Демографическое поведение православного населения

Модель демографического поведения людей оказывает решающее воздействие на воспроизводство населения. В России периода империи эта модель определялась крестьянством, доля которого среди жителей страны составляла в начале XVIII в. около 90%, в 1897 г. — 84%. Девять десятых крестьян жили в деревнях и занимались сельским хозяйством. Чем дальше от 1897 г. в прошлое мы уходим, тем более крестьянским представляется население России. В XVIII в. даже большинство городов России были аграрными, их жители занимались преимущественно сельским хозяйством и по своему частному и общественному быту мало отличались от крестьянства. Хотя модель демографического поведения крестьянства, действовавшая в период империи, претерпела некоторые изменения после Великих реформ 1860-х гг. (для привилегированных образованных слоев населения, кроме духовенства, — в большей степени, для мещан, купцов и особенно крестьян — в меньшей), но в основных чертах сохранилась и, самое существенное, оставалась основной для подавляющего большинства населения. Рассмотрим эту модель.

Демографическое поведение крестьянина обусловливалось главным образом его взглядами на брак, семью и детей. Эти взгляды своим происхождением и бытованием обязаны комплексу социально-экономических факторов, в ряду которых невозможность существования крестьянского хозяйства вне семейной формы, высокая смертность, не обеспеченная государством и сельской общиной старость были важнейшими. Представления о ценности семьи и детей, священности и нерасторжимости брака нашли свое воплощение в нормах обычного права и крестьянской этики, которая в принципе совпадала с христианской. Несоблюдение обычая и этических норм ставило крестьянина вне общины и по существу вне общества, потому что для подавляющего большинства крестьян до конца периода империи община была его микрокосмом, где проходила вся его жизнь от рождения до могилы.

Брачные и семейные отношения в деревне имели не только интимный, но и публичный характер. В свадьбе участвовала почти вся деревня, девственность невесты демонстрировалась — на всеобщее обозрение представлялась рубашка новобрачной, вывешивалась простыня новобрачных на заборе дома, раздел имущества, факты неподчинения детей родителям, семейные конфликты разбирались на общинных сходах; в последний путь провожали все односельчане. Публичность всех межличностных отношений на селе имела следствием подчиненность крестьянина четким, практически не дающим альтернатив нормам демографического поведения. Стоит подчеркнуть, что эти нормы освящались церковью, к началу XVIII в. они превратились уже в традицию, а традиции, тем более поддерживаемые православной верой, крестьянин привык уважать.

Каково же было содержание норм демографического поведения, в какой мере эти нормы находили воплощение в реальном поведении основной части населения России?

С точки зрения русского земледельца, брак — важнейшее условие порядочности человека, его материального благосостояния и общественного веса. Вступление в брак — моральный долг. До заключения брака крестьянского парня, даже взрослого — 20 лет, никем в деревне всерьез не воспринимался. Он — «малый». Уже само название статуса неженатого молодого мужчины говорит об ущемленности его прав и о его неполноценности. И действительно, «малый» находился в полном подчинении у старших, не имел голоса в семье, не участвовал в сельском сходе. Ему не доверялись некоторые сельскохозяйственные работы, например посев, который ассоциировался с оплодотворением, покидать деревню он мог лишь под присмотром взрослых. Только после вступления в брак «малый» становился настоящим «мужиком», т. е. приобретал права и обязанности полноценного члена семьи и общины. Неженатые мужчины вызывали подозрительное и презрительное отношение окружающих. Их называли обидными прозвищами, например «вековушами» по аналогии со старыми девами, что означало пожилой, засиделый, обойденный невестами парень. Люди вслух в их присутствии бесцеремонно выражали свои догадки об их физическом уродстве как о причине внебрачного состояния. Словом, холостое положение рассматривалось как своего рода безнравственное поведение. «Холостой, что бешеный. Холостой — полчеловека», — говорила русская пословица. Считалось, что не женятся только физические и нравственные уроды, парни плохого рода, разорившихся семей или прослывшие «непутящими», «забубенными головами», т. е. распутными, буйными и беззаботными людьми, которые забыли страх божий и наставление родителей.

Невеселая судьба ожидала и незамужнюю женщину. Недаром говорилось: «Без мужа жена — всегда сирота». По крестьянским понятиям, женщина без мужа не имела самостоятельной ценности: «Птица крыльями сильна, жена мужем красна». После смерти родителей она была обречена на бедность или нищенство, лучшим выходом для нее могло служить пострижение в монастырь. Пословица «Жизнь без мужа — поганая лужа», — отражала мироощущение крестьянки, по несчастливому стечению обстоятельств оказавшейся без семьи. Женщина всегда предпочитала девичеству самую плохую партию.

Взгляды крестьян на брак в значительной мере определялись экономическими и правовыми условиями их жизни. Прежде всего неженатый крестьянин не мог получить полный земельный надел — главный источник средств существования — от помещика, администрации или общины. Между тем только получение земли и связанное с этим вхождение крестьянина в состав налогоплательщиков давало ему личные права — взрослый, но холостой мужчина находился в неопределенном положении. Существенно было и то, что крестьянское хозяйство могло нормально существовать при наличии в нем и женских и мужских рук, так как в его основе лежало половозрастное разделение труда. По воззрениям крестьян, мужчина не должен был делать женской работы, а женщина — мужской. Приготовление пищи, уход за скотиной, воспитание детей, бытовое обслуживание семьи, включая обеспечение всех ее членов домотканой одеждой, считалось делом женских рук. Полевая же работа, за исключением жатвы, заготовка дров, уход за постройками и т. п. лежали на мужских плечах. Только вместе крестьянин и крестьянка могли вести полноценное хозяйство, способное удовлетворять потребности семьи.

Понимание крестьянами брака как морального долга обусловливалось также их религиозными воззрениями. «Отношения полов, — учила церковь, — святы и чисты только в таинстве брака… Те, кто волею Божьей принимают решение никогда не вступать в брак, должны воздерживаться от всяких интимных отношений, потому что это было бы изменой Богу… Бог сотворил мужчину и женщину, чтобы они в браке соединили свои жизни как „плоть едина“». В соответствии с этими наставлениями церкви жизнь без семьи рассматривалась как отклонение от предначертаний Господних либо по причине несчастья, либо вследствие безнравственности. Напротив, женитьба, рождение и воспитание детей рассматривались как исполнение божественных указаний. В силу этого обряд венчания занимал особенное место в жизни крестьян и назывался ими «суд Божий». «Обряд венчания, — заметил этнограф конца XIX в., — одно из самых великих таинств для крестьянина. Он не только уважает его, но и благоговейно готовится к нему, со страхом встречает. Тут Бог благословляет человека на новую жизнь, решает для него счастье или несчастье. Был жених добрый, невеста честная — присудит Господь тол и ку счастья в брачной жизни, нет — не пошлет Господь и радости. Момент таинства поэтому — самый крупный и страшный в жизни — момент исполнения предначертания Божьего. Отсюда и название таинства судом Божьим».

Итак, экономическая и моральная необходимость заставляла крестьян жениться при первой благоприятной возможности, делала безбрачие почти невозможным в их глазах.

При заключении брака материальные расчеты имели очень большое значение. Это обстоятельство явилось для многих наблюдателей крестьянской жизни основанием считать брак хозяйственной сделкой и отрицать какое-либо значение взаимной склонности, эмоций и наличие нематериальных соображений у жениха и невесты. Такая точка зрения утрирует положение дел. Конечно, браки устраивались родителями, и они всегда принимали в расчет прежде всего статус и престиж семьи, из которой происходили новобрачные, затем личные качества невесты и жениха и лишь в последнюю очередь их взаимные склонности. По русскому обычаю новобрачные не устраивали отдельного самостоятельного хозяйства, новая семья становилась частью уже существующей семьи отца жениха, в его дом переходила невеста на жительство. Вряд ли правильно объяснять исключительно материальными соображениями желание родителей жениха иметь в доме работящую, здоровую, скромную, с хорошим характером, красивую женщину из хорошей семьи, так же как и желание родителей невесты отдать замуж дочь за трудолюбивого, трезвого, здорового мужчину, хорошего роду, с честным именем на селе, которому не угрожает военная служба. Этот расчет включал психологические, эстетические соображения, а также престижность данного брачного союза, поэтому брак не являлся хозяйственной сделкой. Случалось, что желание родителей и новобрачных совпадали, бывало и наоборот, но чаще всего молодые не испытывали друг к другу ни ярко выраженной симпатии, ни антипатии. Однако желание новобрачных все более принималось в расчет. Во-первых, это было следствием того, что возраст вступления в брак со временем повышался. Например, если в начале XVIII в. женили девочку 12−14 лет и мальчика 13−15 лет и их мнение родители могли игнорировать, то во второй половине XIX в. супругами становились молодые женщина и мужчина в возрасте 21 и 24 лет, и совсем не учитывать их желания было уже невозможно. Во-вторых, в молодых крестьянах постепенно развивались автономность, чувство собственной индивидуальности, вследствие чего к концу XIX в. они стали упорнее, чем их сверстники прежде, настаивать на принятии во внимание их желаний.

Наконец, следует учесть религиозные воззрения крестьян. Брак по страсти не являлся богоугодным делом, он содержал в себе, по их мнению, что-то греховное, ибо цель брака состоит не в получении плотских радостей, а в устройстве семьи, рождении и воспитании детей. Страсти греховны и мешают устройству совместной жизни мужчины и женщины на правильных основаниях, т. е. таким образом, чтобы брак, по словам Иоанна Златоуста, превратил дом в «малую церковь», где Божья благодать существует для спасения и жизни человека. В отличие от современного человека, крестьяне полагали, что не страсть, а необходимость оправдывает и одновременно облагораживает брак. Известный этнограф А. Ефименко заметила: «Выходить замуж по любви считается для девушки постыдным».

Согласно крестьянским представлениям, в брак необходимо было всту пать в молодости. В начале XVIII в. оптимальным возрастом считались 16−18 лет для девушки и 18−20 для юноши, во второй половине XIX в. — соответственно 20−22 и 23−25. На девицу старше этого возраста смотрели как на засидевшуюся невесту, а на мужчину — как на старого холостяка. Оптимальный возраст до некоторой степени определялся духовными и светскими законами, но главную роль играли все же условия крестьянской жизни. Прежде всего отсутствие необходимости для новобрачных устраивать собственное хозяйство создавало реальную возможность ранних браков. Родители жениха хотели взять в дом работницу помоложе и поздоровее, а поскольку разница в возрасте жениха и невесты была величиной достаточно фиксированной, то и сына приходилось женить раньше. Психологические соображения родителей также играли в этом важную роль. Патриархальная крестьянская семья строилась на строгом подчинении младших старшим, женщин — мужчинам. Чем моложе были дети, тем с большим успехом родители могли употребить свою власть над ними. «Жени помоложе, пока послушен, а уматереет — не уженишь» — житейская мудрость стариков. Крестьяне справедливо считали, что чем моложе невеста, тем легче пройдет ее адаптация к новым условиям. Тяжелая крестьянская работа рано старила и истощала женщину; она быстро теряла свою привлекательность и частично здоровье, а эстетические и практические соображения играли важную роль при заключении брака. Жених хотел скорее стать полноправным «мужиком»; невеста боялась засидеться в девках, ее родители страшились, что девушка до замужества может забеременеть, и тогда возможность замужества крайне затруднялась, а на семью и род ложился страшный позор. Родители новобрачных хотели иметь внуков, чтобы быть уверенными, что их род не прервется, — этому придавалось большое значение. При высокой смертности только ранние браки могли это гарантировать. Ранние браки являлись способом дать легальный выход гиперсексуальности молодежи. И старики по-своему были правы — в деревнях, в которых под влиянием отходничества браки заключались в более старшем возрасте, было намного больше женщин с внебрачными детьми, с разбитой на этом основании судьбой.

Как видим, у крестьян имелось много соображений для ранних браков. Поэтому, когда средний возраст вступления в брак в середине XIX в. приблизился к продолжительности одного поколения — 22−25 лет, то в силу всех вышеприведенных мотивов ранних браков дальнейшее «старение» первых браков прекратилось.

Идеальная, с точки зрения крестьян, разница между возрастом жениха и невесты составляла 2−3 года. Девушка считала для себя бесчестьем выйти замуж за «старика» — мужчину старше ее более чем на 2−3 года. Это определялось высокой смертностью мужчин (средняя продолжительность жизни у мужчин была примерно на 2−3 года меньше, чем у женщин), их ранним старением от тяжелого труда и страхом для женщины остаться вдовой, да еще с детьми. И это было резонно. При увеличении разницы в возрасте с 0 до 10 лет вероятность овдоветь к 40−50 годам увеличивалась почти вдвое.

Существенным препятствием к браку служило, пожалуй, только родство или свойству между желающими вступить в брак. По правилам православной церкви запрещались браки по кровному родству и свойствэ между одним супругом и родственниками другого до 7-й степени, между родственниками одного и другого — до 5-й степени и т. д. Точное соблюдение этих правил ставило трудности при вступлении в брак. Под влиянием требований жизни Синод после долгих колебаний принял в 1810 г. достаточно либеральный закон о браках, который понизил требования к родству на три степени. Например, браки по кровному родству и свойствэ между одним супругом и родственниками другого запрещались только до 4-й степени. Католическая церковь была либеральнее православной, а протестантская — либеральнее католической: у протестантов запрещались браки только между родственниками по прямой линии. Ограничения между всту пающими в брак родственных отношений, которые соблюдались православным населением, практически исключали возможность существования кровного родства между будущими супругами и обеспечивали низкую степень последнего в популяции в целом. Это имело огромное значение для воспроизводства физиологически и психологически здорового поколения. По подсчетам некоторых исследователей, среди крестьян в конце XIX—XX вв. некоторая степень кровного родства наблюдалась всего у 2−6 человек из тысячи. Таким образом, опыт поколений диктовал как соблюдение равенства в возрасте, так и недопустимость родственных отношений между супругами.

Если брак крестьяне считали богоугодным делом и полагали, что брачные узы неразрывны, то на развод они смотрели отрицательно. Но и здесь взгляды со временем изменились. В начале XVIII в. народная этика допускала разводы и вторые браки при наличии многих оснований. Но постепенно под влиянием церкви число таких оснований сократилось до пяти: пострижение в монашество, прелюбодеяние, длительное отсутствие по неизвестной причине, вступление одного из супругов в отсутствие другого в новый брак, тюремное заключение. Это совпадало с другой тенденцией — со временем идея священности и вечности (считалось, что и в загробном мире, в стране праведников, муж соединится со своей первой женой) брака все более укоренялась в сознании крестьян. Во второй половине XIX в. развод стал рассматриваться крестьянами как тягчайший грех, хотя и в XVIII в. первый брак, как правило, был единственным, если только он не прерывался ранней смертью одного из супругов.

Вдовство, особенно для женщин, крестьяне рассматривали как Божье наказание, огромное несчастье. Имеется много русских пословиц на этот счет: «Лучше семь раз гореть, чем раз овдоветь»; «В девках приторно, замужем натужно, а во вдовьей чреде (положении. — Б. М.) что по горло в воде»; «Вдовье дело горькое. Нет причитания супротив вдовьего (вдовий плач — самый горький. — Б. М)». И вдовец, и вдова — «круглые сироты», которые нуждаются в помощи и защите. Поэтому второй брак не осуждался. Однако крестьяне относились к нему с некоторым подозрением из-за страха, что и он окажется недолговечным: один раз Бог покарал, покарает и второй. Третий же брак крестьянами порицался, поскольку считалось, что, вступая в третий брак, человек стремится изменить свою судьбу, явно идет наперекор Божьей воле оставить его одиноким. Крестьяне говорили: «Первая жена от Бога, вторая — от человека, третья — от черта». Крестьянское мировоззрение вступало даже в противоречие с православной нормой, допускающей третий брак как последний брак. Девушка неохотно вступала в брак со вдовцом, так как боялась на том свете остаться одинокой, ибо ее муж там соединится с первой женой. Вдову неохотно брали замуж. Естественно, чаще всего овдовевшие люди вступали в брак друг с другом. Согласно крестьянским представлениям, вступление в брак пожилых (например, для мужчины — в возрасте старше 60 лет, для женщины — старше 50 лет) считалось неприличным, «ибо брак от Бога установлен ради умножения рода человеческого», что находилось в противоречии с законом, который допускал заключение брака до 80 лет.

Моральным оправданием супружеской жизни служили дети — без них брак терял богоугодность. «У кого детей нет — во грехе живет», — говорила пословица. Многодетность освящалась церковью, прерывание беременности и вообще уклонение от рождения детей считались и церковью и крестьянами грехом. Имелись и экономические соображения, способствовавшие многодетности. Без взрослых сыновей хозяйство не имело шансов стать зажиточным. Только большая семья, полагали крестьяне, могла рассчитывать на благосостояние. Бездетного крестьянина в старости ожидала нужда, потому что после 60 лет у него, как правило, по крайней мере частично, забирали землю опять в общину для нового поколения. Согласно этическим и правовым нормам, сын должен был материально содержать престарелых, немощных родителей, а дочь ухаживать за ними и оказывать моральну ю поддержку. Так в действительности и было. Уклонявшихся от этой обязанности детей община, крестьянский суд, а до отмены крепостного права помещики и администрация принуждали к выполнению своего долга перед родителями. Без детей старики могли рассчитывать только на помощь общины и родственников, но ее хватало ровно настолько, чтобы не умереть с голоду. Поэтому именно дети служили для крестьян как бы страховым полисом, который обеспечивал их в старости. «Корми сына до поры: придет пора — сын тебя прокормит». При отсутствии сыновей допускалось усыновление, а если все дети были дочерьми, — принятие в семью зятьев. Усыновление проходило по решению общины и в этом случае освобождало семью от воинской повинности. Приемные дети рассматривались как родные и не подвергались никакой дискриминации. Крестьяне говорили: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил».

Сколько же детей крестьяне считали необходимым иметь, чтобы обеспечить старость? Как минимум три сына: «Один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — сын». Почему именно три? «Первый сын — богу, второй — царю, третий — себе на пропитание». Пословица имела в виду, что первый сын, скорее всего, умрет в младенчестве, второй пойдет служить в армию (до 1874 г. призыв на службу навсегда отрывал крестьянина от дома), в старости рассчитывать можно лишь на третьего сына. При равновероятном шансе рождения сына и дочери, чтобы иметь троих сыновей, нужно родить шестерых детей. Счет на сыновей велся потому, что «дочь — чужое сокровище: холь (ухаживай. — Б. М.) да корми, учи да стереги (от греха, т. е. внебрачной связи. — Б. М), да в люди отдай». «Сына корми — себе пригодится; дочь корми — людям снадобится (пригодится. — Б. М)». Согласно демографическому расчету' конца XIX в., для мужского пола вероятность дожить до возраста 1 год составляла 35%, до 21 года — возраста призыва на воинскую службу — 44%, до 45 лет — до того момента, когда старому отцу понадобится помощь, — 35%. Единственного сына в армию не брали. Таким образом, из трех сыновей только один мог помочь в старости.

Среди женского пола смертность была лишь немного меньше, поэтому из трех дочерей в старости можно было полагаться тоже на одну. Значит, на спокойную старость можно было надеяться, если в семье не менее шести детей. Отсюда пословица: «У кого детей много, тот не забыт от Бога». Сказанное, однако, не означает, что в среде крестьянства родители сознательно стремились ограничить число детей шестью. Всякое вмешательство в священное дело рождения рассматривалось как грех. «Крестьяне смотрят на зачатия и рождения по аналогии с животными и растениями, а последние для того и существуют, чтобы плодоносить», — писал в середине XIX в. священник Ф. Гиляровский.

Крестьяне резко отрицательно относились к внебрачной рождаемости. Внебрачные дети, не узаконенные через последующий брак, считались незаконнорожденными. Рождение вне брака сурово осуждалось. Женщине, в особенности девушке, родившей ребенка вне брака, и ее семье грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей — и нищета. Нередко такая женщина была вынуждена покидать деревню, переезжать в город, становиться проституткой, подкидывать ребенка или в отчаянии убивать его. Женщины, забеременевшие не от мужа, пытались вызвать искусственный выкидыш, обращались к знахаркам, чтобы избавиться от плода. Незавидна была и судьба незаконнорожденных детей, так как родители «согрешившей» матери часто отворачивались от нее и от ее ребенка, ни отец, ни государство, ни община по закону не обязаны были содержать внебрачных детей. Они жили в деревне париями, их презирали, высмеивали, награждали унизительными кличками. Однако при достижении совершеннолетия мужчины получали земельный надел наравне с другими.