Размытость критерия научности

Правы ли те историки науки, которые утверждают, будто наука «вообще» возникла и сложилась исключительно в Европе, причем именно как высшая форма познания истины? Этот взгляд, как уже говорилось выше, вытекал из убеждения, что лучший путь к истине есть объединение эксперимента и теоретических размышлений. За критерий различения научности и ненаучное™ (вненаучности) брали свойство «наибольшей истинности». Хотя к этому критерию ныне прибегают все реже, тем не менее по сциентистской традиции многие философы науки продолжают признавать наукой только союз теории и эксперимента, так как этот союз позволяет вызнавать, как устроена вещь и почему у нее такая-то структура.

Понятие науки как единства теории и практики возникло путем объединения положения И. Канта о науке как системе знания с суждением о профессиональной науке как особом социальном институте, финансируемом и снаряжаемом государством. Познавательную сторону науки описывают понятиями системности, строгости, объективной истинности, практической проверяемости, новизны добываемого знания, коллективности научного познания, универсализма, интерсубъективности, математизации, логической формализуемости, практической реализуемости, свободы критики, нормативной этики и т. д.

Известно также, что понятие «теория» расплывчато в силу собственного филогенеза. В Древней Греции вначале под теорией понимали лицезрение живой и конкретной действительности (в этом смысле, например, зритель на олимпийских играх был «теоретиком»). Затем, когда античная диалектика поместила.

«идеи» в заприродный мир, теорией стали нередко именовать мистическое созерцание (умозрение) трансцендентных идей. «Теоретическое» постепенно утрачивало свой номиналистический характер и превращалось в нечто отвлеченное от предметно-чувственной действительности — в противоположное «эмпирическому». В переводе на латинский язык теоретическое умозрение стали называть спекуляцией.

К определению науки можно добавлять еще какие-нибудь специфические отличия, если ориентироваться на эталон современной науки. Но сколь бы конкретным ни было ее определение, трудно скрыть лежащее в его основании туманное и конвенциональное допущение: «Наука — это то, что возникло в Европе в XVI—XVII вв. как высшая форма истины; никакой иной науки не было и быть не может».

Проф. Н. В. Бряник отмечает: «Европоцентризм в объяснении происхождения и природы науки до сих пор остается доминирующим в истории и философии науки. Своих оппонентов, признающих культурно-историческую обусловленность науки, зависимость научного творчества от культурно-национальной среды обитания, сторонники европоцентризма называют релятивистами и иррационалистами»^[1].

Из-за неясности критерия научности европоцентристская дефиниция науки малоубедительна и противоречит интуиции. Например, трудно интуитивно согласиться с тем, будто Архимед или Эвклид — не ученые (ведь даже в школьных учебниках их относят к классикам науки) и что настоящие ученые стали появляться только во времена Галилея и Коперника. Сциентизм — разновидность социоцентрической религии, выражение культа западной науки, веры в ее избранность. Примыкать к этому культу или противиться ему — вопрос свободы совести, но не проблема логической доказуемости. Элементарный логический анализ сциентизма ведет к выводу, что в этой доктрине исходная дефиниция природы науки основана либо на belief-вере, либо на негласной конвенции.

В 20−30 гг. XX в. членами Венского кружка — М. Шликом, О. Нейратом, Р. Карнапом, Г. Фейглем, Ф. Франком и др. — была предложена и развита стандартная концепция науки (термин И. Шеффлера). Эта концепция претендовала на описание образца подлинной науки в духе логического эмпиризма и «научного романтизма». Те или иные догмы этой концепции со временем подверглись основательной критике К. Поппером, Т. Куном, С. Тулмином, И. Лакатосом, П. Фейерабендом и др. В конце XX в. неопозитивизму пришлось признать свое идейное поражение и отказаться от допущений возможности: 1) чистых чувственных данных, не «нагруженных» теоретическими смыслами; 2) полной проверки истинности любого научного высказывания; 3) сведения всего познания к чувственному опыту и элементарным видам восприятия; 4) строгого отделения аналитических высказываний от синтетических; 5) четкого различения реальности от концептуальной схемы. В итоге лучшей дефиницией науки многие сегодня признают определение Дж. Бернала (1901;1971): «Наука — это то, чем занимаются ученые».

Во всякой ли культуре есть наука? Часто на этот вопрос отвечают отрицательно. Так, в немецком «Философском словаре» говорится: «Наука — отрасль культуры, которая существовала и существует не во все времена и не у всех народов. Родоначальниками науки как отрасли культуры, выполнявшей самостоятельную функцию, были греки, передавшие затем ее в качестве особого идеала культурной жизни европейским народам»^[2].

При определении существа науки, полагаю, полезно исходить из следующего простого допущения: каждое общество имеет фундаментальную потребность в методичном и систематическом изучении зримых и скрытых свойств окружающего мира. Эта потребность всегда так или иначе реализуется в специфических культурных формах. В ответ на нее возникает позитивное знание законов природы. Эти законы люди познают не только ради чистого любопытства, но также из практической выгоды. Если универсальное подвести под отдельное, то «закон» можно применять к житейским ситуациям.

Мастерство в изобретении посредников между общим и отдельным Платон называл про-из-ведением. Всякое «технэ» и «уловка» (техника, машина, махинация) предполагает знание общих и устойчивых связей явлений. Без такого знания почти невозможно изобретать орудия труда и развивать технологию. Культура имеет мало шансов выжить и укрепить себя без эволюционирующей науки и техники. Технэ «есть особый род знания, — пишут В. В. Николин и Д. М. Федяев, — а именно такое знание и способность, которые занимают некое среднее положение между обыденным опытом и теоретическим знанием»^[3].

Но что есть позитивное теоретическое знание законов сотворенного мира (отличное от метафизики, от знания сил творящей первоприроды), если не наука? Аристотель называл такое знание физикой. И нет веских причин выводить физику Аристотеля за сферу естествознания. Могут возразить, что в «Физике» Аристотеля много надуманного и что его умозаключения не проверены практикой и не имеют прикладного значения. Ну и что из этого? В современном естествознании спустя каждое десятилетие обнаруживается не меньше «пустышек», чем в физике Аристотеля. Значительная часть теоретических выкладок современных физиков не связана с экспериментальными данными. Многие выводы нынешних естествоиспытателей не имеют никакой прикладной ценности.

В трактате «О небе» Аристотель излагает следующую теорию. Земля — сфера, все вещи на ней претерпевают зарождение и распад; четыре земных элемента (земля, вода, воздух и огонь) порождаются друг из друга, движутся прямолинейно. Все эти высказывания соотносимы с существенными свойствами сотворенной природы, вполне конкретны, приведены в систему. Что же в них ненаучного? А кто наберется смелости отрицать, что Архимед из Сиракуз (в отличие от какого-нибудь типичного нынешнего доктора технических наук) не является образцовым ученым?

Ведь он предвосхитил методы интегрального исчисления площадей, поверхностей, объемов фигур и тел, создал труды по статике и гидростатике (закон Архимеда), применил математику к естествознанию и технике, открыл метод определения состава сплавов взвешиванием в воде, изобрел винт, военные метательные машины и многое другое. Он один сделал не меньше, чем способны открыть и изобрести за десятилетия несколько хороших научно-исследовательских институтов. Архимед творил не на пустом месте, а развивал древнюю традицию поисковой научной деятельности.

Ярким примером «неевропейской науки» может служить бурное развитие науки у арабов, особенно в Андалузии, в IX—XIII вв. Мусульманские врачи (Ибн Джульджуль, Абу Джафар ибн Джаззар, Абдуллатиф аль-Багдади, Ибн Сина, Закария Казвини, Ибн ун-Нафис и др.) заложили фундамент современной медицинской науки: исправили массу ошибок в области анатомии костей и глаза; установили точное количество костей в человеческом черепе; определили связь сердца и легких; уточнили функции артерий и вен; систематически описали многие болезни и лекарства от них. Акшамсаддин за 400 лет до Пастера впервые открыл существование микробов. Ибн Сина (X—XI в.) создал наиболее полную в Средние века работу по медицине «Канон врачебной науки», а в 1130 г. врач Ибн Зухр ввел знаменитую клятву Гиппократа.

Благодаря арабам в XII в. индийская цифровая система пришла в Европу. Сабит бин Курра (IX в.) открыл дифференциальное исчисление. Аль-Баттани (IX—X вв.) — первооткрыватель тригонометрии, а его современник Абу-ль-Вафа (Абу-ль-Вефа) ввел термины «тангенс», «котангенс», «секанс», «косеканс». Аль-Хорезми (VIII—IX вв.) написал первую книгу по алгебре (аль-джебр — восстановление, перенос членов из одной части уравнения в другую с изменением знака). Понятие «алгоритм» также связано с этим ученым (произошло от названия его трактата «Аль-Хорезми говорит», лат. «Algorismi dicit»). Омар Хайям (XI—XII вв.) экстраполировал понятие числа на положительные иррациональные числа, изобрел уравнение, известное ныне как бином Ньютона.

Ибн Хайсам (IX в.) основал оптику, и от его работ впоследствии отправлялся Кеплер. Аль-Кинди за 1100 лет до Пуанкаре и Эйнштейна разработал релятивистскую физику. Ибн Хайян (VIII—IX вв.) впервые высказал мысль о превращении металлов. Ибн Рахман (IX в.) составил таблицы движения Луны, Солнца и планет В XI в. Бируни доказал факт вращения Земли (за 600 лет до Галилея) и высчитал ее диаметр (за 700 лет до Ньютона). Перечисление этих фактов можно долго продолжать^[4].

В 1925 г. Б. Малиновский, выдающийся британский антрополог и этнограф, утверждал: «Нет обществ, какими бы примитивными они ни были, без религии и магии. Но тут же следует добавить, что нет и диких племен, люди которых были бы начисто лишены научного мышления и элементов науки, хотя часто именно так о них судят. В каждом примитивном обществе, изучавшемся заслуживающими доверия и компетентными наблюдателями, всегда обнаруживаются две четко различимые сферы, сакральное и профанное, другими словами, сфера магии и религии и сфера науки»^[5]. Ни одна культура не обходится без систематического изучения окружающего мира и природы человека, т. е. без науки. «Начиная с античности, — читаем у Г. Н. Волкова, — познание действительности превращается в особую форму деятельности. Иначе говоря, наука в совокупной системе общества институируется как подсистема, имеющая относительную самостоятельность функционирования и исторического генезиса»^[6].

• [1] Бряник Н. В. Самобытность русской науки. Екатеринбург, 1994. С. 147.
• [2] Философский словарь / ред. Г. Шишкофф. М., 2003. С. 292.
• [3] Николин В. В., Федяев Д. М. Техника в потоке истории. Омск, 1992. С. 11.
• [4] См.: Харун Яхья. Коран указывает путь науке. М., 2002.
• [5] Малиновский Б. Магия, наука и религия. М., 1998. С. 19.
• [6] Волков Г. Н. Истоки и горизонты прогресса. М., 1976. С. 139.