государств"21.

Возвращаясь к проблеме самоидентификации немецкой культуры в XVIII в. и возникновению национальной идеи, нужно отметить, что значительную роль здесь сыграла и «официальная» позиция власти: Фридрих Великий, будучи страстным поклонником французской культуры, как известно, очень скептически относился к немецкой литературе и ее достижениям.22 Книга.

Парижа толкущуюся перед шатрами канатоходцев" (Zeitung fur die elegante Welt. Nr. 170, den 30. August 1816. S. 1354).

19 Таким исключением, был, например, «Вертер», об успехе которого Гете писал позже в «Венецианских эпиграммах»:

Deutschland ahmte mich nach und Frankreich mochte mich lesen.

England! Freundlich, empfingst du den zerrutteten Gast.

Doch was fordert es mich, da? auch sogar der Chinese.

Malet mit angstlicher Hand Werthern und Lotten auf Glas?

Германия мне подражала и Франция захотела меня читать.

Англия! Дружелюбно приняла ты страдающего гостя.

Но что пользы мне в том, что даже китаец.

Пишет на стекле робкой рукой Вертера и Лотту?].

Однако благодаря этому успеху Гете оставался во Франции и в 20-е годы XIX в. исключительно автором «Вертера». Цит. по: Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. JL, 1982. С. 33.

20 StaelA.G. de. De l’Allemagne. Upsala, 1814. Tome premier. P. 4.

21 Берков П. Н. Немецкая литература в России в XVTII веке// Берков H.H. Проблемы исторического развития литератур. Л., 1981. С. 257.

22 Позиция прусского короля, конечно, не может отождествляться с позицией власти во всех землях раздробленной Германии, но фигура Фридриха важна для нас здесь в связи с его ролью просвещенного монарха. Кроме того, именно Пруссия являлась признанным центром немецкого Просвещения.

Фридриха «De la litterature allemande"23, вышедшая в 1780 г. на французском языке, фактически лишала немецкую литературу права на существование: немецкий язык в ней получил эпитет «полуварварского», а немецкие произведения упрекались в отсутствии вкуса, то есть объявлялись «написанными не по правилам». Фридрих предлагал немцам последовать за просвещенными народами, под которыми, конечно, прежде всего подразумевалась «la grande nation», наследница великой греческой и римской культуры.

Несмотря на эту в общем и целом напоминавшую идеи немецких просветителей позицию, то, что прусский король не заметил существования немецкой литературы, уже давно, по мнению многих, соперничавшей с французской и английской, вызвало болезненную реакцию среди немецких писателей и ученых.24 Лишенная поддержки монарха, немецкая литература поэтому не только противопоставляла себя литературам Франции и Англии, не желавшим принимать ее во внимание, но и внутри собственного немецкоязычного культурного пространства вынуждена была бороться за свое признание.

23 Полное название книги: «De la litterature allemandedes defaults qu’on peut reprocherquelles en sont les causeset part quels moyens on peut les corriger» («О немецкой литературе, недостатках, в которых ее можно упрекнуть, причинах последних и о средствах их исправления»),.

24 О дискуссии по поводу книги Фридриха см.: Spies В. Zur vorklassischen Theorie einer Nationalliteratur und der Auseinandersetzung um Friedrichs II. Schrift «De la litterature allemande"// Literatur fur Leser. Miinchen, 1986. S. 1−16. Разумеется, литературные приоритеты прусского короля повлияли и на его репутацию в кругу немецких литераторов: несмотря на политические и военные успехи, на европейскую славу просвещенного монарха, Фридрих Великий не стал героем ни одного сколько-нибудь значительного произведения. Шиллер писал о немецкой Музе, без защиты и уважения отходящей от трона Фридриха:

Von dem gro? ten deutschen Sohne, Von des gro? en Friedrichs Throne,.

Gieng sie schutzlos, ungeehrt. Ruhmend darfs der Deutsche sagen, Hoher darf das Herz ihm schlagen, Selbst erschuf er sich den Wert.

От величайшего немецкого сына, От трона великого Фридриха,.

Уходила она без защиты и уважения. Гордясь, может сказать немец, С часто бьющимся сердцем, Что он сам создал свою славу.].

Die deutsche Muse, 1800 (Schillers Werke. Nationalausgabe. Bd. 2. Teil 1. Gedichte. Weimar, 1983. S. 408).

Этот факт в значительной степени определил характер развития национальной идеи в Германии. Культурный универсализм немецкого Просвещения стал подвергаться критике со стороны тех, кто, предрекая Германии великое будущее, боролся против всех «чуждых» ей культурных влияний. То, что немецкая литература не отвечала «европейским нормам», перестало расцениваться как ее недостаток.25.

В немецкой литературе возникла мифологема славного исторического прошлого Германии. Французская культура теперь уже не просто критиковалась — она отрицалась, а немецкой культуре предрекалось великое будущее, обещавшее порой и самые неожиданные политические перемены. «Я считаю необходимым, — писал историк Иоганнес фон Мюллер (Johannes von Muller, 1752−1809) в 1778 году, — указывать на связь между моими швейцарцами26, римлянами и историей немцев и их императорской власти, потому что отечество всех европейцев, начатки всех государств, прежний образ почти всех новых законов находится в Германии, потому что Италия и Гельвеция были под властью Германии, а немцы снова будут властвовать над миром [.]. Мне очень хочется как-нибудь поехать в Берлин, из-за языка. Немецкий язык становится для меня с каждым днем прекраснейсреди других.

25 Так, Юстус Мёзер (Justus Moser, 1720−1794), критикуя книгу Фридриха, говорил, что немцам пора перестать заботиться о том, чтобы быть похожими на французов, и начать воспитывать в себе национальное чувство. В этой связи «Гец фон Берлихинген», раскритикованный Фридрихом как произведение, написанное «не по правилам», в подражание Шекспиру (а Фридрих, разумеется, придерживался мнения, высказанного о Шекспире Вольтером), признавался Мёзером национальным произведением, поскольку Гете выбрал для него сюжет из немецкой истории. Причины же культурного отставания Германии Мёзер видел в том, что немцы на протяжении многих десятилетий «воспитывались мужами, обучавшими только на латинском языке, презиравшими достижения своего народа и обращавшимися к французским или итальянским произведениям посредственного качества вместо того, чтобы совершенствовать немецкий стиль и искусствоне задумываясь над тем, что таким способом нельзя создать ничего, что могло бы понравиться французам и итальянцам, а нам [немцамА.К. сделало бы честь.» (Moser J. Uber die deutsche Sprache und Literatur (1781) // Friedrich der Gro? e. De la litterature allemande. Erganzt durch: Justus Moser. Uber die deutsche Sprache und LiteraturChristian Thomasius. Von Nachahmung der Franzosen. 2. Aufl. Berlin, 1902. (Deutsche Literaturdenkmale des 18. und 19. Jahrhunderts. 16. Darmstadt. 1969.) S. 180.).

26 Мюллер был уроженцем немецкой Швейцарии. языков нет языка сильнее и богачея думаю, французский проиграет, как только немецкое оружие однажды снова завоюет мир".27.

Несколько позже, в произведениях немецких романтиков, воззрения подобного рода стали декларироваться уже как конкретные историко-политические задачи, стоящие перед Германией. Из отвлеченной культурной конструкции они, таким образом, превращались во вполне определенную историческую реальность.

Новалис в статье «Die Christenheit oder Europa» («Христианский мир или Европа», 1799) так определял характер исторического развития Германии, являвшейся, по его мнению, единственной полноправной наследницей средневековья: «Германия идет медленным, но уверенным шагом впереди остальных европейских государств. В то время как последние заняты войной, спекуляцией и соперничеством партий, немец с прилежанием готовит себя к тому, чтобы стать современником более развитой культурной эпохи, и это продвижение вперед должно придать ему со временем значительное.

28 превосходство над другими.".

В годы наполеоновских войн, когда противостояние Франции стало уже чисто военной реалией, обоснование исторической роли Германии и ее будущей славы приобрело характер политического манифеста. Так, «Лекции о драматическом искусстве и литературе», прочитанные Августом Шлегелем в 1808 г. в Вене, помимо своего академического назначения, имели четко выраженную политическую цель и идеологически являлись частью грандиозного национального проекта романтиков. Атмосфера 1808−1809 годов была проникнута ожиданием военного столкновения с Наполеоном, и Вена играла роль духовного и историко-политического центра, противостоящего.

27 Johannes Mullems Briefe an Carl Victor von Bonstetten. Geschrieben vom Jahr 1773 bis 1809. Zweiter Theil. Tubingen, 1812. S. 1 f. Цит. по: Kopelew L. Neues Verstandnis und neue Mi? verstandnisse, neue Verbindungen und neue Widerspruche. Zum Ru? landbild der deutschen Aufklarung// West-ostliche Spiegelungen. Russen und Ru? land aus deutscher Sicht. 18. Jahrhundert: Aufklarung. Reihe A. Bd. 2. Munchen, 1987. S. 20.

28 Novalis. Werke, Tagebucher und Briefe Friedrich von Hardenbergs. Bd. 2: Das philosophisch-theoretische Werk. Munchen und Wien, 1978. S. 744. наполеоновской Франции. В это время вместе со Шлегелями в Вене находились многие другие романтики: Й. Гентц, А. Мюллер, Ц. Вернер, Л. Тик, -что превращало столицу Габсбургской империи в своего рода форум романтической политики.

Новый немецкий патриотизм, стимулировавшийся этой политикой, развивался в рамках исторической концепции, согласно которой институт римско-германской императорской власти и вообще законы средневекового государства германской нации были единственно верным выражением высшей политической власти в Европе. В соответствии с этим немцы представлялись единственной нацией, сумевшей со времен средневековья сохранить истинную культуру. Значительная роль в этой концепции отводилась немецкому языку, который Август Шлегель еще раньше, в своих берлинских лекциях, назвал единым языком средневековой Европы: «[.] в Европе все языки либо являются немецкими диалектами, либо возникли из смеси немецкого с латинским, существовавшим в провинциях. Если же учитывать при этом близкое родство немецкого с латинским, которое ни одному исследователю языка не может показаться сомнительным, то различные языки Европы предстанут перед нами диалектами одного единственного». Излишне говорить, какой язык Шлегель имел в виду под этим «единственным». В будущем на нем должны были, по Шлегелю, говорить все развитые нации.30.

В «Венских лекциях» Шлегель описал всю историю искусства в терминах «классическое» и «романтическое». Под классическим искусством им понималось искусство античности, под романтическим — немецкое искусство средневековья и наследующее ему современное. Все, что находилось в промежутке между этими двумя, объявлялось искусством подражающим, неистинным. В виду имелось, разумеется, прежде всего французское искусство, которое в этой новой национальной концепции просто.

29 A.W. Schlegels Vorlesungen uber schone Literatur. Gehalten zu Berlin in den Jahren 18 011 804. Dritter Teil (1803−1804): Geschichte der romantischen Literatur// Deutsche Litteraturdenkmale des 18. und 19. Jahrhunderts. A.W. Schlegels Vorlesungen uber schone Literatur und Kunst. Heilbronn, 1884. S. 16.

30 Ibid. S. 33. обесценивалось.31 Наряду с греками и римлянами обладателями истинной поэзией оказывались теперь только немецкие романтики, поскольку они никогда не стремились подражать древним, а развивали свою собственную (национальную) традицию, идущую еще от средневековья. Шлегель провозглашал новую литературную эпоху, начавшуюся с Лессинга, Гете и Шиллера, когда немцы перестали наконец подражать французам и обратились к своей национальной истории. Будущее немецкого театра Шлегель видел в национально-исторической драме, которая должна была стать одним из основных жанров романтической литературы. Духовное обновление Германии, по Шлегелю, было возможно только при условии воссоздания ее былой имперской славы («такими, какими немцы были издревле и какими они должны стать снова»): «Если мы не начнем извлекать уроков из истории, как это было до сих пор, мы, немцы, некогда бывшие первым и славнейшим народом Европы, чей свободно избранный князь обладал правом вето, признававшимся главой всего христианского мира, — мы, немцы, подвержены опасности навсегда исчезнуть из ряда самостоятельных народов."32 Так в культурно-исторических терминах Шлегель аргументировал политическую программу немецкого романтизма.

Общеизвестно суждение о том, что романтики открыли для Европы поэзию других народов, прежде считавшихся варварскими. Немецко-русские контакты конца XVIII — первой половины XIX вв. можно было бы попытаться «подверстать» под это общее место, если бы не одно «но»: романтики интересовались в основном народной поэзией, фольклором, а не светской литературой, которую они считали вялым подражанием европейской, поэтому.

31 Французы отвечали на выпады подобного рода весьма остроумным способом: критика направлялась теперь не в сторону немецкой литературы вообще, а в сторону того же Шлегеля, который, по мнению одного французского критика, недостаточно высоко ценил литературу собственной же нации (то, что сам критик считал немецкую литературу литературой исключительно подражающей, на фоне таких обвинений отходило на задний план). См.: Urteil eines Franzosen uber unsere Literatur// Zeitung fur die elegante Welt. Nr. 124, den 27. Juni 1816. S. 985−990.

32 A.W. Schlegels Vorlesungen uber schone Literatur. Gehalten zu Berlin in den Jahren 18 011 804. Dritter Teil (1803−1804): Geschichte der romantischen Literatur// Deutsche Litteraturdenkmale никакого интереса она для них не представляла.33 В своих оценках светской поэзии славян романтики выступали с тех же националистических позиций, с которых они судили и о французской литературе, так как истинная литература — идеологически и эстетически оформленная мировоззрением романтизмабыла априорно возможна только в Германии.

После победы над наполеоновской Францией националистические настроения в Германии усилились. Представители либерально настроенных студенческих корпораций (Burschenschaft) свое требование единой Германии подкрепляли теперь уже и практической деятельностью, организовывая еврейские погромы и сжигая «враждебные» книги. В октябре 1817 г. в Вартбурге состоялся съезд «буршей», посвященный 300-летнему юбилею Реформации и 4-летней годовщине Лейпцигской битвы народов. На съезде произносились антифранцузские речи, представители радикального крыла проклинали Священный Союз и русскую тиранию. Там же были сожжены «Code Napoleon» и книги Августа Коцебу (August von Kotzebue, 1761−1819), пытавшегося убедить немцев, что своим спасением они обязаны в первую очередь России.34 Позже деятельность Коцебу в основанном им журнале «Literarisches Wochenblatt» («Литературный еженедельник») и подготовленные им для Петербурга доклады о событиях в Германии создали Коцебу репутацию русского шпиона. В 1819 г. Коцебу погиб от руки одного из «буршей»: студент теологического факультета Карл Людвиг Занд бросился на него с кинжалом, воскликнув «Hier, Verrater des Vaterlandes!» (Вот он — предатель Отечества!). des 18. und 19. Jahrhunderts. A.W. Schlegels Vorlesungen uber schone Literatur und Kunst. Heilbronn, 1884. S. 33.

33 Интерес романтиков к светской поэзии своей собственной нации также был весьма умеренным, — в отличие от интереса к старонемецкой поэзии, которая заключала в себе «правильное» (национальное) самосознание. Неслучайно в это время и пристальное внимание к «Песне о Нибелунгах», которая стала играть роль национального исторического эпоса. К этому же времени относится и возникновение науки о немецком языке и литературе как официально признанной академической дисциплины. С основанием Берлинского университета в 1810 г. Фридрих фон дер Хаген получил руководство первой в истории науки кафедрой немецкой филологии.

34 См.: Kotzebue А. von. Meine verschiedenen Bestimmungen im burgerlichen Leben// Jahrbuch der Sammlung Kippenberg. Bd. 2. Leipzig, 1922. S. 198.

Тевтономания, захватившая многих немецких публицистов и писателей, питалась в значительной мере и недовольством консервативной политикой Священного Союза, в котором роль России стала изображаться самыми черными красками. Кроме того, у немецкой литературы появились новые теоретики, критиковавшие старый немецкий универсализм, поскольку, по их мнению, он теперь препятствовал развитию национального самосознания. Так, Вольфганг Менцель (Wolfgang Menzel, 1798−1873) в своей книге «Die deutsche Literatur», получившей в конце 20-х — первой половине 30-х годов широкую известность в Германии и за ее пределами, писал: «Нет народа, который так умел бы переносится мыслью в другой народ, как немцы. Смена ролей — это для наших поэтов предмет веры [,.]"35. «Глубочайший источник той склонности (предпочтения всего чужого) — это человечность немецкого характера. Все мы без исключения космополиты. Наше национальное заключается в том, чтобы не желать быть национальным и против национально-особенного заявлять нечто общезначимо человеческое. У нас постоянная потребность реализовать в себе идеал «нормального» философского народа. Мы хотим усвоить культуру всех наций, все цветы человеческого духа [.] И другие народы тоже ценят чужое, но они в отличие от нас не отбрасывают самих себя."36.

В этом высказывании очевидным образом переосмыслена программа немецкого Просвещения: готовность принять в свою культуру «чужое» как нечто, имеющее самостоятельную ценность, признававшаяся Гердером в качестве одного из необходимых условий для развития новой национальной культуры, описывается Менцелем как препятствие для подобного развития.

Критика универсализма, понятого как недостаток самобытности, стала общим местом в произведениях писателей «Молодой Германии» (в первые годы ее существования Менцель был в ней своего рода духовным наставником). Неслучайно в этой связи и возникновение дискуссии о.

35 Menzel W. Die deutsche Literatur. Stuttgart, 1828. Bd. 2. S. 64.

36 Ibid. Bd. 1. S. 44. Приведенный в тексте перевод цитируется по книге: Михайлов A.B. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. М., 1989. С. 66. творчестве Гете. Младогерманцы, проповедовавшие новое национальное возрождение Германии, не могли простить Гете ни его приверженности к французской культуре, на которой тот был воспитан, ни его ориентацию на старый культурный универсализм, поэтому произведения Гете, репрезентировавшие раньше национальную литературу par excellence, были оценены как недостаточно «немецкие».37 При таком подходе исключался как нечто само собой разумеющееся интерес к чужой культуре вообщенеотъемлемая черта любого национализма.

Младогерманцы так же, как некогда романтики, были весьма категоричны и последовательны в своем отрицании культуры других народов. Их отношение к России в этом смысле не составляло исключения. Разумеется, тот факт, что русское правительство к началу 30-х годов XIX в. пыталось «корректировать» общественное мнение в Германии, покупая право публикации тех или иных материалов, представлявших немецкому читателю Россию в выгодном свете, не прибавляло популярности ни русской культуре, ни русской политике.38.

37 Любопытно, что эта критика нашла сочувственные голоса и в России: Булгарин перепечатал отрывок из первого издания «Немецкой литературы» Менцеля, прибавив к переводу комментарии на тему о русской литературе, в которых он обвинял Пушкина в том, что он в своих произведениях не отражает «духовного бытия» русского народа. (Р.Ю.Данилевский указывал на то, что в формировании славянофильства большую роль сыграли идеи немецкого романтизма и развившейся из него тевтономании либерально-демократического движения. См.: Данилевский Р. Ю. «Молодая Германия» и русская литература. Л., 1969. С. 91.).

38 Особую главу в восприятии России и русской культуры в Германии составляет пиетическое «Движение пробуждения» (Erweckungsbewegung), в текстах которого в разное время провозглашалась спасительная роль России перед лицом всемирной катастрофы. В 1836 году, объявленному пиетистом Иоганном Альбрехтом Бенгелем (Johann Albrecht Bengel, 16 871 752) годом наступления Тысячелетнего царства, должна была предшествовать битва с Антихристом, в которой Россия повела бы за собой, следуя повелению Бога, все народы Европы. Позже Генрих Юнг-Штиллинг (Heinrich Jung-Stilling, 1740−1817) развил эти идеи в своей книге «Siegesgeschichte der christlichen Religion» («Победоносная история христианской религии»), С появлением Наполеона все роли распределились окончательно: Юнг-Штиллинг и его сторонники единодушно признали в нем Антихриста, а Александр I предстал в образе ангела Апокалипсиса. Особенно популярными стали воззрения пиетистов после неурожая 1817 г., когда из разных концов Германии в Россию двинулись сотни крестьян, объединенные тайным паролем «ex oriente lux». См. также: Groh D. Ru? land im Blick Europas. 300 Jahre historische Perspektiven. Frankfurt/M., 1988.

Подведем некоторые итоги сказанному. В конце XVIII — первой половине XIX вв. Германия и Россия, очевидно, оказались поставленными перед одной и той же задачей, — задачей преодолеть свою «провинциальность» по отношению к двум нациям с великими национальными литературами, французской и английской. Этот момент, как нам кажется, послужил одной из предпосылок сближения двух народов, состояние культуры которых в Англии и во Франции часто обозначали словом «варварство». Немецкие просветители, мечтавшие о создании интернациональной «республики ученых», рассматривали в своих произведениях европейский мир как неделимую культурную общность, в которой каждый из народов имеет свое назначение и вносит свою роль в общее культурное развитие. Эта позиция немецкого Просвещения в значительной степени определила и характер восприятия русской литературы, поскольку во многих случаях русские тексты рассматривались не столько с «немецкой» точки зрения, сколько с «универсально-просветительской», то есть с «антифранцузской» и «антианглийской». Все, что не было похоже на литературу «великих наций»,.

39 приветствовалось. Эта тенденция, разумеется, очень усилилась после 1812 года, когда Франция оказалась теперь уже в буквальном смысле слова низложенной, а Россия и Пруссия стали больше интересоваться друг другом как страны-союзницы.

С другой стороны, рецепция русской литературы в Германии в данный период была тесно связана с формированием немецкой национальной идеи. В этом смысле романтики, а позднее и младогерманцы, чья политическая ангажированность проявлялась в требовании единой Германии, способной возвыситься над остальными странами и тем самым утвердить свое культурное превосходство, крайне негативно относились как к русской культуре (и чужой.

39 ТЧУ V.

В отношение «антианглиискои» ориентации немецкой литературы нужно все-таки заметить, что здесь имелись некоторые нюансы: культ Шекспира, распространенный в Германии в то время, безусловно, делал безоговорочное отрицание классической английской литературы невозможным. культуре вообще), так и к своим же соотечественникам, этой культурой интересовавшимся.40.

Внимание Германии к России и русской литературе в конце XVIII — начале XIX вв. имело, конечно, и некоторые другие причины, — политического, экономического и географического характера. Остановимся на них подробнее.

40 Представители немецкой культуры, воспитанные на идеях Просвещения и боровшиеся с романтическим течением в литературе, почти всегда уважительно отзывались о русской культуре, так что отношение к России являлось своего рода лакмусовой бумажкой в определении «партийной» принадлежности того или иного литератора. Показательным примером тому служит деятельность Г. Меркеля (Garlieb Merkel, 1769−1850), который для борьбы с романтизмом даже создал специальный журнал «Ernst und Scherz» (В шутку и всерьез"), а затем вместе с А. Коцебу с этой же целью издавал другой известный журнал «Der Freimuthige» («Прямодушный»), Оба журнала выходили в Берлине, где должно было печататься и другое известное периодическое издание Меркеля «Der Zuschauer» («Зритель»), выходившее позлее в 1807—1856 гг. в Риге. На его страницах Меркель неизменно с большим уважением отзывался о русской литературе, отмечал ее успехи.

Раздел 3. Центры издания и распространения русских книг на немецком языке в конце XVIII — первой трети XIX вв.

Особую страницу в истории немецко-русских культурных связей составляют связи между Санкт-Петербургом и Лейпцигом, возникшие еще при Петре I. Знаменитая лейпцигская книжная ярмарка, проходившая два раза в год — весной и осенью — по своему значению не только не уступала франкфуртской и амстердамской, но и далеко их превосходила. Книжная ярмарка в Лейпциге на протяжении многих десятилетий была крупным культурным событием и служила местом встречи издателей, книжных торговцев, ученых, писателей и художников из самых различных концов Европы. Во многом благодаря этой книжной ярмарке Лейпциг, который даже не являлся столицей Саксонского курфюршества, стал привилегированным издательским и университетским центром.1.

Помимо комиссионеров Петербургской Академии Наук, также приезжавших на лейпцигскую книжную ярмарку, в Лейпциг приезжали путешествующие русские дворяне, которые, пользуясь случаем, слушали лекции в университете, читали лейпцигские газеты и посещали многочисленные аукционы.

Лейпцигские периодические издания были важным источником информации для петербургских ученых в XVIII в. Мнения, высказываемые в статьях и рецензиях этих изданий, часто становились «приговором» произведению и автору в петербургских ученых кругах, поскольку оригиналы обсуждаемых книг были не всегда доступны.

При Екатерине II Лейпцигский университет стал одним из главных центров образования для русских и украинских студентов, причем по числу отправляемых туда студентов он превосходил даже Геттингенский.

1 Подробнее о связях Петербурга и Лейпцига см. в статье: Muhlfordt G. Petersburg und Leipzig — zwei engverbundene Zentren der Aufklarung// Russisch-deutsche Beziehungen von der Kiever Rus' bis zur Oktoberrevolution. Berlin, 1976. S. 115−136.

Лейпцигские издатели: Менкес, Готшед, Готлиб Краузе, Готхельф Кестнер, Феликс Вайсе и др. — регулярно уделяли в своих изданиях внимание новостям из Петербурга, прежде всего из Академии Наук. Очень во многих случаях лейпцигские периодические издания предпочитались в России другим иностранным, когда нужно было сообщить об открытиях, сделанных учеными Петербургской Академии Наук. Лейпциг был гораздо ближе к Петербургу, чем Амстердам, Париж или Лондон, и наземное почтовое сообщение с ним занимало две недели.2.

Г. Мюльпфордт в своей статье о Петербурге и Лейпциге перечисляет основные континентальные почтовые маршруты, которые вели из Петербурга в крупные города Европы, — практически все они проходили через Лейпциг3.

Говоря о связях, установившихся в XVIII в. между Петербургом и Лейпцигом, очень важно подчеркнуть, что при помощи лейпцигских периодических изданий, распространявших сведения о России, Екатерина II осуществляла часть своей культурной политики, целью которой было формирование в Европе нового образа России, выступавшей как мощное, просвещенное государство. Разумеется, существенной предпосылкой пропаганды подобного рода было и то, что Россия и Саксония выступали союзниками в трех войнах: в Северной войне (1700−1719), в войне за Польское наследство (1733−1735/1737) и в Семилетней войне (1756−1762). Таким образом, лейпцигские газеты, публикуя русские материалы, во многом.

2 Абсолютным монополистом в книжной торговле с Россией в середине XVIII в. стала лейпцигская фирма «Якоб Шустер», которая занималась распространением публикаций Петербургской Академии Наук по немецким университетам и академиям. Любопытно, что практически все распространяемые Шустером сочинения российских ученых предлагались также и на русском языке. Подробнее об этом см.: Tetzner J. Verkauf russischer Bucher in Leipzig am Anfang des IB. Jahrhunderts// Zeitschrift fur Slawistik II (1957). S. 603−605.

3 Muhlfordt G. Petersburg und Leipzig — zwei engverbundene Zentren der Aufklarung// Russisch-deutsche Beziehungen von der Kiever Rus' bis zur Oktoberrevolution. Berlin, 1976. S. 130. Так, например, почтовое сообщение с Парижем, Лондоном и Амстердамом выглядело следующим образом:

Петербург — Лейпциг — Франкфурт-на-Майне — Страсбург — Париж;

Петербург — Лейпциг (Гетгинген) — Амстердам/Бремен/Гамбург — Лондон;

Петербург — Лейпциг — Утрехт — Амстердам. разрушали негативный образ России, создаваемый в прессе потерпевшими поражение Пруссией и Швецией.

Наконец, важную роль в развитии петербургско-лейпцигских связей сыграла немецкая культурная ассимиляция в России в конце XVIII — первой половине XIX вв., когда в Россию из Саксонии, как и из некоторых других немецких земель, переселились представители самых различных профессий, привлеченные благоприятными условиями для продвижения по службе. Немалое число из них составили ученые, которые перенесли свою деятельность из Лейпцига в Петербург.

Среди издателей, регулярно посещавших книжную ярмарку и заключавших договоры с лейпцигскими издательствами, был и знаменитый рижский издатель Иоганн Фридрих Харткнох (Johann Friedrich Hartknoch), издававший сочинения Бакмейстера4, Гердера, Карла Фридриха Бардта и других просветителей (после его смерти в 1789 г. издательство перешло к его сыну, который впоследствии стал издавать и сочинения российских авторов в немецких переводах).5 Как замечает Г. Мюльпфордт, многие книги, на титульном листе которых местом издания значились Петербург или Рига, на самом деле печатались в Лейпциге.6 «Таким образом, Харткнох, находясь в Риге, координировал и развивал сотрудничество Петербурга и Лейпцига в области книгопечатания"7.

Огромный вклад в распространение сочинений российских авторов на немецком языке внесли также издательства, находившиеся в Прибалтике, — в так называемых остзейских провинциях. После присоединения Эстляндии и Лифляндии в начале XVIII в. к Российской империи они стали играть активную.

4 «Russische Bibliothek» Бакмейстера выходила одновременно в Петербурге, Риге и Лейпциге.

5 О связях Харткноха с кенигсбергским и веймарскими философско-литературными кругами см.: Harder Н.-В. Nikolaj Karaitizin und die philosophisch-literarischen Kreise in Konigsberg, Berlin, Weimar und Zurich// Beforderer der Aufklarung in Mittelund Osteuropa. Freimaurer, Gesellschaften, Clubs. Berlin, 1979. S. 308−309.

6 Так, например, второй том антологии Карла фон дер Борга (Karl von der Borg, 1794−1848).

Poetische Erzeugnisse der Russen" («Поэтические произведения русских», 1821−1823) был напечатан в Лейпциге, хотя местом издания в книге были обозначены Рига и Дерпт. роль посредников между Россией и Западной Европой как в языковом отношении, поскольку языком культурного общения по-прежнему оставался немецкий (на нем говорило местное дворянство, воспитанное на немецкой культуре и русским языком не владевшее), так и чисто в географическом, поскольку, несмотря на то, что существовал прямой водный путь из Петербурга, континентальное почтовое сообщение не утратило своего значения, а проходило оно именно через остзейские провинции.8.

Государственным языком в Прибалтике оставался немецкий, на нем велось обучение во всех учебных заведениях и в Дерптском университете. Кроме того, по замечанию С. Г. Исакова, «между Прибалтикой и Германией до середины XIX в. все время происходил своеобразный обмен культурными ценностями. Одним из проявлений этого был постоянный процесс «перемещения» культурных деятелей из Прибалтики в Германию и обратно. [.] Многие видные деятели прибалтийской немецкой культуры были выходцами из Германии, где они выросли и получили образование и куда они нередко возвращались в конце жизни. С другой стороны, многие уроженцы Прибалтики значительную часть своего жизненного пути проводили в Германии."9.

Значительную роль в ознакомлении немецкой публики с русской литературой сыграли и периодические издания Прибалтики.10 На страницах прибалтийской печати публиковались переводы произведений русских авторов на немецкий язык, которые попадали и к читателям в Германии, так как круг.

1 Muhlfordt G. Petersburg und Leipzig — zwei engverbundene Zentren der Aufklarung// Russisch-deutsche Beziehungen von der Kiever Rus' bis zur Oktoberrevolution. Berlin, 1976. S. 127.

8 Очень важные в культурном отношении связи установились в XVIII в. также между остзейскими провинциями и Халле, — немецким городом, который наряду с Лейпцигом занимался распространением сочинений российских авторов. Об этом см.: Winter Е. Halle als Ausgangspunkt der deutschen Ru? landkunde im 18. Jahrhundert. Berlin, 1953. S. 256−289.

9 Исаков С. Г. Материалы по русской литературе и культуре на страницах немецкой прибалтийской печати начала XIX века (обзор)// Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 184. Тарту, 1966. С. 142.

Подробный перечень изданий, выходивших в конце XVIII — первой половине XIX вв. в Прибалтике, см.: Goedeke К. Grundri? zur Geschichte der deutschen Dichtung aus den Quellen. 2. Aufl. Bd. 15. Berlin, 1964. S. 22−64.

34 распространения прибалтийской периодики не ограничивался лишь остзейскими губерниями.

Подавляющее большинство источников (прежде всего переводов), которыми мы воспользовались в настоящей работе, было издано в XIX в. в Риге, Дерпте и Ревеле.

Раздел 4. Фигура реципиента.

Выделяя некоторые общие характеристики процесса восприятия русской литературы в Германии в конце XVIII — первой половине XIX века, следует обратить внимание на роль реципиента, который в нашем случае оказывается в очень специфическом положении по отношению как к своей, так и к чужой культуре. Дело в том, что только в редких случаях мы имеем здесь дело с «эффектом путешественника», когда человек, как правило, не владеющий русским языком, описывает разного рода достопримечательности, а в эти описания уже случайно попадают несколько имен русских поэтов или заимствованные от какого-то посредника литературные мнения.

С большой долей определенности мы можем сказать, что основной поток информации о России и русской литературе поступал в Германию через людей, приезжавших в Россию не с целью увидеть нечто новое, а с целью сделать карьеру и остававшихся там на всю жизнь. Часто этими людьми оказывались и выходцы из остзейских провинций, которые имели немецкое происхождение, но к России уже, очевидным образом, не могли относится как к загранице. Поэтому приходится говорить о двойной культурной идентификации и об определенном сдвиге в восприятии: для немецкого реципиента проблематичной становится, так сказать, принадлежность своей точки зрения к немецкому культурному пространству, чужая культура (литература) уже не противопоставляется так явно своей собственной и не осмысливается с позиций «противоположного лагеря». Другими словами, перед нами рецепция совершенно особого рода, так как реципиент дистанцируется и от своей, и от чужой культуры (литературы).

Двойная культурная идентификация, воспринятая как проблема, характеризовала самосознание многих немцев, связанных с Россией и русской культурой. При этом в их отзывах о России как о новой родине реализовался, как нам представляется, один из важных концептов немецкого Просвещения, -концепт «Wahlheimat», т. е. выбранного отечества. Так, Кристиан Готлиб Арндт.

Christian Gottlieb Arndt, 1743−1829) обращался в своем издании к петербургским немцам, которые «в большинстве своем никакого иного отечества (кроме России) не знают и за исключением языка и религии, телом и душой являются русскими"1.

Родившийся в семье лютеранского священника в Восточной Пруссии, Арндт изучал в Кенигсберге юриспруденцию и теологию. В 1768 г. он приехал в Петербург, где служил сначала экспедитором в почтамте, затем переводчиком в Коллегии иностранных дел, ас 1781 г. в чине коллежского асессора занимал должность при кабинете Екатерины II. С 1776 по 1785 гг. Арндт был редактором издания «St. Peterburgisches Journal», а также сотрудничал с «Russische Bibliothek» Бакмейстера. Согласно литературной программе, сформулированной Арндтом в «St. Peterburgisches Journal», журнал должен был исполнять миссию посредника между русской и немецкой литературами, «донося до немецкой нации каждое достопримечательное явление русской литературы как важное и причастное к немцам событие"2. Позднее Я. Грот назвал Арндта «одним из самых деятельных и замечательных иностранцев, писавших в России и о России».3.

Другим не менее замечательным иностранцем, также избравшим Россию своей родиной, был Иоганн Готлиб Вилламов (Johann Gottlieb Willamov, 17 361 777). Как и Арндт, он родился в Восточной Пруссии, а учился в Кенигсберге. В 1767 г. Вилламов прихал в Санкт-Петербург, где на протяжении многих лет занимал пост проповедника и директора школы петербургской общины св. Петра. Об издательской деятельности Вилламова известно по журналу «Spaziergange» («Прогулки»), который в 1772 г. выходил для петербургской немецкой публики. В уста одного из участников «Прогулок» Вилламов вложил свое отношение к России как к земле, открытой для всех иностранцев, ищущих новое отечество: «Назовите мне другую, более терпимую к чужому и более уживчивую с чужим нацию, кроме русской, где бы религия, образ.

1 Russische Bibliothek. Bd. 6. St. Petersburg, Riga, Leipzig, 1779/80. S. 410−411.

2 Russische Bibliothek. Bd. 4. St. Petersburg, Riga, Leipzig, 1776. S. 142.

3 Грот Я. К. Филологические занятия Екатерины II// Русский архив. 1877. Кн. 1. С. 441. мыслей, обычаи и даже одежда и манеры чужеземцев испытывали еще меньшее принуждение?"4.

Характерно, что Вилламов, причисляя себя самого, по всей видимости, все еще к «чужеземцам», в своей литературной деятельности сознательно ориентировался на русские, а не немецкоязычные образцы, то есть свои произведения, написанные по-немецки, Вилламов стремился вписать в русский литературный контекст. Так, сообразно актуальным российским обстоятельствам Вилламовым были написаны «Ode auf die Einnahme von Chotin» («Ода на взятие Хотина»), «Auf die Schlacht am Kagul» («На бой при Кагуле») и «Auf die Seeschlacht bey Tschesme» («На морской бой при Чесме»). Одновременно, по замечанию Беркова, «издавая свои «Прогулки» для немецкой публики в Петербурге, Вилламов буквально в первых же строк вводил читателя в русскую обстановку эпохи."5.

Ориентация Вилламова на русские литературные образцы не осталась незамеченной его немецкими современниками, и Гердер в стихотворении «Auf Willamovs, des deutschen Dithyrambensangers, Tod» («На кончину Вилламова, немецкого (!) певца дифирамбов»), писал о том, что Вилламов сочинял свои стихи «на мелодии Ломоносова, в порыве Сумарокова [.]"6.

В связи с издательской деятельностью Вилламова и Арндта любопытно отметить некоторую общую закономерность в развитии петербургской и немецкой журналистики. Дело в том, что довольно часто мы имеем дело с феноменом существования произведений на немецком языке, которые как явление явно относились к русской литературе и функционировали в ее актуальном контексте.7.

4 На языке оригинала цит. в: Берков П. Н. Земляк и друг Гердера И. Г. Вилламов и его забытый петербургский «моральный еженедельник» «Spaziergange"// Проблемы сравнительной филологии. М.-Л., 1964. С. 338.

5 Там же. С. 340.

6 Там же. С. 338.

7 Этот же феномен можно наблюдать и в прибалтийской немецкой периодике, которая, хотя и отличалась по характеру от петербургской, но так же, как и последняя, существовала на грани двух культур. Кроме того, многие немецкие литераторы осуществляли свою литературную деятельность как в Петербурге, так и в Прибалтике (например, пастор Гейдеке или издатель Ф.Э.Шредер).

Так, например, в «St. Peterburgische deutsche Zeitschrift zur Unterhaltung gebildeten Stande» (Bd. 1. Nr. 6, den 5. Februar) была анонимно опубликована повесть «Бедный Иван». Начиналась она с небезызвестного обращения к сентиментальному читателю: «Для вас, созданные кроткими души, для вас, способных сострадать горю бедного юноши, для вас, любящих доброго человека в каждом сословии, — для вас рассказываю я историю несчастного Ивана».8.

Далее в повести встречаются несколько переосмысленные элементы карамзинской фабулы: бедная девушка по имени Машенька, живующая в деревне Охта (идиллический топос с умиротворенной природой и добродушными поселянами), река Нева вместо знаменитого пруда и монастырь. Роль соблазнителя, правда, как таковая остается незанятой, поскольку бедный Иван оказывается честным столяром, в свободное время занимающимся сбором ягод на продажу. История кончается, разумеется, трагично: лодка, в которой сидят влюбленные, разбивается бушующей Невой, Машенька тонет, совершенно того не желая, а Иван становится безумным.

Эта повесть, вне всякого сомнения, относится к ряду произведений эпигонской литературы карамзинизма, хотя написана она на немецком языке. В «Бедном Иване» (имя главного героя выбрано здесь немецким автором, вероятно, как типично русское) наглядно можно наблюдать кризис русского сентиментального мышления, ассимилировавшего повесть Карамзина.

Р.Ю.Данилевский в статье «Немецкие журналы Петербурга в 1770—1810-х гг.» упоминает басни некоего поэта, подписывавшегося «Зольтау» и публиковавшегося в «St. Peterburgisches Journal» Арндта. Несмотря на то, что поэт, очевидно, избрал своими образцами басни Лессинга, он отразил в них скорее «сословную борьбу в литературе екатерининского времени, чем.

8 St. Petcrburgische deutsche Zeitschrift zur Unterhaltung gebildeten Stande. Bd. 1. Nr. 6, den 5. Februar. S. 86. Указание на эту повесть см.: Данилевский Р. Ю. Немецкие журналы Петербурга в 1770—1810-х гг. (Характеристика литературных позиций)// Русские источники для истории зарубежных литератур. Л., 1980. С. 62−105. ситуацию, которая могла бы сложиться в собственно немецкой литературной полемике"9.

Таким образом, как пишет Данилевский,"в культуре немецких жителей Петербурга соприкасались и перемешивались русские и немецкие традиции. Эта среда не только служила проводником русско-немецкого культурного общения [.], но и создавала свой собственный литературный мир, принципы которого не во всем совпадали с традициями литературы Германии. Вместе с тем этот мир, будучи отделен от окружающей русской культуры языковой границей, находился в постоянном общении с этой культурой, стал в какой-то степени ее частью."10.

Описанная культурная ситуация способствовала также и тому, что реципиент, являвшийся носителем немецкого языка, часто не просто воспринимал обе культуры — русскую и немецкую — как равноправные, но и в разных ситуациях описывал собственно «немецкое» как «чужое», тем самым присваивая «русскому» статус «своего». Эта особенность представляется тем более значительной, что обнаруживается она не в намеренных декларациях, а в высказываниях, непосредственно не затрагивающих проблемы русско-немецких взаимоотношений. В этом случае снимается и упрек в любого рода комплиментарности, которому часто подвергались прямые заявления немцев о том, что у них иной родины, кроме России, нет.

Так, в журнале «Russischer Merkur», выходившем для российской немецкой публики, 11 был напечатан отклик на сообщение в одной гамбургской газете о затруднениях, которые испытывают немецкие ученые в российских университетах. В Гамбурге писали, что немецкие профессора, оказавшиеся вынужденными преподавать в России на латинском языке (поскольку русские.

9 Данилевский Р. Ю. Немецкие журналы Петербурга в 1770—1810-х гг. (Характеристика литературных позиций)// Русские источники для истории зарубежных литератур. Л., 1980. С. 69−70.

10 Там же. С. 63.

11 По техническим причинам журнал печатался в Риге. Издателем его был пастор Бенжамин Гейдеке, написавший в свое время знаменитую статью «Карамзин». Подробнее об этом см. в главе настоящей работы «Карамзин в немецкой периодике начала XIX века». студенты немецкого не знают), попали в весьма неловкое положение, так как их знания латыни являются недостаточными для того, чтобы читать обширные лекции на этом языке. По мнению автора статьи в «Russischer Merkur», критика в гамбургской газете являлась абсолютно необоснованой, так как: во-первых, критик не знаком с ситуацией в России, где правительство, движимое «возвышенной целью народного просвещения», основывает университеты и стремится развивать науки. Для этого оно либо отправляет россиян за границу, чтобы те, обучившись наукам, позднее сами смогли обучать своих соотечественников, либо приглашает немцев, «бывших для России всегда добрыми соседями"12 и известных своей любовью к учености, для преподавания в российских университетах. Тем самым на немецких ученых возлагается большая ответственность, так как в их руках оказываются судьбы Просвещения в Россииво-вторых, из-за языковой ситуации в России немецкие профессора действительно вынуждены читать лекции на латыни, но при этом, как считает критик, не может возникнуть ни малейшего сомнения в том, что немцы способны выполнить возложенную на них задачу. А если какой-нибудь профессор в своей лекции и перепутает мужской и женский род, то это не такая трагедия, чтобы сообщать о ней в гамбургских газетах.

В данной статье особенно интересно желание критика превозносить роль немецких просветителей, что на первый взгляд можно было бы легко прочитать как стремление похвалить соотечественников. Однако о немцах говорится как о чужих, «наших соседях» — стало быть, реципиент идентифицирует себя с русской культурой. Это подтверждает и употребленное в другом месте местоимение «мы» по отношению к русским («. призвали мужей для выполнения тех задач, которые мы своими силами выполнить не смогли бы"13). Если мы не будем упускать из виду еще и ту немаловажную деталь, что данный текст написан на немецком языке, то возникнет довольно любопытная картина: перед нами текст, в котором по-немецки говорится о том,.

12 Russischer Merkur. 2. Stuck. S. 125−126.

ГОСГЦАРГ ' что немцы — это наши соседи, а немецким словом «мы» называется русское культурное сообщество.

Подобная культурная идентификация, разумеется, носит радикальный характер. Однако и в таком «космополитическом» поведении немцев довольно легко просматривается программный тезис немецкого Просвещения о «выбранном отечестве» и культурном универсализме, делающем немецкую нацию отзывчивой по отношению ко всем другим культурам. Просто здесь реципиент уже не только дистанцируется от своей старой культуры, но и как бы совсем «отрекается» от нее. Новая культура теперь рассматривается им не с позиции постороннего наблюдателя (пусть даже и доброжелательного), а изнутри, то есть так, как рассматривают ее только сами русские.

Попытка посмотреть на Россию глазами русского представлена и в одной оде Якоба Ленца. Эта ода обычно критикуется немецкими исследователями за ее «напыщенный стиль, в котором тщетно мы стали бы искать гений страсбургских лет"14. Между тем ода очень любопытна. Рассмотренная в русской традиции, может быть, она и не вызвала бы такого гнева исследователей, поскольку упрекать автора произведения, написанного в жанре похвальной оды, в желании польстить, представляется все-таки не очень продуктивным.

Ода Ленца, о которой идет речь, называется «Empfindungen eines jungen Russen der in der Fremde erzogen seine allerhochste Landesherrschaft wieder erblickt» («Чувства молодого россиянина, воспитанного на чужбине и узревшего высочайших правителей земли своей»). Сам герой и его судьба в оде никак не упоминаются, а вся ода представляет собой монолог, произнесенный «молодым россиянином» в похвалу Екатерине II и Павлу. Обратим наше внимание на то, что Ленц в этой оде абсолютно переворачивает ситуацию: он пишет ее не от лица восхищенного иностранца, что было бы, кажется,.

13 Ibid. S. 126.

14 Keller M. Verfehlte Waluheimat: Lenz in Ru? land// West-ostliche Spiegelungen. Russen und Ru? land aus deutscher Sicht. 18. Jahrhundert: Aufklarung. Reihe A. Bd. 2. Munchen, 1987. S. 519 520. естественным для него самого, а от лица русского, долгое время не видевшего своей родины (13-летним мальчиком он увидел Екатерину в Дерпте).15.

Предположению о том, что такая игра точками зрения носит исключительно литературный характер, противоречат жизненные обстоятельства самого Ленца, чья судьба во многом сложилась на стыке двух культур. Родившийся в Лифляндии, то есть формально будучи подданным Российской империи, Ленц вскоре покидает ее и отправляется в Эльзас, где пишет произведения, позже составившие его славу как «штюрмера» в немецкой литературе. После разных неудач в Веймаре и ссоры с Гете Ленц возвращается назад в Лифляндию, а в 1780 г. едет в Санкт-Петербург (где надеется зарабатывать себе на хлеб учительским трудом). В годы своего пребывания в Санкт-Петербурге и в Москве Ленц, очевидно, размышлял о том, какое отношение он в действительности имеет к России и русской культуре. Возможно, он стремился рассматривать свое переселение в Россию как возвращение на родину. Именно в этот период он говорит о России как о своей родине, а в письмах к родным называет себя «русским».16 Так что «Чувства молодого россиянина», выраженные в жанре оды (жанре, немыслимом для поэтики «Sturm und Drang»!), имеют, вероятно, прямое отношение к желанию Ленца обрести в России новое жизненное и литературное существование и считать себя русским, а Россию — своей родиной.

Рассмотренные нами примеры подтверждают, что для анализа ранней немецкой рецепции русской литературы чрезвычайно важным является определение культурной позиции реципиента. Характер литературной деятельности немцев, чья жизнь на протяжении многих лет была связана с Россией, позволяет нам говорить о двойной культурной идентификации реципиента. Невозможность отношения ни к одной культуре как к чужой и в то.

15 LenzJ.M.R. Gesammelte Scluriften. In 5 Banden. Munchen und Leipzig, 1909. Bd. 1. S. 445 448.

16 Так, например, в письме от 30 августа 1781 г. к историку Г. Ф. Миллеру Ленц пишет, что хотел бы заняться историей отечества, и добавляет: «. которым я считаю Россию». См.: Briefe von und an J.M.R.Lenz. Gesammelt und herausgegeben von Karl Freye und Wolfgang Stammler. Bd. 2. Bern, 1969. S. 193−195.

Заключение

.

В процессе работы над диссертационным исследованием мы проанализировали корпус текстов, связанных с ранней немецкой рецепцией творчества Г. Р. Державина и Н. М. Карамзина. При этом мы сконцентрировали наше внимание на не вошедших в научный оборот или малоизученных источниках, стараясь создать по возможности полную картину рецепции произведений Державина и Карамзина.

На конкретных примерах рецепции мы описали некоторые механизмы функционирования текстов русских писателей на немецкой почве в конце XVIII — первой трети XIX вв. Особое внимание при этом нами было уделено позиции реципиента: одной из важных характеристик его литературного мировоззрения мы считаем двойную культурную идентификацию, позволившую многим немецким журналистам и переводчикам смотреть на русскую литературу с точки зрения людей, непосредственно участвующих в ее становлении. В связи с последней проблемой мы обратились к феномену российской немецкоязычной журналистики, сыгравшей значительную посредническую роль в оформлении русско-немецких литературных связей.

Помимо факторов политического, экономического и географического характера, оказавших важное влияние на сближении России и Германии в XVIII — начале XIX вв. и сделавших возможным появление первых переводов российских авторов на немецкий язык, нами был исследован историко-культурный контекст ранней немецкой рецепции. Мы пытались показать, что процесс самоидентификации немецкой культуры, а также формирование немецкой национальной идеи в рассматриваемый нами период оказали самое непосредственное влияние на восприятие чужой культуры в Германии, а соответственно, и на характер рецепции конкретных произведений русской литературы. Так, с одной стороны, активная деятельность немцев в области перевода и распространения русских книг была одним из важных пуктов программы немецких просветителепй, мечтавших о создании интернациональной «республики ученых» и рассматривавших европейский мир как неделимую культурную общность, в которой каждый из народов имеет свое назначение и вносит свою роль в общее культурное развитие. С другой стороны, романтики и младогерманцы, выдвинувшие требование единой Германии и развивавшие грандиозные национальные проекты, крайне негативно относились как к русской культуре, так и к своим соотечественникам, этой культурой интересовавшимся.

Среди наиболее интересных разновидностей немецкой рецепции творчества Г. Р. Державина и Карамзина мы выделяем следующие:

1. рецепция, адаптирующая оригинальный текст в художественную систему, которой принадлежит переводчик, без учета историко-литературного контекста возникновения и функционирования оригинала (пример Коцебу);

2. рецепция, транслирующая систему восприятия, уже имеющуюся в литературе, которой принадлежит оригинал (примеры Шторха, Зойме, немецкоязычной периодики карамзинизма, энциклопедии Брокгауза);

3. рецепция, в процессе перевода помещающая произведение на готовое место в иерархии чужой литературы, согласно уже существующей литературной репутации переводимого поэта (пример Брюммера);

4. рецепция, переводящая оригинал в категорию эпигонских произведений или произведений, переставших быть живым литературным явлением (примеры Гейдеке, Бергманна, Видебурга).

Исторически немецкая рецепция творчества Державина отличается от карамзинской. Она складывается из более или менее случайных сюжетов и связана с деятельностью людей, то искавших покровительства у великого русского поэта, то желавших написать о монархине, им воспетой, а то и просто любопытствовавших. После смерти поэта его стихи в Германии так же, как и в России, больше хвалили, чем читали. В рецепции Карамзина, напротив, есть своя определенная логика развития: она началась с перевода «Писем русского.

157 путешественника" и последовательно «включала» в себя все основные произведения, выходившие из-под пера писателя. После смерти Карамзина рецензии на немецкий перевод его «Истории» выходили еще долгие годы.