Парадигма «Сильного государства» в контексте альтернатив мирового развития

Парадигма «Cильного государства» в контексте альтернатив мирового развития

В любую переходную эпоху наряду с конструктивными, созидательными началами всегда присутствуют разрушительные, нигилистические тенденции. Это объясняется тем, что смена эпох и миропорядков сопровождается активной конкуренцией и динамичным противоборством старой и вновь формирующейся систем, что неизбежно способствует возрастанию потенциала конфликтности и нестабильности в мире. Факторы возможной конфронтации многообразны: экономическое неравенство, военное превосходство, цивилизационные противоречия, претензии на этническую исключительность и политическую гегемонию, религиозный фундаментализм, национализм и мн.др. Новая политическая архитектура мира, ее структурный и содержательный дизайн формируются в сложнейшем взаимопереплетении множества глобальных и локальных процессов. Переходный характер эпохи предполагает, что мировой политический процесс не может разворачиваться линейно. Он характеризуется не только новыми возможностями, изменениями, прорывами, но и ярко выраженными опасностями, откатами, срывами. В этих условиях «…как никогда раньше обнаруживается неопределенный характер истории с ее неожиданностями, сюрпризами, отклонениями и разрывами, отнюдь не понизившимися рисками кризисов, войн, насилия» [1; 8]. «История идет по лезвию ножа» [2; 12]. Данное утверждение А. Шлезингера-мл. актуализируется в контексте драматических политических коллизий и противоречивых тенденций развития современного мира.

Таким образом, трудности системного анализа политической онтологии современного мира определяются тем, что в структуре происходящего одновременно присутствуют как «шлейфы прошлого» (В.В.Ильин), так и элементы зарождающегося будущего. И это закономерно, так как ни одна эпоха, ни одно общественное состояние, тем более переходное, не устраняет полностью элементов предшествующих. Более того, не существует эмпирически бесспорных оснований для оценки новой исторической эпохи как полной противоположности предшествующей, для рассмотрения ее фундаментальных характеристик как не имевших аналогов в прошлой истории. Каждое историческое событие, состояние, эпоха являются следствием предшествующих и одновременно источником последующих. В свете такой констатации понятен пристальный интерес к внутреннему содержанию эпохальных перемен, их глубинным смыслам. Глубокое постижение и осмысление настоящего — необходимое условие, базовая предпосылка адекватного прогнозирования и успешного конструирования будущего.

Данные обстоятельства инициировали особый исследовательский интерес к гипотетическим сценариям будущего миропорядка. Это способствовало формулированию множества авторских концепций, в которых делаются попытки осмысления ключевых параметров и доминант политической структуры современного мира и наиболее значимых тенденций его развития. Принимая во внимание неравновесную, эклектичную конструкцию глобального сообщества, разброс исследовательских позиций значителен.

По мнению авторов одних концепций, современный мир становится более гомогенным, однородным. При этом акцент ими делается на приоритетности процессов интеграции и глобализации. Последняя обычно рассматривается как универсализация западной либеральной модели, повсеместное распространение ее институтов, культуры и ценностей. Общеизвестным интеллектуальным символом такого исследовательского видения является концепция «конца истории» Ф. Фукуямы [3; 1−588].

Авторы других концепций рассматривают современный мир как фрагментированный, разделенный или «расколотый» (В.Л.Иноземцев). При этом выделяются самые разнообразные параметры его разделения — цивилизационная принадлежность (С.Хантингтон), уровень социально-экономического развития (И.Валлерстайн), экономическое доминирование и военная мощь (Зб.Бжезинский), интеллектуальная, научная и культурная гегемония (Э.Смит) и мн.др. В этих концепциях подчеркивается дифференциация и фрагментация современного мира, и соответственно их авторами предпринимаются попытки определить линии разломов, реальные и потенциальные конфликты.

Наконец, присутствует некая усредненная исследовательская позиция, представленная в концепциях, авторы которых пытаются совместить при анализе обе тенденции современного мира — глобализацию и универсализацию, с одной стороны, и его фрагментацию, разделение и обособление с другой. Они исходят из такого очевидного постулата, что динамика современного мира определяется как центробежными процессами (глобализацией или интеграцией), так и центростремительными (фрагментацией и разделением). Поэтому Дж. Розенау предложил специальный термин, учитывающий эту особенность современного мира, «фрагмегративность» («fragmegrative» как одновременное действие фрагментации [fragmentation] и интеграции [intagration]) [4; 73].

Таким образом, «турбулентное состояние» (Дж.Розенау) современного мира затрудняет возможность всеохватывающего и системного анализа разворачивающихся планетарных процессов и, тем более, адекватного прогноза перспектив мирового развития. Поэтому представляется правомерной фиксация нашего преимущественного исследовательского интереса на одной из глобальных тенденций, проявление которой характеризуется значительной сложностью и противоречивостью. Но именно эта тенденция, по нашему мнению, особо весомо и значимо определит доминанты и структуру мирового порядка XXI в., его политический ландшафт и климат.

Авторитетные аналитики все чаще говорят о «сумерках государственности» (У.Бек). По их мнению, мировой порядок уже не вращается вокруг оси суверенного государства. Прогнозируется в самой недалекой перспективе потеря государством своей доминирующей позиции на мировой политической арене [5]. Данная исследовательская позиция достаточно реалистична. Она основывается на анализе вполне реальных тенденций развития современного мира. В мировой политический процесс активно включается множество новых негосударственных акторов. Они не только размывают традиционное поле политики, но и способствуют эрозии государственно-центристской модели мира.

Во-первых, особую силу приобретают наднациональные субъекты мировой политики — крупные международные объединения и экономические организации. Такие международные организации, как ЕС, МВФ, МБ, ОПЕК, ОБСЕ и др. взяли на себя ряд важнейших функций национальных государств, выступая в качестве влиятельных субъектов мировой политики. Их активная динамика впечатляет. Если в начале XX в. в мире насчитывалось 37 межгосударственных международных организаций и 176 негосударственных международных организаций, то в конце столетия их стало соответственно 260 и 5472 [6; 76].

Во-вторых, в качестве значимых акторов мировой политики выступают транснациональные корпорации. Они разворачивают свою деятельность во многих странах и, обладая огромным экономическим потенциалом и соответственно влиянием, могут реально и значимо определять характер, нацеленность и приоритеты политики как на локальном (государственном), так и на глобальном (мировом) уровнях. Следует признать, что они действуют на международной арене с минимальными ограничениями. И если политический атлас современного мира представлен 192 суверенными государствами-членами ООН, то количество транснациональных корпораций — более 800 [6; 77].

В-третьих, все больший политический вес приобретают анонимные акторы политики — международный терроризм, преступные синдикаты, наркомафия и т. д., не признающие нормы и принципы международного права. Они не нацелены на партнерство и интеграцию. Этот активизировавшийся в последние десятилетия мировой политический андеграунд обладает огромными возможностями и представляет значительную опасность, усиливая нестабильность и неустойчивость современного мира. В-четвертых, широкомасштабные политические движения, такие как исламский фундаментализм, сецессионистские группировки внутри отдельных стран, равно как и набирающие силу, вес и динамику антиальтерглобалистские движения, становятся новыми участниками мирового политического процесса. Чрезвычайную опасность для мирового сообщества они представляют в связи с тем, что их интересы, устремления и цели зачастую не совпадают с границами национальных государств.

Интенсификация межэтнических конфликтов также способствует ослаблению дисциплинирующей роли государства. Обращение огромных масс людей к «крови и почве» несет в себе невиданный в истории потенциал насилия и реальную опасность невероятных социальных и политических катаклизмов. Причины этого очевидны. Жесткая ломка и трансформация спаянных продолжительным историческим опытом политических организмов, многовековых основополагающих структур, любые кардинальные сдвиги, подрывающие основы существующего миропорядка, приводят к широкомасштабным пертурбациям. «Вырвавшиеся демоны собственного исторического опыта, традиционных религиозных воззрений, исконных ментальных кодов, собственных языков, аутентичного морально-психологического основания, воспоминаний об униженной гордости с огромной силой бросают тень на благодушие глобалистов, делая ожидание мира и спокойствия вершиной наивности» [6; 129−130].

Известные американские футурологи Э. и Х. Тоффлер определяют в качестве главной угрозы мировому сообществу ничем не ограниченные этнические конфликты. «Уже сейчас не так много стран, — констатируют они, — чьи граждане готовы отдать жизнь за свое государство, но, увы, растет готовность жертвовать жизнью за этнически-религиозную идентичность. Мы пробили стену нерушимости государственных границ, и назад дороги нет» [7; 338−339]. В этих сложнейших и драматических перипетиях современного мира в мировой политический процесс включаются новые суверенные государства, большинство из которых возникло в результате распада империй. Именно эта эпоха предоставила им возможность, дала шанс «не повиснуть в пустоте исторического небытия, не раствориться в потоке истории» [8; 193]. Поэтому для молодых государств, в том числе и для Республики Казахстан, в процессе утверждения независимости и суверенитета одной из приоритетных и значимых является сложнейшая задача построения сильной государственности. Как отмечает в этой связи Президент Республики Казахстан Н. А. Назарбаев: «Государственность, независимость — это не подарок истории и не собственность одного только нынешнего поколения. Это — долг перед прошлым и ответственность перед будущим. Роль нынешнего поколения в том, чтобы наполнить эту государственность и независимость не только и не столько символами, как бы приятны они ни были, сколько реальным содержанием. Между формальной политической независимостью и сильным государством лежит дистанция огромного размера» [9; 214].

«Парад суверенитетов» разворачивается в условиях драматических коллизий, вызванных колоссальным ростом сепаратистских движений в мире. Многие из вновь создающихся молодых государств, разрываемые сецессионными настроениями и движениями, не в состоянии выполнять свои функции, занять место в мировом сообществе. С 1991 г. существует Организация не представленных в ООН стран и народов, в которую входят 69 самопровозглашенных государств. Независимость Косово была официально провозглашена в Приштине 17 февраля 2008 г. 15 июня 2008 г. вступила в силу Конституция, закрепляющая Косово в качестве «независимого и суверенного государства». Официальный Белград прокомментировал события в своей южной провинции как нелегитимные. Но 41 государство признало правомерность этого политического акта. По тому, какие страны поспешили признать новое государство или, напротив, отказались это сделать, можно судить об их административно-этнической структуре и притязаниях. Турция признала независимость Косово в числе первых, увидев в этом прецеденте укрепление правовых и политических позиций Турецкой Республики Северного Кипра. Но при этом Анкара продолжает игнорировать требования турецких курдов об образовании собственного государства. Реакция официальных структур Кипра была вполне предсказуемой — резко негативной. Отрицательно высказался и Пекин. И причины этого очевидны — нерешенные проблемы Тибета и Тайваня. Официальный Мадрид проигнорировал суверенитет Косово, но он нашел вполне понятную поддержку сепаратистов Страны басков и Каталонии, так же как и сепаратистов Корсики. Мусульманская Индонезия не признала суверенитет Косово, так как ее власти хорошо помнят драматические события 2002 г., в результате которых страна лишилась своей провинции Восточный Тимор из-за сепаратистских настроений ее жителей.

Тяга к национальному самоопределению, этому «самозваному надгосударственному приоритету» (А.И.Уткин), начинает размывать целостность даже самых сильных, исторически сложившихся государств, которые всегда воспринимались как символы национального единства — Британию, Францию, США и др. Представители североамериканского индейского племени Лакота 19 декабря 2007 г., одного из племенных конгломератов народности сиу, объявили о расторжении договора между своими соплеменниками и федеральным правительством США, заключенного их предками полтора века назад. По их мнению, последствием этого договора стал геноцид, апартеид и потеря культурной самобытности. Они заявили о правах на свою исконную землю и намерении создать собственное независимое государство — Лакота. Территория самопровозглашенного государства, по их мнению, охватит ряд штатов — Северная и Южная Дакота, Небраска и Монтана, где исконно проживали Лакота. Независимое государство планирует создание всех атрибутов и символов государственности. Это, на первый взгляд, частное событие, тем не менее глубоко симптоматично. «Мир полон диссидентствующих провинций, желающих автономии и суверенитета» [8; 115].

Интенсификация этнических конфликтов и актуализация этнической идентичности в современном мире способствовали закреплению исследовательского мнения, что основным строительным материалом будущего мирового порядка станут этнические группы. Исследователи в этой связи отмечают, что уникальные условия, способствовавшие доминированию государственной формы, исчезают. На истоке третьего тысячелетия стало очевидным, что многие новые политические образования оказались явно не способными осуществлять даже основные функции суверенного государства. Многие из них находятся под угрозой распада под давлением сепаратистских движений. Аналитики сходятся во мнении, что большинство острейших международных кризисов рубежа веков сосредоточилось вокруг слабых или несостоявшихся государств. К их числу аналитики относят Сомали, Гаити, Боснию, Косово, Руанду, Либерию, Сьерра-Леоне, Конго, Восточный Тимор и мн.др. С большим на то основанием они говорят о «бессилии государства» (Ф.Фукуяма). Это ведет к международной нестабильности и проявляется в таких драматических константах современного мира, как:

• · стагнация экономики и соответственно распространение бедности и нищеты;
• · массовая миграция;
• · распространение терроризма до глобального масштаба;
• · агрессия, направленной на соседние страны и мировое сообщество в целом;
• · эскалация насилия, которое становится привычным, обыденным и повсеместным;
• · нарушение прав, свобод и достоинства человека;
• · неразвитость демократии во многих странах мира.

Проблема приобретает такой острый и взрывоопасный характер, что находит специфическое лексическое оформление в риторике политических лидеров и разработках авторитетных аналитиков Запада: «страны-изгои» (Дж.Буш), «государства-неудачники» (Ф.Фукуяма), «аномальные страны» (Ф.Бергстен), «эмбриональные государства» (Ч.Краутхаммер), «пиратские республики» (С.Стрейндж), «несостоявшиеся государства» (З.Бжезинский) и т. д.

Очевидно, что «с ростом „несостоявшихся государств“ проявилась вероятность глобальной альтернативы цивилизации, распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, его слияния с „несостоявшимися“ и „обанкротившимися“ государствами, „странами-изгоями“, современными „пиратскими республиками“, прочими социальными эфимериями, т. е. всего того, что может обозначить контур причудливого строя новой мировой анархии» [8; 317].

В связи с этим, на наш взгляд, правомерна постановка такого вопроса: возможно ли в мировой политике и международных отношениях исходить из того, что каждый этнически или культурно отличный от других народ, нация или этническая группа автоматически имеют право на собственное суверенное государство? Следует признать, что это недостижимо в принципе. К началу третьего тысячелетия в мире насчитывалось 185 суверенных государств и в то же время более 600 говорящих на одном языке общностей и 5000 этнических групп. Как отмечают в этой связи Э. и Х. Тоффлер: «Если мы не найдем способа заставить различные этнические группы жить в одной стране … то вместо сотни с лишним государств мы будем иметь 5000 стран» [7; 242]. Политическая архитектура XXI в. в таком случае будет представлять собой «большую Африку» (М.Каплан), что многократно усилит мировой хаос, который, в свою очередь, спровоцирует рост нищеты, насилия и безрассудной агрессии.

Нам представляется более адекватной и правомерной исследовательская позиция, согласно которой государство и в перспективе останется важнейшим конструктивным и ключевым элементом мирового порядка. И вопреки тому, что суверенитет национальных государств может быть значительно ослаблен активными претензиями, с одной стороны, влиятельных надгосударственных организаций, а с другой — националистически настроенных этнических групп и сепаратистских движений, только «щит государства» (К.Уолтс) может успешно противостоять опасности мирового хаоса и анархии. Ф. Фукуяма, один из ведущих аналитиков Запада, постулируя концепцию «сильного государства», отмечает, что «для будущего мирового порядка самое важное — это обучиться построению государства» [9; 199]. И далее: «В любом случае искусство построения государства будет ключевой составляющей национальной силы…» [9; 200].

Государство как древнейший политический институт, существующий на протяжении многих тысячелетий, по-прежнему является самым эффективным инструментом поддержания внутренней стабильности общества и обеспечения международного взаимодействия. На протяжении долгой истории человечества не некие абстрактные экономические и политические интересы, а осознанные и целенаправленные действия государств формировали в прошлом и будут формировать в обозримом будущем международные объединения, союзы, блоки и ассоциации. Надо признать как очевидный факт, что эффективно функционирующие в настоящее время ЕС, МВФ, МБ, ОПЕК, НАФТА, АСТЕК и мн.др. не были бы созданы без политической воли и осознанных действий правительств ряда государств.

Признавая опасность нарастающих антиэтатистских тенденций в современном мире, преувеличением было бы считать государство «реликтом истории» (В.В.Ильин), явлением уходящего прошлого. Напротив, можно назвать немало факторов, определяющих жизнеспособность и перспективную нацеленность института государства.

Во-первых, внушает оптимизм высокая степень гибкости государственной системы. Государство способно трансформироваться в соответствии с новыми обстоятельствами и потребностями новой эпохи, генерируя огромный спектр технологических инноваций. То, что подразумевают под «кризисом суверенитета» некоторые исследователи, следует скорее интерпретировать как кризис особых разновидностей государств. Они характеризуются авторитетными исследователями проблемы как избыточные, перегруженные социальными, экономическими, культурными и прочими функциями, не свойственными государству по природе. Необходима оптимальная «разгрузка» государств, переход от избыточности к динамичному и высокопрофессиональному функционированию.

Концепция «активизирующего государства» (К.Райнхард), основывающаяся на таком понимании проблемы, переопределяет отношения между государством и гражданами: от опеки — к партнерским отношениям. Задачи государства определяются в ходе развернутой общественной дискуссии, и поэтому ответственность за конечный результат разделяется между обществом и государством. Государство инициирует процессы решения общественных проблем и выступает в роли посредника, устанавливает пределы ответственности граждан в этих рамках. Таким образом, в свете такой постановки важнейшими функциями государства становятся инициирование, активизация и стимулирование [11; 8−9].

Во-вторых, значительно возросло количество государств с демократической формой политической организации. На рубеже тысячелетий впервые в истории человечества потенциал демократических государств превысил потенциал государств авторитарных. В 1992 г. по данным «Freedom House» из 183 суверенных государств мира демократическими являлись уже 91. Еще 35 стран по индексам политических прав и гражданских свобод относились к так называемой «серой зоне» между демократией и авторитаризмом [3; 79]. По оценке авторитетных аналитиков мировая демократия превзошла мировую автократию по совокупному экономическому, политическому, технологическому и военному потенциалу. Достижение демократией «критической массы» превосходства над автократией — это общепризнанный и эмпирически подтверждаемый факт. Принципиально важно, что выбор демократической формы был, как правило, результатом свободного волеизъявления граждан.

В-третьих, возрос уровень и качество контроля государства над социальной и экономической сферами. Таким образом, государство смогло повысить степень своей самозащиты. Об этом свидетельствует рост расходов большинства государств мира на социальную сферу. Государства активно и целенаправленно формируют оптимальные стратегии, способствующие экономическому росту обществ, улучшению качества жизни граждан. Безусловно, мировой кризис внес свои негативные коррективы. Тем не менее масштабные реформы в большинстве стран мира нацелены на повышение способности государства к развитию и реализации сбалансированной социальной и экономической политики, обеспечение большей эффективности, гибкости, прозрачности связей государства с гражданами.

В-четвертых, большинство современных государств достаточно продуктивно и целенаправленно, хотя и с разной степенью эффективности, «выстраивает» свои отношения с негосударственными и надгосударственными акторами политики. В результате, как отмечает Дж. Розенау, в настоящее время наряду с «государственно-центричным миром» активно формируется «многоцентричный мир», в котором центрами-партнерами выступают различные государственные и негосударственные акторы политики [4; 77].

политический архитектура мир межэтнический.

• 1. Гаджиев К. С. К полицентрическому миропорядку // Полис. — 2007. — № 4. — С. 8−23.
• 2. Шлезингер-мл. А. М. Циклы американской истории: Пер. с англ. — М.: Прогресс-Академия, 1992. — 688 с.
• 3. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек [Текст]. — АСТ: Ермак, 2004. — 588 с.
• 4. См.: Лебедева М. М. Формирование новой политической структуры мира и место России в ней // Мегатренды мирового развития. — М.: Экономика, 2001. — С. 73−81.
• 5. См.: Баттлер А. Контуры мира в первой половине XXI века и чуть далее // Мировая экономика и международные отношения. — 2002. — № 1. — С. 73−80; Бек У. Национальные государства утрачивают суверенитет //Сумерки глобализации: Настольная книга антиглобалиста. — Изд-во АСТ, — С. 46−54; Неклесса А. И. Ordo quadro: пришествие постсовременного мира // Мегатренды мирового развития. — М.: Экономика, 2001. — С. 61−73; Уткин А. И. Мировой порядок XXI века. — М.: Изд-во Эксмо, 2002. — 512 с.; Уткин А. И. Новый мировой порядок. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. — 640 с.; Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. — М.: АСТ: Транзиткнига, 2004. — 635 с.
• 6. См.: Уткин А. И. Мировой порядок XXI века. — М.: Изд-во ЭКСМО, 2002. — 512 с.
• 7. Тоффлер Э., Тоффлер Х. Война и антивойна: что такое война и как с ней бороться. Как выжить на рассвете XXI века. — М.: АСТ: Транзиткнига, 2005. — 412 с.
• 8. Назарбаев Н. А. В потоке истории. — Алматы: Атам? ра, 1999. — 296 с.
• 9. Назарбаев Н. А. Независимость Казахстана: уроки и современность // Назарбаев Н. А. Стратегия независимости. — Алматы: Атам? ра, 2003. — С. 180−216.
• 10. Уткин А. И. Новый мировой порядок. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. — 640 с.
• 11. Фукуяма Ф. Сильное государство. Управление и мировой порядок в XXI веке: [пер. с англ.]. — М.: АСТ Москва: Хранитель, 2006. — 220 с.
• 12. Райнхард К. Реформирование государственного управления. Концепция активизирующего государства // Реформы государственного управления накануне третьего тысячелетия. — М.: Издат. группа «Прогресс», 1999. — С. 7−19.