Новаторство Чехова-прозаика.
История русской литературы последней трети xix века
Бесспорно, однако, то, что Чехов совершил несколько великих переворотов в русской литературе. Писатель утвердил значительность малых форм: рассказов и повестей, приближающихся у него по своей структуре, а порой и по объему к рассказам. До Чехова роман был необходимым признаком автора, собирающегося занять серьезное место в литературе. Чехов ниспроверг еще одну старую русскую классическую… Читать ещё >
Новаторство Чехова-прозаика. История русской литературы последней трети xix века (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Парадоксы художественной системы.
Разрушение традиций. Пушкинская формула — «гений парадоксов друг» — наиболее полно воплотилась в Чехове и в его художественной системе. Поэтому вокруг писателя до сих пор бурлит сумятица кривотолков и выстраивается ряд оппозиций, когда одно положение отрицается другим, столь же энергично отстаиваемым:
Творчество Чехова — это протест против антикультуры, против усредненной личности. | Как раз усредненная личность оказывается в центре его внимания, связываемая с понятием «герой Чехова». |
Чехов уловил новое для его времени явление, в особенности актуализировавшееся в последующем и нынешнем столетиях, — разобщенность людей, их отчужденность, враждебность. | Излюбленными мотивами Чехова являются именно объединяющие людей во все времена правда, красота и добро. |
Для Чехова бесспорна изначальная связь человека и природы, человека и космоса. | Он одним из первых показал гибельный процесс нарушения человеком равновесия в окружающем мире, уничтожение человеком природы, а вместе с ней и самого себя. |
Цепочку подобных противоположений можно было бы продолжить. Однако и в области поэтики наблюдается та же картина. Одни рассматривают чеховский текст как целостную художественную структуру; другие — как доминирующую в ней случайность, или «случайностность». Одни видят в чеховских произведениях верность характерам; другие — отсутствие таковых. Одни говорят о лиризме Чехова; другие — о не существующем у него «чистом» лиризме, потому что в нем всегда так или иначе дает себя знать нотка страдания, внутренний дискомфорт чувства. Одни утверждают, что Чехов пессимист; другие с такой же энергией подчеркивают его веру в жизнь и говорят о трагическом мироощущении, сближающем его с Чайковским и Левитаном.
Бесспорно, однако, то, что Чехов совершил несколько великих переворотов в русской литературе. Писатель утвердил значительность малых форм: рассказов и повестей, приближающихся у него по своей структуре, а порой и по объему к рассказам. До Чехова роман был необходимым признаком автора, собирающегося занять серьезное место в литературе.
Чехов ниспроверг еще одну старую русскую классическую традицию: идеализацию народного характера. В произведениях писателя нет и следа той точки зрения, свойственной Тургеневу и в особенности Толстому, для которых народное мировосприятие и простой крестьянин — мера всего истинного, незыблемого, достойного внимания.
Сам художественный метод Чехова в высшей степени парадоксален: автор предельно объективен и вместе с тем это активнейший в выражении своей позиции писатель. В его произведениях заключена громадная сила переживания и в то же время — чувство цели, идейность творчества. Во имя чего писать и для кого писать — эта мысль волновала Чехова не меньше, чем Толстого или Достоевского. Однако трудность в понимании и истолковании его произведениий заключается в определенной объективной причине, а именно в том, что художественная идея у него выражается всей целостностью произведения, излучается особым образом организованной его структурой, а не декларируется автором.
Наконец, чеховская краткость, о которой часто говорят и пишут, — понятие тоже очень сложное. «Краткость — сестра таланта», — утверждает писатель. Но не сам же талант! У нас даже нет оснований для того, чтобы упрекать Чехова в том, что он отправил нас по ложному следу. Графоман может писать предельно коротко, но шедевра он все-таки не создаст, заметки фенолога так и останутся заметками, не более того. Краткость — понятие диалектическое, а не точка зрения «здравого смысла», имеющая в виду только количество строк. Чехов вовсе не писал коротко, если иметь в виду сжатое пространство небольшого рассказа. Например, картины природы в его изображении весьма развернуты (скажем, «Дом с мезонином» или «Черный монах»), точно так же, как и портреты героев («На пути»).
Краткость, в понимании Чехова, — категория эстетическая. В одном из писем Горькому он замечает: «Когда на какое-то действие затрачивается наименьшее количество движений, то это — грация». Краткость — это законченность, внутреннее единство, где нет ничего лишнего, где совершенна «архитектура», как он говорил, т. е. композиционная структура произведения, ее соразмерность, выразительность, эмоционально-образное воздействие на читателя, а не объем текста.
Еще один поистине великий парадокс формы, открытой Чеховым, заключается в том, что лаконичность повествования в рассказе «в ладонь» величиной, как юмористически определял он для себя идеал краткости, достигается у него — за счет повторений! Этот гениальный закон писатель открыл для себя в первых же дебютах. Чехову удалось добиться, совершенствуя, варьируя эту конструкцию, кажется, невозможного, того, чего тщетно пытались достичь многие поколения великих мастеров и выдающихся талантов: сообщить прозе, оставшись во всем верным эпическому роду творчества, ни в чем не погрешив против него, свойство репризности (повторяемости), характерной скорее не для эпического, а для лирического или музыкального произведения.