Прозаическая литературная сказка: путь в истории культуры и место в формировании жанрово-видового феномена

Золотой век русской литературной сказки — пушкинская эпоха. Никакое другое время не подарило русской словесности более образцов стихотворной сказки, чем время В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, II. II. Ершова. Именно эта эпоха, благодаря стараниям Н. М. Карамзина, а вслед за ним А. Погорельского, О. М. Сомова, В. Ф. Одоевского дала также классические образцы прозаических литературных сказок, жанровое своеобразие, художественная глубина и педагогическая ценность которых приумножились с течением времени. Собиратели фольклора, филологи, писатели проявляют особенный интерес к жизни народа, его быту, укладу, поэтическому строю речи в 10—20-е гг. XIX в., Русская романтическая эпоха обращается к тайнам духовной жизни русского народа.

«Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского: доминантный жанр и синтез жанров.

В 1829 г. Антоний Погорельский (Алексей Алексеевич Перовский, 1787—1836) написал и опубликовал сказку, которую посвятил своему племяннику и воспитаннику, будущему замечательному русскому писателю А. К. Толстому. Сказка называлась «Черная курица, или Подземные жители». Ставшая тогда популярной, она не утратила своей популярности у читателя-ребепка и сегодня. Размышляя о творчестве А. Погорельского, В. Горленко в 1888 г. писал в «Киевской старине»: «Эта сказка замечательна и сама по себе как один из самых удачных опытов в этом трудном роде в русской литературе», — и заключал: «Все чарует в этом вымысле: от путешествия Алеши в подземном царстве в стране лилипутов до директора школы, питающегося исключительно вареньем и возбуждающего всегда зависть читателей». Другой критик, С. Игнатов, в брошюре «А. Погорельский и Гофман» (Варшава, 1914) через несколько десятилетий пытаясь найти первоисточники волшебного средства и самой волшебной коллизии, уверяет, что сюжет заимствован из повести Л. Тика «Эльфы», но у Тика не конопляное семечко, а золотое колечко. Впрочем, автор критического эссе говорит, что «дар подземных жителей напоминает другое кольцо — из сказки Бретано, где благодаря кольцу исполняются все желания», — и все-таки вынужден сделать вывод: «Первообраз конопляного зернышка остается неизвестным». Добавим от себя, что при таком поиске волшебного средства можно включить в круг произведений, с которыми как-то соотносится сюжет сказки А. Погорельского, практически все известные волшебные сказки.

Долголетие, а может, и бессмертие замечательной волшебной повести объясняется многими причинами.

Автору удалось в пределах повести изобразить космос внутренней жизни ребенка. Она не воспринимается исключительно как сказка, напротив, для автора и читателя чрезвычайно важен исторический колорит произведения. Читатель «вводится» в художественное время произведения («Лет сорок тому назад…»); его пространство: Петербург, Васильевский остров, Первая линия (линией именовалась каждая сторона улицы на Васильевском острове), пансион, дортуары (спальни для детей); обстоятельства жизни (30—40 детей) в пансионе — и, наконец, в душевную жизнь мальчика Алеши, которому 9—10 лет, его учеба оплачена родителями на много лет вперед. Источник всего происходящего в повести: «Разлучен с родными своими» — одиночество мальчика.

В самом деле, ребенка окружает таинственный мир, в котором он одинок.

Тайна — смыслообразующее начало всякой волшебной сказки, а в повести А. Погорельского несет несколько значений и определяет, но крайней мере, три проблемно-тематических концентрума:

• 1) человек — и все окружающее неизвестное;
• 2) человек — и мир природы, не могущей «высказать себя», — тайна;
• 3) человек — сам с собою наедине — открывающееся чудо.

В конкретике повести это выглядит так:

• — Алеша и Петербург;
• — Алеша и двор (Чернушка);
• — Алеша и круг его мыслей.

Современный ребенок, а в XIX в. — ребенок-непетербуржец, видимо, тоже должен был «проходить» в сказку, ее мир, осознавая:

• 1) жизненный строй эпохи: обычаи, приметы быта;
• 2) тайну за дверью, жизненные реалии: например, кухарка, империал;
• 3) символический смысл сказочных садов подземных жителей.

Анализ сюжета повести убеждает, что в жанровом отношении произведение это не столь однозначно, что дополнительно сообщает и его содержанию художественную полноту и педагогическую глубину.

Повесть начинается с развертки экспозиции (предыстории событий, разворачивающихся непосредственно в рамках художественного времени произведения).

Завязка — заступничество Алеши за Чернушку. Событийной стороне повествования параллелен лирический сюжет (в романтическом произведении всегда так. А. Ф. Лосев справедливо замечает: «Романтизм всегда лиричен». Чувство, вызвавшее поступок мальчика Алеши (в переводе с греч. Алексей — «заступник», «защитник»; так счастливо совпали посвящение племяннику, собственное настоящее имя автора и суть литературного персонажа), — сострадание, чувство, столь понятное одинокому человеку, который не может не ждать сочувствия в своей детской судьбе. (У Ф. Ницше: «Сострадание сильнее страдания». Напомнить это не будет лишним, поскольку страдание не есть боль физическая, это боль душевная, сильное переживание какого-то видимого или невидимого другим несчастья. Но философ точно замечает, что сострадание — сочувствие — желание разделить чужую боль для человека — чувство более сильное, чем переживание собственного несчастья.) И в этом смысле изначально перед нами одинокий, и потому несчастный мальчик, спасающий Чернушку от кухарки, от лютой смерти.

Кульминация (наивысшая точка напряжения всех проблемных линий, своеобразный событийный узел конфликтов (в том числе нравственного и духовного — внутриличностного)) — выбор Алешей в волшебных садах подземных жителей конопляного семечка, а не других взращенных прекрасных цветов и плодов. Этому выбору сопутствует прельщение (трудно не поддаться искушению без труда знать все «на отлично»), но однажды уступив своей, казалось бы, безобидной для других мысли, уже маленьким человек встает на путь сначала маленькой, а потом все более растущей лжи. Так, тоже волшебным образом приходит к нему забвение правил и обещаний, и тогда в добром и сострадательном мальчике начинает говорить гордыня, ничем не оправданное чувство превосходства над другими. Из волшебного средства — конопляного семечка дурман-травы — произрастает эта гордыня.

Потеря героем конопляного семечка еще не развязка, герою дважды дается шанс без нравственных потерь выйти из сложившейся ситуации, но, снова найдя конопляное семечко, он вступает на тот же губительный путь. Развязкой будет разоблачение обмана, предательство подземных жителей, а уход их — уже эпилог (события, которые обязательно последуют, и изменить это уже не в силах никто). В лирическом плане развязка — раскаяние Алеши, горькое, невосполнимое чувство утраты, жалость к героям, с которыми надлежит расстаться, и уже ничего ни в своих поступках, ни в поступках других не изменить. Событийная сторона — повод для начала работы души. В. А. Жуковский говорит: «Романтизм — это душа». Интуитивно читатель приходит к выводу, пусть и вербально не оформленному: гордыня, спесь побеждаются раскаянием, покаянием, соучастием, состраданием, жалостью к другим. Нравственные выводы звучат афористически: «Заблудших исправляют люди, лукавых — ангелы, а гордых — сам Господь Бог» (св. Иоанн Лествичник).

Сюжет дает и все основания для того, чтобы утверждать: в повести чрезвычайно сильна собственно психологическая сторона повествования. Одиночество мальчика, оставшегося без родителей, скучающего по ним, мечтающего, как о чем-то волшебном, о письме от папеньки с маменькой. Бесконечные и бесполезные ожидания чуда — приезда родителей (накануне Рождества, когда все дети разъезжаются, он остается один в пансионе, и воображение заставляет его выстроить собственный, вполне счастливый и без родителей мир, где он защитник и покровитель, удачливый во всем, превосходящий своих сверстников (должна же быть компенсация за такое томительное одиночество). Любимое занятие мальчика — мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие века, особенно в вакантное время (каникулы). А ведь это вакантное время как раз и наступает, так что можно сказать, что все описанное в повести вполне мотивировано психологией ребенка. Более того, можно подумать, что никакого волшебства и не было: мальчик ложится в постель, засыпает и видит сон с вариациями на темы прочитанных им рыцарских романов и собственного, поистине рыцарского поступка, по отношению к курице, и нравственный урок получает во сне. В таком случае все происходящее в повести умещается в рамках повести психологической и, несомненно, педагогической, дающей духовно-нравственные уроки и читателю-ребенку, и читателю-взрослому.

Но жанр повести можно обозначить и как святочную повесть — не только потому, что действие начинает разворачиваться в зимнем Петербурге перед Рождеством, но и потому, что в произведении на самом деле соблюдены структурно необходимые в святочном произведении каноны жанра. Маленький одинокий, покинутый всеми человек оказывается один на один с искушением, поддается ему, затем раскаивается и заслуживает сострадания или даже какой-то награды. Строго говоря, это вначале нисхождение героя, а затем его восхождение к постижению настоящей радости (путь, характерный для героя мистерии). Автор строит свой сюжет, не прибегая к прямым цитатам из Священной истории, но символическая сторона происходящего соотносима с темами и картинами Апокалипсиса.

И всегаки, несмотря на все изложенное, примем за доминантное определение жанр волшебной повести, потому что волшебное средство (хоть и с иным семантическим наполнением) является и сюжетообразующей, и символической деталью.

Тайна — важный фактор в формировании внутренней формы произведения, а психологизм и историческая достоверность повести вызывает у читателя чувство доверия к тому, что описывается, святочное содержание лишь усиливает мифопоэтическую глубину повествования.

Двухчастное название повести «Черная курица, или Подземные жители», с одной стороны, указывает на романтическое двоемирие, столь важное для понимания смысла происходящего в произведении, но, с другой стороны, таким образом обозначен и жанр произведения: черная курица — реальное, психологическое, подземные жители — волшебное, мистическое, намекающее на сакральное. Наш анализ повести подтверждает особое место этого произведения в истории русской детской литературы вообще и литературной сказки в частности, указывая на тот жанровый синкретизм произведения, который, как мы можем убедиться, становится обязательной составляющей успеха произведения у детей.