Трудолюбие, требовательность и терпение
Хотя прилив вдохновения не ощущается художником ежедневно, большие мастера умеют управлять своим психологическим самочувствием и заставляют себя работать даже тогда, когда не испытывают к этому особого расположения. Хрестоматийным образцом подобного отношения к труду может служить П. И. Чайковский, который в письмах к Н.Ф. фон Мекк писал: «Нет никакого сомнения, что даже величайшие музыкальные… Читать ещё >
Трудолюбие, требовательность и терпение (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Как бы ни был велик талант ученого или артиста, везде приходится прикладывать огромное количество труда, чтобы на свет появилось что-либо стоящее.
«Все в искусстве построено на труде», — наставлял своих учеников К. С. Станиславский. Доказательств этому положению в истории искусства больше чем предостаточно.
Когда Брюллов был еще учеником, он сорок раз нарисовал сложнейшую античную скульптурную композицию «Лаокоон», выбирая каждый раз для нового рисунка новую точку зрения. Когда же он создавал свою знаменитую картину «Последний день Помпеи», он дорабатывался до такого состояния, что его, обессиленного, выносили из мастерской на руках. Но зато и видавший многое в искусстве Рим был повергнут в изумление этой картиной.
Айвазовский, писавший свои картины каждый день на протяжении многих лет, создал около шести тысяч картин.
Репин начал делать наброски к своей картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» летом 1878 г. Он писал ее почти 10 лет, а когда его спросили, когда же он закончит ее, ответил, что «быть может, еще несколько лет посвящу ей, а может, случится, что я закончу ее и через месяц». Перед окончанием картины у него начала сохнуть правая рука, и он стал учиться писать левой. Картина была закончена только в 1891 г.
Ф.И. Шаляпин, по свидетельству современников и близко знавших его людей, проводил за работой дни и ночи, ложась спать только поутру, когда город уже начинал свой трудовой день. «Я решительно и сурово изгнал из моего рабочего обихода тлетворное русское „авось“ и полагался только на сознательное творческое усиление, — писал он. — Я вообще не верю в спасительную силу таланта, без упорной работы. Выдохнется без нее самый большой талант, как заглохнет в пустыне родник, не пробивая себе дороги через пески. Не помню, кто сказал: „Гений — это прилежание“. Явная гипербола, конечно. Куда как прилежен был Сальери, ведь вот даже музыку он разъял как труп, а „Реквием“ все-таки написал не он, а Моцарт. Но в этой гиперболе есть большая правда. Я уверен, что Моцарт, казавшийся Сальери „гулякой праздной“, в действительности был чрезвычайно прилежен в музыке и над своим гениальным даром много работал»[1].
Шаляпин был прав, когда написал, что Моцарт был очень прилежен, точнее, трудолюбив в музыке. За свою короткую 35-летнюю жизнь он создал более 900 произведений, среди которых мы видим 17 опер, 50 симфоний, 21 концерт для фортепиано с оркестром, 18 месс, ораторию, 3 кантаты, «Реквием», 6 концертов для скрипки, 20 сонат для фортепиано, 35 сонат для скрипки и фортепиано и еще великое множество мелких произведений.
Однажды к французскому писателю Александру Дюма подошел какой-то парижский журналист и насмешливо ему бросил что-то вроде того, что, дескать, вы, писатели, — белоручки и не знаете, что такое настоящий труд. В ответ на это А. Дюма сунул под нос этому журналисту свои руки и сказал: «Руки, написавшие четыреста книг, — это руки рабочего». И такое могли сказать про себя почти все большие музыканты, художники, писатели.
Известный русский скульптор Михаил Шемякин в одном из своих интервью так рассказал про годы своего ученичества: «Я работал в Эрмитаже такелажником, весь день разгребал снег, таскал тяжеленные скульптуры, колол лед — работа была на износ. А по ночам занимался творчеством, меня допускали к полотнам старых мастеров, и я их копировал. Режим себе создал нечеловеческий. Тогда я и приучил свой организм не спать по несколько суток и таким образом выигрывал себе еще одну жизнь. Приучил себя равнодушно относиться к еде и бытовым неудобствам. И это, видимо, вошло в меня намертво. Сейчас, конечно, я уже четверо суток без сна не выдерживаю».
Соотношение вдохновения и интуиции, воображения и труда — область пристального внимания как самих художников, так и исследователей проблем творчества. Как правило, божественная окрыленность вдохновения возникает после глубокого погружения в проблему и накопления критической массы исходных данных, после чего возникает цепная реакция создания продукта творчества. Если же творец намеревается просто ждать прихода вдохновения, то, как правило, больших результатов в своем творчестве он не достигает.
Хотя прилив вдохновения не ощущается художником ежедневно, большие мастера умеют управлять своим психологическим самочувствием и заставляют себя работать даже тогда, когда не испытывают к этому особого расположения. Хрестоматийным образцом подобного отношения к труду может служить П. И. Чайковский, который в письмах к Н.Ф. фон Мекк писал: «Нет никакого сомнения, что даже величайшие музыкальные гении работали иногда не согретые вдохновением. Это такой гость, который не всегда является на первый зов. Между тем работать нужно всегда, и настоящий честный артист не может сидеть сложа руки под предлогом, что он не расположен. Если ждать расположения и не пытаться идти навстречу ему, то легко можно впасть в лень и апатию. Нужно терпеть и верить, и вдохновение неминуемо явится тому, кто сумел победить свое нерасположение… Я думаю, что вы не заподозрите меня в самохвальстве и самодовольстве, если я скажу, что со мной очень редко случаются те нерасположения, о которых я говорил выше. Я это приписываю тому, что одарен терпением и приучил себя никогда не поддаваться неохоте. Я научился побеждать себя… Иногда вдохновение ускользает, не дается. Но я считаю долгом для артиста никогда не поддаваться, ибо лень очень сильна в людях. Нет ничего хуже для артиста, как поддаваться ей. Ждать нельзя. Вдохновение — это такая гостья, которая не любит посещать ленивых. Она является к тем, которые призывают ее»1.
В беседах с художником Игорем Грабарем П. И. Чайковский развивал те же самые мысли: «Нужен прежде всего труд, труд и труд. Помните, что даже человек, одаренный печатью гения, ничего не даст не только великого, но и среднего, если не будет адски трудиться… Вы упорной работой, нечеловеческим напряжением воли всегда добьетесь своего, и вам все дастся, удастся больше и лучше, чем гениальным лодырям… Я каждое утро сажусь за работу и пишу, — не получается сег одня, я завтра сажусь за ту же работу снова, я пишу, пишу день, два, десять дней, не отчаиваясь, если все еще ничего не выходит, а на одиннадцатый день, глядишь, что-нибудь путное и выйдет»1. Сам Чайковский чувствовал себя хорошо только тогда, когда был в работе. Если одна работа заканчивалась, а другая по каким-либо причинам не начиналась, Чайковский заболевал и находился в подавленном состоянии. Такую же картину мы видим и в поведении Шиллера. Закончив свою знаменитую драму «Валленштейн», которой он отдал очень много сил, 19 марта 1799 года, он пишет Гете: «Я долго боялся минуты, которую вместе с тем нетерпеливо ждал, — минуты, когда я закончу свою драму. И действительно, при теперешней моей свободе чувствую себя хуже, чем при тогдашнем рабстве. Та масса, которая меня до сих пор притягивала и поддерживала, — исчезла вдруг, и мне кажется, что я, потеряв сознание, вишу где-то в безвоздушном пространстве. Я не успокоюсь до тех пор, пока мысль моя снова не остановится с надеждой и любовью на определенной драматической теме». Тотчас же после первого представления «Марии Стюарт» Шиллер писал Кернеру: «Мое здоровье лучше последние два месяца. Я никогда не чувствую себя так хорошо, как тогда, когда интересуюсь особенно живо какой-нибудь работой».
Аналогичным образом высказывался и композитор Игорь Стравинский: «Профан воображает, что для творчества надо ждать вдохновения. Это глубокое заблуждение. Я далек оттого, чтобы совсем отрицать вдохновение. Напротив, вдохновение — движущая сила, которая присутствует в любой человеческой деятельности… Но эта сила приводится в действие усилием, а усилие — это и есть труд» (цит. по: Бенуа А.Н. Мои воспоминания: В 5 кн. Кн. 4 — 5. М" 1980. С. 706).
Большие мастера предъявляли к себе и к своему творчеству очень высокие требования. Успехи и похвалы со стороны публики и критики мало что для них значат, если они только сами не осознавали совершенство и законченность своих произведений. Например, Святослав Рихтер после своих блестящих выступлений в Большом зале Московской Консерватории, когда публика в зале была в восторге от его игры, нередко шел в один из ее классов и там чуть ли не до утра снова играл и совершенствовал свое исполнение.
Еще один пример требовательности — писательство Бальзака. Некоторые свои романы он переделывал до 10—12 раз. В каждое новое издание в текст вроде бы уже законченного произведения вносились все новые и новые дополнения и уточнения, отчего его наборщики и корректоры стонали и приходили в ужас.
Умирающий Бетховен говорил, что только сейчас он находится на пороге знания того, как надо писать музыку. Шаляпин, уже завоеваний мировую славу, писал: «К цели я не переставал двигаться всю свою жизнь и очень скромно думаю, что она так же далека от меня теперь, как была тогда. Пути совершенства как пути к звездам — они измеряются далями, человеческому уму недостижимыми. До Сириуса всегда будет далеко, даже тогда, когда человек подымается в стратосферу не на 16, а на 160 км. И если я что-нибудь ставлю себе в заслугу и позволю считать примером, достойным подражания, то это — само движение мое, неутомимое, беспрерывное. Никогда, ни после самых блестящих успехов, я не говорил себе: „Теперь, брат, поспи-ка ты на этом лавровом венке с пышными лентами и несравненными надписями“ … Я помнил, что меня ждет у крыльца моя русская тройка с валдайскими колокольчиками, что мне спать некогда — надо мне в дальнейший путь…» Шаляпин считался одним из лучших исполнителей партий Мефистофеля в операх Гуно и Бойто, но сам он считал этот образ «одной из самых горьких неудовлетворенностей» в своем творчестве: «В своей душе я ношу образ Мефистофеля, который мне так и не удалось воплотить. В сравнении с этим мечтаемым образом — тот, который я создаю, для меня не больше чем зубная боль»[2].
От художественного замысла до его воплощения — дистанция огромного размера. Многие богато одаренные художественные натуры так и фонтанируют оригинальными идеями, но немногим удается эти замыслы воплотить в законченное произведение искусства. Знаменитый французский скульптор Огюст Роден наставлял молодых художников: «Не теряйте терпения, не следует рассчитывать на вдохновение. Его не существует. Единственные добродетели художника — мудрость, внимательность, искренность, воля. Выполняйте ваш труд, как честные рабочие» (Мастера искусств об искусстве. М., 1939. Т. III. С. 119).
Терпение, трудолюбие и требовательность к себе являются теми необходимыми свойствами личности, без которых в искусстве ничего не создается. Воплощение своих замыслов многие деятели искусства сравнивали с рождением человека. «Законы искусства основаны на законах природы, — писал К. С. Станиславский. — Рождение ребенка, рост дерева, рождение художественного образа — явления одного порядка»1.
По этому поводу у Бальзака мы читаем: «Мыслить, мечтать, задумывать прекрасное произведение — премилое занятие… Но создавать, произвести на свет! Но выпестовать свое детище, вскормить его, убаюкивать его каждый вечер, ласкать его всякое утро, обхаживать с неиссякаемой материнской любовью, умывать его, когда оно испачкается, переодевать его сто раз в сутки в свеженькие платьица, которые оно поминутно рвет, не пугаться недугов, присущих этой лихорадочной жизни, и вырастить свое детище одухотворенным произведем искусства, которое говорит каждому взору, когда оно — скульптура, всякому уму, когда оно — слово, всем воспоминаниям, когда оно — живопись, всем сердцам — когда оно музыка, — вот что такое Воплощение и Труд, совершаемый ради него»[3][4].