Личностное переживание времени
Чтобы выразить ход времени, в языке есть множество глаголов разнообразного смысла. Время идет и бежит, тянется и летит, течет и незаметно наступает. Время то ускоряет свой бег, то как бы замирает. Наблюдательный глаз народа подметил: счастливые часов не наблюдают. «Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда ползет червяком; но человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже… Читать ещё >
Личностное переживание времени (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Относительно субъективного характера, который приобретает время в представлении, Г. Гегель писал:
«…В созерцании время становится для нас коротким, когда мы созерцаем многое, долгим, напротив, когда недостаток данного материала побуждает нас к рассмотрению нашей бессодержательной субъективности… те промежутки времени, в которые мы были многообразно заняты, кажутся нам долгими, тогда как те, напротив, когда мы были мало заняты, кажутся нам короткими. Здесь, в воспоминании, мы имеем в виду нашу субъективность как внутренний мир и определяем меру времени сообразно тому интересу, который оно для нас имело. Так, в созерцании, мы погружены в рассмотрение предмета; время кажется нам коротким, если оно получает постоянно сменяющиеся заполнение, — длинным, напротив, если его однообразие ничем не прерывается»[1].
Чтобы выразить ход времени, в языке есть множество глаголов разнообразного смысла. Время идет и бежит, тянется и летит, течет и незаметно наступает. Время то ускоряет свой бег, то как бы замирает. Наблюдательный глаз народа подметил: счастливые часов не наблюдают. «Время (дело известное) летит иногда птицей, иногда ползет червяком; но человеку бывает особенно хорошо тогда, когда он даже не замечает — скоро ли, тихо ли оно проходит»[2]. Правда, эту мудрость мрачный А. Шопенгауэр повернул неожиданно любопытным образом. В произведении «О ничтожестве и горестях жизни» (1819) он пишет: «Часы протекают тем быстрее, чем они приятнее, и тем медленнее, чем они мучительнее, ибо страдание, а не наслаждение, — то положительное, наличность чего нами ощущается. Точно так же, скучая, мы замечаем время, а развлекаясь — нет. Это доказывает, что наше существование счастливее всего тогда, когда мы его меньше всего замечаем: отсюда следует, что лучше было бы совсем не существовать». Вот только неведомо, спрашиваем мы Шопенгауэра, откуда мы могли бы знать и чувствовать, что мы более всего счастливы именно тогда, когда нас нет?
«На свете, — утверждает Н. В. Гоголь, — нет ничего долговременного, а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится еще слабее и наконец незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рожденный падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью» («Нос»).
Томас Манн говорит в «Волшебной горе»: «…Ждать — значит догонять, значит чувствовать время и настоящее не как дар, а как препятствие, значит, отвергая их самостоятельную ценность, упразднить их, духовно как бы через них перемахнуть». Напряженное ожидание «растягивает», а переживание удовольствия, радости «сокращает» время, делает его «уплотненным»; время как бы «съеживается». «Говорят, что когда ждешь, время тянется. Но вместе с тем — и это, пожалуй, ближе к истине — оно летит даже быстрее, ибо ожидающий проглатывает большие массы времени, не используя их и не живя ради них самих. Можно было бы сказать, что человек, занятый одним лишь ожиданием, подобен обжоре, пищеварительный аппарат которого прогоняет через себя массы пищи, не перерабатывая ее и не усваивая ее питательных и полезных элементов. И эту мысль можно было бы продолжить: как непереваренная пища не укрепляет сил человека, так же не делает его более сильным и время, проведенное в пустом ожидании»1.
Опыт показывает, что если молодость «живет медленно», то зрелость (а тем более старость) бежит все проворнее, все торопливее: годы как бы несет ветер, и они летят. Длительность для человека определяется событиями: жизнь, бедная содержанием, воспринимается как долго тянущееся существование.
«Жизнь долга, если она полна… Будем измерять ее поступками, а не временем», — призывал Сенека. Отсюда следует этическая установка мудрых людей: беречь время, ибо время — ткань жизни. «Ничто не является более тягостным для мудрого человека и ничто не доставляет ему большего беспокойства, чем необходимость тратить на пустяки и бесполезные вещи больше времени, чем они того заслуживают», — утверждал Платон. По словам Данте, «…мудрый человек тот, кого больше всего раздражает потеря времени». Нельзя медлить: «Промедление, иногда столь полезное в спокойное время, может оказаться гибельным в часы испытаний», — считает французский поэт и политический деятель А. Ламартин. Но торопиться нужно с умом: «Скорость нужна, а поспешность вредна» (А. В. Суворов). Никогда ничего не стоит откладывать: «Отсрочка — эго воровка времени», — полагает К. Г. Юнг.
Неотвратимость и необратимость хода времени рождают у человека философические переживания. Здесь примирение и умиротворение: кажется, что время как бы какой-то дымкой затягивает раны, успокаивает боли. «Время залечивает все раны» (Менандр). Но рождается и противоположное ощущение некой обреченности и подвластности: «Время уносит все; длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу» (Платон).
Размышляя над искусством овладения временем жизни, Сенека утверждал: «Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владение природа… Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря, но нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую — на безделье, и всю жизнь — не на те дела, что нужно. Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, — сколько лет жизни минуло, все принадлежит смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: ни упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день — меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится»[3]. Вряд ли кто усомнится в мудрости такого совета.
В характере иных людей наличествует скверная черта, которую можно бы было бы назвать так: феномен необязательности перед временем. Жизнь взывает нас к бережному отношению ко времени, к обостренному учету того, чего стоит не только день, но даже минута, ведь в бережном отношении ко времени мы отвоевываем себя для самих себя!
Время кажется всепоглощающим. С собой оно может приносить и зло, так же как и добро. В этой мысли видна тончайшая субстанция идеи времени, осознание его как внешней человеку сущности. Кажется, что не люди проводят время, а время «проводит» их. Рождается образ бега времени:
Что войны, что чума? — конец им виден скорый, Им приговор почти произнесен.
Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен?
Анна Ахматова