Государство присутствует на премьере

Когда-то, во времена Эсхила, его трагедии собирали весь город, республику. Телевидение возвращает искусству публичность. Телевидение — гигантский амфитеатр, позволяющий драматургу обратиться сразу к гражданам всей страны, апеллировать ко всему народу. Разве не это самое веское, чему надлежало бы определять характер формирующейся драматургии?

Вспомните «драму с открытым финалом», когда специально поставленный фильм или пьеса, воссоздающие жизненную проблему, переходят в развернутую дискуссию в студии между представителями различных общественных групп. То, что подобного рода пьеса-дискуссия самостоятельно родилась в столь далеко расположенных между собой городах, как Омск, Париж, Будапешт и Рим, заставляет думать, что этот жанр отвечает потребности аудитории — потребности с помощью телевидения приобщаться к гражданскому разговору. А может быть, это и есть прообраз той ожидаемой теледрамы, которая будет вбирать проблемы, требующие народного обсуждения, и выносить их на суд всего государства, превращая страну в телеклуб, телефорум и вызывая общественный резонанс, который не в силах дать никакая иная трибуна, не исключая, конечно, и кинематографа (как ни огорчительно это произносить в адрес вчера еще «самого массового» искусства)?

Подумайте, можно ли телефильм, рассчитанный на эту трибуну, на эту реакцию, показать без ущерба на киноэкране? Да, можно, конечно, если под словом «ущерб» понимать, как это сегодня принято, лишь техническое качество изображения. Но если мы захотим добиться того общественного воздействия, ради которого создан фильм, нам придется суметь разместить в кинозале еще и население 133 городов, которые могут сегодня принять Москву.

Телевидение приглашает любого из нас на премьеру одновременно со всей страной, и показать телефильм на киноэкране — это значит развести его с собственной аудиторией, разлучить с характером телепросмотра. Это значит продемонстрировать в кинозале репродукцию телефильма.

Но тут я слышу суровый голос сценариста и кинокритика Михаила Блеймана («„Синяя птица“ специфики» — «РТ», 1967, № 7). Огорченный попытками телевидения «притвориться» искусством, которые «не прекращаются до сих пор», он призывает телеработников достойно и честно держаться в пределах «умной, гибкой, содержательной информации». Не останавливаясь перед догадкой, что с ним обойдутся, «как поступают благонравные люди с бестактным нахалом» (и уже самой этой откровенностью, так сказать, разоружив будущего противника), М. Блейман предлагает объясниться по существу.

«Искусство начинается с образа, а не с техники фиксации этого образа», — говорит он. Разумеется, существуют специфические условия демонстрации и восприятия телепроизведений, все это так, но, по мнению М. Блеймана, «не имеет особого значения». Вопрос, как видим, поставлен прямо (не скажем — ново): «Искусство ли телевидение?» Очевидно, правомерность такого вопроса у автора не вызывает сомнения.