Иллюзии, пленниками которых мы становимся

Выступление — самый легкий жанр". И действительно, разве это не наиболее легкий способ для журналиста освободить себя от необходимости готовиться к каждой экранной встрече как особенной и неповторимой? В самом деле, к чему готовиться, если достаточно просто позволить герою свободно высказать о себе все то, что он знает, разумеется, лучше других. И если мы видим, что на экране все происходит не так, как мы ожидали, то немедленно вспоминаем о мифе телегеничности: герой, к сожалению, попался косноязычный — нелюдимый, неразговорчивый, настоящий бука. Весь мир, с этой точки зрения, делится на людей телевизионных и нетелевизионных, причем вторых — поголовное большинство.

Неспособность интервьюера или ведущего создавать ситуацию общения вменяется в вину собеседнику, хотя все тут обстоит противоположным образом. Косноязычным герой становится в обстоятельствах, когда журналист не только не способен создать ситуацию общения, но даже представления не имеет о существовании такой ситуации.

И наконец, генеральный довод: собеседник оказался человеком неинтересным («по телевидению выступать легко — достаточно быть интересной личностью»). Но давайте даже примем эту гипотетическую альтернативу — «интересный» или «неинтересный» (опуская вопрос: для кого и в каком отношении?). А кто же, уважаемый журналист, велел вам выбирать в партнеры «неинтересного»?

Нет, для успешного участия в передаче быть интересным человеком далеко не достаточно. Необходимо, чтобы рядом находился интересный интервьюер. И что если степень скучности заложена как раз в том, кто ведет беседу? Чем менее мы любопытны и наблюдательны, тем менее способны заметить вокруг нас наблюдательных и любопытных людей, примерно так говорил Паскаль. Да и есть ли достоинство в человеке выше, чем видеть и развивать достоинства окружающих? Так что категорию интересности прикладывать лучше не к собеседнику, а к себе.

С какой непростительной легкостью мы позволяем себе забыть, что самочувствие гостя в студии зависит в первую очередь от того, увидит ли он перед собой заинтересованные глаза! Кто он для нас — собеседник, единственный в своем роде, чьи мысли о жизни имеют ценность непреходящую, или всего лишь очередной выступающий? Рассчитывать на душевную откровенность в последнем случае — неоправданное прекраснодушие. Не тогда ли и возникает знакомая нам интонация («Нет ничего скучнее…»), и кто же тут усомнится в ее справедливости?

И вообще, что значит — быть интересным человеком? И не ставит ли это утверждение всю ситуацию с ног на голову? Интересным прежде всего должен быть сам журналист в своем общении с собеседником. В наиболее удачных экранных интервью, которые вели Наталья Крымова, Эльдар Рязанов, Алексей Каплер, Андрей Максимов, Владимир Познер, Борис Берман, — и есть ответ на этот вопрос.

И, наконец, главное — ради чего состоится разговор перед камерой?

Нет героев удобных и неудобных (как нет интересных — неинтересных, телевизионных — нетелевизионных). Есть только те герои, каких мы заслуживаем. Другой вопрос — заслуживают ли наши герои тех журналистов, с которыми им приходится иметь дело?

Хорошо бы, чтобы каждый из нас подумал: если тебе эти люди неинтересны (ведь они не обязаны быть интересными всем), то правильно ли я выбрал свою профессию?

Есть английская притча о Гладстоне и Дизраэли — о двух знаменитых политиках. Поговорившая с Гладстоном собеседница уходила от него с ощущением, что только что говорила с самым умным, внимательным, доброжелательным и остроумным человеком Англии. А поговорившая с Дизраэли — с ощущением, что это он, Дизраэли, разговаривал с самой умной, внимательной и остроумной женщиной Англии. Талант Дизраэли и есть талант интервьюера. Если будущий журналист ощущает в себе недостаток способностей Дизраэли, это вовсе не значит, что путь в телевизионную журналистику для него закрыт. В конце концов, у него может оказаться талант Гладстона, и вместо того, чтобы стать неудачным интервьюером, он будет прекрасным комментатором.