Регионы в процессе принятия внешнеполитических решений

Эта глава учебника предназначена для тех, кто обучается или обучался по направлению «Регионоведение» или «Востоковедение и африканистика»; по сути, востоковедение и африканистика есть то же регионоведсние, только регион их пристального интереса определен изначально, в отличие от классических регионоведов, у которых есть право выбора. Тем, кто обучается или обучался по другим направлениям подготовки бакалавров и магистров, рекомендуется сразу перейти к следующей главе. Хотя бы для того, чтобы не расстроиться, узнав, что в России регионоведы считаются лучшими специалистами по внешнеполитическому анализу. Именно регионоведов с радостью принимают на работу в МИД России и другие органы государственной власти, развивающие международные отношения со странами соответствующих регионов. Регионоведов ищут частные компании, намеревающиеся осваивать рынки стран соответствующих регионов. Регионоведы работают в большинстве неправительственных аналитических центров, занимающихся внешнеполитическим анализом.

И именно к регионоведам, работающим в перечисленных учреждениях или принимающим частные заказы на выполнение аналитической работы, уходит большая часть денег, вращающихся на российском рынке аналитической продукции. При этом понятие «регионовед» трактуется работодателями и заказчиками аналитической продукции крайне широко. Конечно, идеальный вариант — иметь диплом бакалавра или магистра по направлению «Регионоведение» с указанием, какой именно регион имеется в виду. Если этого указания нет, то специалиста по регионам за пределами России можно легко перепутать со специалистом по регионам России, которых в огромных количествах выпускают региональные высшие учебные заведения. Особенно ярко эта тенденция проявляется в национальных республиках от Адыгеи до Якутии, где руководители высшего образования полагают, что для выпускника высшего учебного заведения самое главное — это знать историю своего родного края. Впрочем, они не так уж и не правы, если принять во внимание, что и руководители МИД России полагают, что главный предмет для будущих российских дипломатов — это история России.

Однако наличие диплома вовсе не является основным условием того, чтобы работодатели признали в соответствующем специалисте регионоведа. Происходит это хотя бы потому, что число высших учебных заведении, выпускающих регионоведов — экспертов по тому или иному региону за пределами России, в стране не так уж и велико. И эти выпускники удовлетворить весь спрос на регионоведов не в состоянии. Поэтому регионоведом считается не только человек с соответствующим дипломом, но и признанный специалист по тому или иному региону. Для того чтобы стать признанным специалистом, можно опубликовать несколько статей по актуальным проблемам исследуемого региона. Причем не обязательно в научных или публицистических журналах, куда довольно сложно «прорваться»; достаточно публикаций в газетах, которые из-за нехватки профессиональных журналистов активно привлекают к работе внештатных корреспондентов. Впрочем, и это не обязательно. Можно прожить в той или иной стране некоторое время (достаточно и одного года) или даже просто выучить язык этой страны, разумеется, если этот язык — не английский или другой распространенный иностранный язык.

Любопытно, что для того, чтобы считаться регионоведом, достаточно выучить язык лишь одной страны данного региона. И уже считаться специалистом по всему региону. Например, человека, владеющего эстонским языком, автоматически начинают считать специалистом по всем трем странам Балтии: Эстонии, Латвии и Литве. Это, конечно, заблуждение: человек, владеющий эстонским языком, вовсе не обязательно будет разбираться в латвийской политике. Да и в эстонской, строго говоря, тоже. Однако заблуждение это среди российских работодателей распространено достаточно широко. При этом перечень стран, входящих в тот или иной регион, работодатели определяют произвольно. В качестве примера, актуального для петербургских работодателей, можно привести регион Северной Европы. Хотя более правильно называть этот регион регионом Северной Европы, в повседневном русском языке этот регион известен также как Скандинавия. Благодаря широким связям между Санкт-Петербургом и государствами этого региона специалисты соответствующего профиля востребованы в городе; это относится и к государственной службе, и к бизнесу, и к неправительственным организациям, включая аналитические центры.

Однако каждый работодатель определяет границы Скандинавии по-своему. Географически на Скандинавском полуострове расположены две страны: Швеция и Норвегия. Иногда к региону «Скандинавия» относят также две другие страны, где говорят на скандинавских языках: Данию и Исландию. Наконец, многие работодатели относят к региону, который они называют Скандинавией, также и Финляндию, хоть это и неправильно с географической и языковой точки зрения. Впрочем, как будет показано ниже, произвольное определение границ регионов характерно не только для петербургских работодателей. Соответственно, специалист по шведской, например, проблематике или владеющий шведским языком одним работодателем будет считаться специалистом сразу по двум странам, другим — по четырем, третьим — по всем пяти. В зависимости от того, какие страны тот или иной работодатель причисляет к данному региону, определяется его спрос на специалистов — регионоведов соответствующего профиля. При этом каждый работодатель убежден, что именно его определение данного региона является «самым правильным» и основывается на самых объективных критериях.

Количество «объективных» критериев, по которым те или иные страны можно причислить к одному региону, достаточно велико. Выше уже упоминались, пожалуй, самые популярные такие критерии: географический и языковой. Следует упомянуть и экономический критерий: согласно ему, к одному региону относятся страны со схожими экономическими показателями. Этот критерий, как и все прочие, нельзя считать полностью объективным, поскольку экономическая теория к настоящему моменту разработала огромное число экономических показателей, и каждый вправе сам определить те экономические показатели, по которым он отнесет те или иные страны к одному региону. Нельзя не отметить и политический критерий: согласно ему, к одному региону относятся государства со схожими политическими системами. Опять-таки, благодаря успехам сравнительной политологии, в настоящее время существует множество отличительных признаков политической системы, причем двух идентичных политических систем в мире не существует, а соответственно, политический критерий также нельзя считать полностью объективным.

Многочисленные теории международных отношений также преуспели в разработке различных критериев, по которым страны с особым характером отношений между ними можно отнести к одному региону. Те теории, которые относятся к позитивистским, т. е. основывающимся на убежденности в существовании объективных предпосылок в международных отношениях, настаивают и на существовании объективных критериев выделения группы стран в один регион. К таким теориям относятся, прежде всего, реалистическая и либеральная теории международных отношений во всем многообразии их вариаций. Однако благодаря этому многообразию позитивистские теории международных отношений предлагают не одно, а целых четыре определения региона, которые дают возможность сгруппировать страны мира по регионам четырьмя различными способами. В этих условиях трудно говорить об объективности. В свою очередь, «социальные» теории основываются на убежденности в том, что международные отношения искусственно созданы людьми, а соответственно, в них не существует объективных «законов», подобных законам физики.

Соответственно, «социальные» теории международных отношений и не предполагают возможности объединения стран в регионы по тому или иному «объективному» критерию. Тем более что и «социальные» теории международных отношений предлагают два различных определения регионов. Здесь уместно привести все шесть определений регионов, существующих в современной теории международных отношений, а также продемонстрировать пути увеличения числа этих определений. Ведь для того, чтобы получить работу, которая обычно предоставляется регионоведу, специалисту по той или иной стране, нередко требуется доказать, что «его» страна входит в регион, интересующий потенциального работодателя. В этом случае знание различных определений региона и умение расширить список этих определений сыграет очень важную роль. Упомянутые шесть определений региона можно разделить на несколько групп. С одной стороны, это определения региона, предполагающие, что к одному и тому же региону относятся государства, для которых характерен схожий тип взаимоотношений. Эти определения предлагают позитивистские теории международных отношений.

С другой стороны, это определения регионов, предполагающие, что не государственная политика, но сами люди причисляют разные страны к тому или иному региону. Такие определения предлагают «социальные» теории международных отношений. Таким образом, с точки зрения «социальных» теорий регионы создаются людьми — «снизу вверх», в то время как позитивистские теории исходят из той точки зрения, что регионы создаются на основе объективных предпосылок, т. е. «сверху вниз». Помимо классификации регионов на созданные «сверху вниз» и «снизу вверх», Ф. Тассинари предлагает также делить регионы на те, которые формируются «изнутри» и «извне"'. Первые появляются под влиянием факторов, географически расположенных внутри региона, например интенсивного экономического сотрудничества между странами региона или общих для стран региона проблем «мягкой» безопасности. Вторые своим созданием обязаны факторам, географически расположенным за пределами региона, например общих для стран региона угроз «жесткой» безопасности, исходящих от государства или группы государств, расположенных за пределами региона.

Реалистическая теория международных отношений предполагает, что регионы, как правило, создаются «сверху вниз» и «извне». С точки зрения реалистической теории основными акторами в международных отношениях и мировой политике являются государства, а соответственно, группы государств и образуют регионы. При этом регионы чаще всего формируются под влиянием внешних угроз. Процесс образования таких регионов характеризуется вопросом: «Против кого дружите?» Такие регионы включают в себя страны, входящие в состав того или иного регионального оборонного союза. Определение региона как оборонного союза можно встретить уже в классических работах по реалистической теории международных отношений. Так, классический труд по реализму в международных отношениях — работа Г. Моргентау «Международная политика»^[1][2] была опубликована в 1948 г., в период начала «поведенческой революции». Однако не только временной фактор дает право охарактеризовать эту работу как позитивистскую. В первую очередь свою роль здесь играет аргументация, приводимая Моргентау в его критике идеалистического подхода к анализу международных отношений.

В самом деле, по мнению Моргентау, основное различие между идеалистическим и реалистическим подходами к анализу международных отношений лежит в различной оценке природы человека и мотивации его поведения. Идеалистический подход предполагает, что стремление к миру заложено самой природой человека, а соответственно, необходимо искать ответ на вопрос, почему же, несмотря на мирную, но своей сути природу человека, в мире все же происходят войны. В. Вильсон, например, видел основную причину войн в системе международных институтов, сформировавшейся к началу Первой мировой войны: существовавшая между «великими европейскими державами» система секретных договоров создала ситуацию, в которой война была неизбежной. Необходимо подчеркнуть, что здесь излагается критика идеалистической парадигмы именно с позиции позитивистского подхода, используемого реалистической теорией международных отношений. В то же время авторы, работающие в рамках идеалистической парадигмы, не используют позитивистских подходов в своем анализе, а соответственно, критикуют реалистическую теорию с других точек зрения.

В отличие от идеалистического подхода, продолжает Г. Моргентау, реалистическая теория оценивает природу человека как изначально склонную к конфликтам. Соответственно, основной вопрос для науки о международных отношениях следует переформулировать: вместо того чтобы искать причины войн, следует сосредоточиться на том, почему, несмотря на изначально конфликтную природу человека, иногда все же воцаряется мир. Моргентау видит ответ на этот вопрос в поддержании «баланса сил»; дальнейшие исследования в рамках реалистической теории предлагают и другие ответы на этот вопрос. Концепция, предложенная Моргентау, положила основу для целого ряда исследований, среди которых следует особо отметить работы С. Стрендж по уточнению определения категории силы^[3]. На базе этих работ сформировалась новая дисциплина в рамках науки о международных отношениях — международная политэкономия.

Таким образом, согласно классической реалистической теории регион является основой для оборонного союза. С одной стороны, разница в силе государств обусловливает объединение более слабых государств, поставленных перед вероятностью агрессии со стороны более сильного государства. С другой стороны, Устав ООН, принятый, но окончании Второй мировой войны, очертивший рамки мировой политики на весь период «холодной войны» и остающийся актуальным и в настоящее время, предполагает возможность создания лишь региональных оборонительных союзов. Вместе с тем Устав ООН не дает собственного определения региона, а соответственно, союз практически любых государств может быть назван региональным. Ярким примером здесь является Североатлантический регион — искусственное геополитическое образование, призванное сделать региональный оборонный союз — НАТО — легитимным с точки зрения Устава ООН. Признаком влияния классической реалистической парадигмы на процесс формирования внешней политики России можно считать неоднократные попытки формирования регионального оборонительного союза на постсоветском пространстве «в противовес» НАТО.

К таким попыткам следует отнести планы создания оборонного союза в границах региона Евразии: на основе Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) или на базе Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Создание оборонного союза на основе ШОС не удалось. Изначально эта организация создавалась для урегулирования внутренних противоречий, в первую очередь — для определения линии прохождения границы между Китаем и бывшими советскими республиками Средней Азии, поскольку советская внешняя политика так и не смогла справиться с этой задачей. Когда же внутренние противоречия были устранены, выяснилось, что Китай, Россия и государства Центральной Азии (о переходе российской внешней политики от рассмотрения в качестве ее объекта региона «Средняя Азия» к региону «Центральная Азия» будет сказано ниже) не разделяют общих взглядов на характер угроз «жесткой» безопасности, исходящих от государств за пределами Евразии.

Более того, и в 1990;е гг., когда в России наиболее активно шел процесс поиска внешнеполитической идентичности, и в начале XXI в., когда была создана ШОС, но одновременно и углублялось сотрудничество между Россией и Евросоюзом, Россией и НАТО, Россией и Западом в целом, и в 2010;х гг., когда начался внешнеполитический «разворот» России на восток, значительная часть политической элиты страны рассматривала Китай в качестве потенциальной угрозы. Формированию таких представлений активно способствовали и сами российские востоковеды, специализирующиеся на проблематике Китая и Восточной Азии в целом, которые настойчиво проводили мысль о том, что Китай и азиатские страны в целом — не такие, как европейские (что правда), а потому, якобы, для России будет труднее выстроить равноправное сотрудничество с ними, нежели со странами Запада (а вот этот тезис уже является спорным или, как минимум, не вытекающим напрямую из предыдущего). Эго стало одним из факторов, почему ШОС, превратившись к середине 2010;х гг. в значимого игрока международной политики, не пошла по пути превращения в оборонный союз.

Неудачная попытка создания регионального оборонного союза на базе ШОС заставила Россию искать потенциальных партнеров для формирования регионального оборонного союза уже на постсоветском пространстве. Организация договора о коллективной безопасности, несомненно, добилась некоторых успехов в противостоянии международному терроризму, однако ее становление в качестве оборонного союза, способного стать «противовесом» НАТО на постсоветском пространстве, воспринимается скептически как на Западе, так и в самой России. Впрочем, с точки зрения определения региона ОДКБ интересна тем, что она осуществляет попытку сформировать оборонный союз на основе региона, который большая часть российской политической элиты рассматривает в качестве неотъемлемой сферы интересов своей страны, а не для легитимации уже существующего оборонного союза в регионе. Вторым определением региона, основывающимся на представлении регионов как групп стран, объединенных «сверху вниз» и «снаружи», является определение региона как сферы интересов.

Данное понятие о регионе возможно отнести к определениям региона как группы стран, создающихся «снаружи», поскольку регион как сфера интересов создается под влиянием государства — регионального лидера, которое не всегда само расположено в этом регионе. Действительно, Россия, являясь постсоветской страной, последовательно проводит политику по превращению региона постсоветского пространства в свою сферу интересов. Однако, например, Латинская Америка многими исследователями рассматривается как сфера интересов США, хотя сами США и не расположены в Латинской Америке. Данное определение региона можно также встретить в теоретических работах по международным отношениям, относящимся к реалистическому направлению.

Однако если в классических реалистических работах регион рассматривается как оборонный союз, то представление о регионе как о зоне интересов того или иного государства более характерно для неореализма. Эволюцию определения региона между классическим и неореалистическим вариантами можно проследить путем анализа трансформации взглядов 3. Бжезинского, произошедшей в период между опубликованием работ «Великая шахматная доска»^[4] и «Доминирование или гегемония»^[5].

В первой работе 3. Бжезинский придерживается классического реалистического подхода, и оборонительные союзы в ней рассматриваются в качестве временных, обусловленных современным состоянием баланса сил. Соответственно, и регионы, на базе которых возникают эти оборонительные союзы, могут изменять свои границы по мере изменения баланса сил. Во второй работе взгляды 3. Бжезинского изменяются в сторону неореалистического подхода, который предполагает возможность существования иерархии в международных отношениях. Соответственно, регионы предстают в ней в качестве зоны интересов или ответственности той или иной региональной державы, причем эти зоны интересов или ответственности воспринимаются как более стабильные по сравнению с оборонительными союзами в анархической системе международных отношений. Говоря о регионах как зоне интересов того или иного государства — регионального лидера, нельзя не упомянуть и о теории региональной гегемонии, разрабатывающейся, например, в работах Д. Майерса^[6].

Если реалистическая теория международных отношений рассматривает регионы в качестве группы стран, объединенных «снаружи» под влиянием внешней угрозы или регионального гегемона, который может располагаться как внутри, так и за пределами региона, то либеральная теория предполагает, что регионы формируются «изнутри». Так, за пять лет до опубликования классического труда Г. Моргентау увидел свет памфлет Д. Митрани «Действующая система мира» (в 1966 г. он был переиздан в книге, разъясняющей основные теоретические положения функционализма)^[7], ставший одной из классических работ в рамках либеральной парадигмы в науке о международных отношениях. С одной стороны, разработанная в ней концепция повторяет некоторые положения исследователей начала XX в., писавших о «глобализации» (понимаемой как экономическая взаимозависимость) как об основном факторе, обусловливающем мирный характер международных отношений. В самом деле, в начале XX в. между европейскими «великими державами» наблюдался высокий уровень взаимозависимости. По мнению К. Уолтса, к 1999 г. развитые страны достигли уровня взаимозависимости 1910 г. лишь в отношении доли внешней торговли и иностранных инвестиций в своем ВВП, уровень взаимозависимости в смысле трудовых ресурсов и военно-промышленного комплекса в 1999 г. был ниже, чем в 1910 г.^[8] Однако, даже если в начале XXI в. уровень экономической взаимозависимости в мире и превысил уровень начала XX в., это едва ли следует рассматривать в качестве фактора, способного предотвратить начало масштабного конфликта в мире, подобно тому как высокий уровень взаимозависимости, достигнутый к 1914 г., не предотвратил начало Первой мировой войны.

С другой стороны, являясь, в отличие от теоретиков международных отношений начала XX в., приверженцем позитивистского подхода, Д. Митрани уточняет их теорию, отказываясь от широкого использования категории «взаимозависимость» и совершенно исключая категорию «глобализация». По его мнению, основным фактором, обусловливающим мирный характер международных отношений, являются не тесные торговые или инвестиционные соглашения и не интенсивный обмен трудовыми ресурсами или военными технологиями, но существование между государствами тесной сети «функциональных связей». Подобные связи создают как правительства государств, отдельные ведомства и муниципалитеты, так и коммерческие предприятия, ведущие международную деятельность вне зависимости от своих правительств. В работе Митрани уделяется меньше внимания международным связям неправительственных организаций, однако указывается, что и отношения между обычными людьми могут быть отнесены к функциональным связям. О «функциональном сотрудничестве как условии преодоления конфликта»^[9] писал и Э. Хаас^[10].

Интересна работа Дж. Розенау «Возможности и контроль во взаимозависимом мире»^[11], которую также можно отнести к либеральной парадигме в науке о международных отношениях и в которой также используется позитивистский подход. В отличие от Митрани Розенау широко использует категорию «взаимозависимость», более того, в работе делается попытка уточнить определение этой категории. В отличие от теоретиков «глобализации» начала XX в., Дж. Розенау видит взаимозависимость нс только в уровне торгового или инвестиционного сотрудничества. По его мнению, взаимозависимость означает также возникновение сложных технических задач, решение которых силами одного государства невозможно, рост роли неправительственных организаций в международных отношениях, стремление государств к согласованию национальных стандартов, а также возникновение этического измерения в отношениях между определенными государствами.

Работу Розенау нельзя в полной мере назвать развивающей основные положения концепции Митрани: ведь помимо функциональных связей, к которым можно отнести упомянутые Дж. Розенау отношения между неправительственными организациями, фактором возникновения взаимозависимости является также «техническая сложность» проблем, стоящих перед современными государствами. Однако сопоставление этих двух концепций дает ключ к определению региона в рамках либеральной парадигмы в науке о международных отношениях. По мере увеличения частоты функциональных связей, возникающих внутри определенной группы государств, однажды возникает «эффект переливания», когда количественный рост приводит к качественному изменению: внутри этой группы государств возникает взаимозависимость. Следует отметить, что категория «эффект переливания» активно используется в теории европейской интеграции^[12] в качестве одного из способов объяснения, почему на определенном этапе интенсификация экономического взаимодействия в границах региона Европы приводит к возникновению более высокой формы организации региональных интеграционных институтов.

Таким образом, либеральная теория международных отношений, как и реалистическая теория, предоставляет в распоряжение регионоведам два определения региона. С одной стороны, регионом предлагается считать группу стран, объединенных между собой тесной сетью функциональных связей, которые, по мнению сторонников либеральной теории, в гораздо большей степени способны предотвратить начало вооруженного конфликта между этими странами, чем заключенные между ними оборонные союзы. Нельзя не заметить, что спор между классическим либерализмом, предлагающим такое определение региона, и классическим реализмом, рассматривающим регион в качестве оборонного союза, в данном контексте сводится к тому, какие вооруженные конфликты следует считать наиболее опасными: региональные или межрегиональные. В самом деле, либерализм в качестве наиболее опасного конфликта рассматривает конфликт внутри региона, например конфликт между Германией и Францией в регионе Европы. Реализм же рассматривает в этом качестве конфликт между государствами, относящимися к разным регионам. Например, между Восточной и Западной Германиями, относившимися в годы «холодной войны» соответственно к регионам Востока и Запада.

С другой стороны, регионом предлагается считать группу стран, в отношениях между которыми произошел эффект переливания и которые таким образом смогли перейти от сотрудничества к другому процессу современной международной политики — к интеграции. Здесь следует заметить, что понятие интеграции в современной теории международных отношений достаточно размыто. Ведь сторонники реалистических подходов к исследованиям международных отношений отказываются признавать существование интеграции как таковой, крайне редко используя эту категорию в своих работах. Напротив, сторонники «социальных» подходов к исследованию международных отношений предлагают считать региональной интеграцией любой политический процесс, который его участники в том или ином регионе называют «региональной интеграцией».

В строгом значении этого понятия интеграцией является процесс делегирования части суверенитета государства на надгосударственный уровень — региональным наднациональным институтам. Однако в такой форме интеграция в современном мире имеет место лишь в границах Евросоюза. Созданный в 2015 г. Евразийский экономический союз, авторы основополагающих документов которого при их разработке активно руководствовались опытом Евросоюза, находится в стадии становления, поэтому пока преждевременно судить, смогут ли органы государственной власти стран ЕАЭС: Армении, Беларуси, Казахстана, Кыргызстана и России — уступить часть своих полномочий наднациональным органам власти, например Евразийской экономической комиссии.

Помимо региона постсоветского пространства или Евразии, в научноисследовательских и в аналитических работах встречаются упоминания об интеграции и в границах Североамериканской зоны свободной торговли, и в Латинской Америке, и в Африке, и в регионе Персидского залива, и в странах Северо-Восточной Азии, хотя о делегировании суверенитета кому-либо речи в этих странах не идет. В самом деле, трудно представить, что США или Китай в краткосрочной перспективе согласятся пожертвовать часть своего государственного суверенитета в пользу неких наднациональных институтов, однако категория «интеграция» периодически упоминается в контексте экономического сотрудничества в Северной Америке и Северо-Восточной Азии. Для этих регионов неприменимы определения регионов, предполагающие, что регионы формируются «сверху» государствами и на основе неких объективных свойств, которыми эти государства обладают. Поэтому здесь уместно обратиться к определениям этой категории, которые полагают, что регионы формируются «снизу», самими людьми, на основе их субъективных представлений о характерных особенностях стран, объединенных в ту или иную группу, называемую регионом. Причем под «людьми» здесь понимается как общественное мнение, артикулируемое политическими институтами, так и политические лидеры.

Как и определения регионов, характерные для реалистической и либеральной теорий международных отношений, определения этой категории, предлагаемые «социальными» теориями международных отношений, можно условно разделить на те, сторонники которых полагают, что регионы формируются «снаружи», и те, которые предполагают, что регионы образуются «изну три». Среди последних особое место занимает теория региональных комплексов безопасности, разработанная Б. Бузаном и У. Вевером на основе теории секьюритизации^[13]. Под секьюритизацией в этой теории понимается форма политической коммуникации, характеризующаяся двумя моментами: во-первых, в процессе коммуникации имеет место попытка убедить адресата в том, что проблема, о которой идет речь, является «проблемой безопасности»; во-вторых, в качестве обратной связи предполагается легитимация адресатом тех или иных чрезвычайных мер разрешения данной проблемы^[14]. Соответственно, система представлений, в границах которой использование данных аргументов неизменно приводит к успешной секьюритизации, является региональным комплексом безопасности, а группа стран, где политические лидеры и общественное мнение разделяют данную систему представлений, является регионом.

Например, если в современной практике международных отношений словосочетания «израильско-палестинский конфликт» и «ближневосточный конфликт» являются синонимами, значит, к региону Ближнего Востока относятся все страны, где секьюритизация израильско-палестинского конфликта является важным элементом внешнеполитического дискурса: от Марокко на западе до Ирана на востоке и от Турции на севере до Йемена на юге. В то же время Россия, например, не является частью региона Ближнего Востока, поскольку угроза со стороны Израиля или Палестины не является здесь достаточным основанием для легитимации тех или иных чрезвычайных мер, например выхода из Договора по противоракетной обороне. Важным элементом внешнеполитического дискурса в России является секьюритизация глобальных амбиций США. Поэтому выход России из Договора об обычных вооружениях в Европе в «противовес» попыткам США создать национальную систему противоракетной обороны на определенном этапе представлялся российскому населению и российской элите легитимным.

В то время как теория региональных комплексов безопасности рассматривает регионы в качестве групп стран, объединенных формирующимися «снизу» схожими представлениями о проблемах безопасности «изнутри», ряд исследователей полагают, что регионы создаются также «снизу», но одновременно «извне». Иными словами, эти исследователи призывают обращать внимание не на те смыслы, которые вкладывают в понятие «Ближний Восток» лидеры и элиты самих ближневосточных стран, но на те, которые вкладывают в это понятие лидеры и элиты, например, европейских стран, определяя приоритеты внешней политики государств Европы в отношении региона Ближнего Востока. В самом деле, хотя в ряде случаев для лидеров и элит европейских и ближневосточных стран характерно вкладывать одинаковые смыслы в понятие «Ближний Восток», в ряде других случаев эти смыслы существенным образом различаются. И если для анализа внешней политики ближневосточных государств в отношении других стран этого региона необходимо знать, какие смыслы в понятие «Ближний Восток» вкладывают лидеры и элиты данной ближневосточной страны, то для анализа внешней политики европейских государств в отношении стран Ближнего Востока необходимо знать, какие смыслы вкладывают в понятие «Ближний Восток» европейцы.

У лидеров и элит разных стран различаются даже представления о том, какие именно страны входят в тот или иной регион. Например, некоторые лидеры и представители элит как в России, так и за рубежом полагают Россию европейской страной, а некоторые воспринимают Россию исключительно вне контекста Европы. Аналогичным образом существуют разные точки зрения относительно того, является ли Турция европейской или ближневосточной страной либо же она принадлежит к обоим регионам одновременно. Дискуссия о том, является ли Украина частью Европы, стала важнейшей проблемой, предопределившей трансформацию политической системы страны как в ходе так называемой оранжевой революции, так и 10 лет спустя. Наиболее интересным случаем является Азербайджан, который считают частью и Европы, и постсоветского пространства, и Ближнего Востока, и даже Азии, хотя большинство населения и подавляющее большинство политической элиты этой страны полагает Азербайджан европейской страной, а себя — европейцами.

Упрощенно, с точки зрения этого последнего определения понятия «регион», регионом является любая группа стран, которая кем-либо рассматривается в качестве региона. Людям — как представителям элит и лидерам, так и простым людям — свойственно делить мир на регионы, хотя способы деления мира на регионы, а соответственно — и ментальная карта, которая формируется в результате этого деления, могут существенно различаться у разных людей. Для характеристики процесса деления мира обоснованно использовать понятие «территориализация». Территориализация — термин, разработанный такими авторами, как, например, Ж. Делез и Ф. Гваттари^[15], для обозначения в общем плане процесса выстраивания бинарной оппозиции, способной отделить предметы или явления, относимые к данной группе, от прочих предметов и явлений. На бытовом уровне территориализацией является процесс отделения белых вещей от цветных перед стиркой. Применительно к данному учебнику территориализацией является процесс отделения, например, европейских стран от неевропейских.

Соответственно, под детерриториализацией здесь понимается процесс исчезновения из внешнеполитических дискурсов государств представлений о том, что та или иная группа стран относится к одному региону. Наконец, под ретерриториализацией понимается процесс появления во внешнеполитических дискурсах государств представлений о том, что та или иная группа стран представляет собой новый регион, ранее не воспринимавшийся в качестве значимого фактора мирового устройства. Фактически, речь идет об исчезновении и возникновении границ между регионами, которые, в отличие от границ между государствами, закрепленных международными договорами, существуют исключительно во внешнеполитических дискурсах государств, причем как в данном регионе, так и за его пределами. В таком контексте границы рассматриваются, например, в работах М. Альберта и других представителей Франкфуртской школы международных исследований^[16].

Преимуществом этой теории является то, что она предполагает возможность существования не только географически «компактных» регионов, например ограниченных отдельными континентами, как регион Латинской Америки, или расположенных «на стыке» нескольких континентов, например регион Ближнего Востока, но и таких регионов, как «глобальный Север» и формирующийся ему в «противовес» «глобальный Юг», регионов, объединяющих страны «большой восьмерки» и «большой двадцатки», а также региона БРИКС, включающего в себя Бразилию, Россию, Индию, Китай и Южную Африку, географически расположенные на значительном удалении друг от друга и даже — в случае Бразилии и Южной Африки — на разных континентах.

Более того, эта теория позволяет объединять в регионы практически любые группы стран в интересах реализации той или иной внешнеполитической стратегии. Эта особенность данной теории не может не привлекать внимания аналитиков, чьей задачей как раз и является предложение наиболее эффективных путей реализации той или иной внешнеполитической стратегии. В конце концов, регион БРИКС, до того как к созданию этого региона приступили правительства Бразилии, России, Индии, Китая и Южной Африки, был создан американскими аналитиками в интересах американской стратегии, направленной па либерализацию мировой экономики. Создание этого региона пришлось на начало XXI в., когда в США продолжался бурный экономический рост и в качестве его основной причины рассматривалась как раз либерализация мировой экономики.

Десять лет спустя, когда мировой финансовый кризис снизил значимость задачи по либерализации мировой экономики в глазах правительства США (в период избирательной кампании 2016 г. кандидат в президенты США X. Клинтон гораздо осторожнее подходила к либерализации мировой экономики, чем это делал ее муж Б. Клинтон в период избирательной кампании 1992 г.), регион БРИКС начал жить «собственной жизнью», став уже частью стратегии Бразилии, России, Индии, Китая и Южной Африки по выходу из мирового финансового кризиса^[17]. Таким образом, возможно заявить, что регионом является любая группа стран, которая в общественном мнении того или иного государства, а также его политическими лидерами рассматривается в качестве региона. Приведенный ниже текст будет более понятным, если здесь будет введено разделение стран мира на «государства» и собственно «страны». Так, под «государствами» ниже будут пониматься те страны, в которых существует представление о том или ином регионе, а «странами» — те из них, которые в представлении данного государства входят в этот регион. Например, если ниже будет говориться о политике России в отношении региона Южной Азии, то Россия будет называться «государством», а входящая, в представлении России, в регион Южной Азии Индия — страной. Напротив, когда ниже будет говориться о политике Индии в отношении региона постсоветского пространства, то уже Индия будет названа «государством», а Россия — «страной».

Важно, что во внешнеполитических дискурсах разных государств существуют различные представления о регионах. Эти представления проще всего проследить путем анализа зон ответственности «региональных» подразделений внешнеполитических ведомств государств. Эти подразделения являются важными институтами в процессе принятия внешнеполитических решений в своих странах. В малых странах, где внешнеполитические ведомства невелики, а потому можно достичь высокой степени координации действий между различными подразделениями внутри этих ведомств, роль отдельных подразделений в составе ведомства невелика. В крупных государствах, например в России или США, уровень координации действий между подразделениями внутри МИД России или Государственного департамента США ниже, а соответственно, роль подразделений в процессе принятия внешнеполитических решений довольна велика. В процессе аналитической работы следует принимать во внимание эту степень координации действий между отдельными министерствами и ведомствами, а также между отдельными подразделениями внутри министерств и ведомств.

Это следует делать как в том случае, когда объектом аналитической работы является деятельность данных министерств и ведомств, так и в том случае, когда эти министерства и ведомства играют роль заказчика аналитической работы. Не меньшее внимание следует уделять тому, каким именно образом в том или ином государстве осуществляется распределение стран, в отношении которых проводится внешняя политика, между регионами. В США, например, в рамках Государственного департамента действует шесть «региональных подразделений»; в структуре американского внешнеполитического ведомства за ними закрепилось название региональных бюро^[18]. Существует Бюро по делам Западного полушария, которое занимается внешней политикой США в отношении Канады и стран Латинской Америки. Бюро по делам Европы и Евразии обеспечивает реализацию стратегических целей американской внешней политики на европейском континенте, а также на пространстве Содружества Независимых Государств (СНГ), включая Россию, Беларусь, Украину, Молдову, Грузию, Армению и Азербайджан. Политикой США в отношении государств Средней Азии занимается Бюро по делам Центральной и Южной Азии, в сферу компетенции которого входят страны от Казахстана на севере до Шри-Ланки на юге. Кроме этого, координацией американской внешней политики в отношении различных стран Азии занимается Бюро по делам Азии (включая СевероВосточную и Юго-Восточную Азию), а также Бюро по делам Ближнего Востока, сфера компетенции которого охватывает также страны Африки к северу от Сахары. Проблематикой стран Африки южнее Сахары занимается Бюро по делам Африки.

Американский способ деления стран мира на регионы существенно отличается от российского. Так, в структуре МИД России насчитывается 14 «региональных подразделений», называемых региональными департаментами, однако их можно разделить на пять групп в соответствии с их официальными названиями^[19]. Региональные департаменты российского внешнеполитического ведомства делятся на департаменты по делам СНГ, европейские департаменты, азиатские департаменты, ближневосточные департаменты, которые занимаются также проблематикой Африки, как к югу, так и к северу от Сахары. Наконец, есть два «американских» департамента: по делам США и Канады и по делам стран Латинской Америки соответственно.

Карта регионов мира становится еще более пестрой, если принять во внимание способ деления стран на регионы, принятый в дипломатической службе Евросоюза (EEAS). Если в структуре Государственного департамента США работает шесть «региональных бюро» (т.е. американский внешнеполитический истеблишмент делит мир на шесть регионов), в структуре МИД России работает 14 «региональных департаментов», координирующих российскую внешнюю политику в пяти регионах мира (т.е. российский внешнеполитических истеблишмент делит мир на пять регионов), то элита Евросоюза делит мир на семь регионов. Так, выделяются регионы Европы (за пределами Евросоюза, включая и Россию) и Центральной Азии, Ближнего Востока и Северной Африки, Латинской Америки и Карибского бассейна, а также регионы Азии, Африки, Северной Америки и Тихоокеанский регион; в состав последнего входят Австралия и Новая Зеландия, а также островные страны Океании.

Таким образом, выбрав наугад четыре страны, например Австралию, Казахстан, Индию и Японию, нетрудно заметить, что во внешней политике разных государств они рассматриваются в составе различных регионов. Так, во внешней политике США Казахстан и Индия являются частями одного региона — Центральной и Южной Азии, но во внешней политике России и Евросоюза они являются частями разных регионов. Индия и Япония для России и Евросоюза входят в один регион, а для США — в разные. Наконец, Евросоюз относит Австралию и Японию к разным регионам, хотя для США и России это — один и тот же регион. Квалифицированный аналитик сможет использовать эти различия в своих интересах, а при определенных условиях может сформировать «свой» регион и последовательно отстаивать возможность его использования в практике заказчика аналитической работы. Если заказчиком аналитической работы является внешнеполитическое ведомство того или иного государства, то при определенных условиях можно добиться включения новой региональной конфигурации мира во внешнюю политику этого государства. О том, как регион Б РИКС был создан американскими аналитиками, а впоследствии стал элементом внешней политики целого ряда стран, говорилось выше.

Другим примером недавно сформировавшегося региона является регион Балтийского моря, который также иногда называют Балтийским регионом. Предполагается, что первое из двух названий чаще используется в тех случаях, когда необходимо подчеркнуть важную роль Совета государств Балтийского моря (СГБМ) в международных отношениях в указанном регионе. Второе, более короткое, название используется тогда, когда роль СГБМ не представляется важной. Однако оба названия, как правило, обозначают одну и ту же группу из 11 стран: трех стран Балтии, пяти северных стран, Германии, Польши и России. Иногда к Балтийскому региону относят также Беларусь, хотя ее и нельзя рассматривать в качестве части региона Балтийского моря — Беларусь не является членом СГБМ. Вне зависимости от того, какое название региона предпочитает тот или иной государственный деятель, ученый или аналитик и какие именно страны он относит к Балтийскому региону, этот регион является уникальным потому, что он появился сравнительное недавно — на рубеже 1980;х — 1990;х гг. Этот регион можно считать классическим примером детерриториализации с последующей ретерриториализацией.

В качестве примера детерриториализации в данном случае выступило падение «железного занавеса», который на протяжении более 40 лет делил страны того региона, который в современной американской внешней политике называют Европой и Евразией, на два региона: Запад и Восток. Вместе с падением «железного занавеса» из внешней политики большинства государств исчезли и представления о регионе «Восток», понимаемом как совокупность социалистических стран Европы и Азии, хотя регион «Запад» и пережил его, о чем еще пойдет речь ниже. Страны, ранее относимые к региону «Восток», начали искать свое место в других регионах: в Европе, в Азии, на Ближнем Востоке, в Евразии, наконец. Кроме того, они начали искать свое место и в субрегионах; так появились Черноморский и Балтийский регионы. В частности, зарождение Балтийского региона приходится на 1992—1993 гг., когда, с одной стороны, был создан СГБМ, а с другой стороны, увидела свет первая книга о Балтийском регионе в сфере общественных наук — работа П. Иоэнниеми^[20]. С тех пор продолжается дискуссия о месте Балтийского региона в мировой политике, о том, как его именно следует называть и какие именно страны входят в его состав, а также по широкому кругу других аналогичных проблем.

Во многом благодаря этим дискуссиям Балтийский регион продолжает оставаться важным элементом и внешней политики некоторых государств, и программ научных исследований. Продолжает существовать и регион «Запад», который, в отличие от региона «Восток», не прекратил свое существование после падения «железного занавеса». О Западе и 20 лет спустя после падения «железного занавеса» продолжали говорить политики и общественные деятели, писать журналисты и ученые. Несмотря на это, дискуссия о перспективах исчезновения Запада как региона продолжается^[21]. Как правило, исследователями, которые предсказывают исчезновение Запада как региона, рассматривается два сценария. С одной стороны, периодически вспыхивающие конфликты между Европой и Америкой позволяют ряду исследователей говорить о том, что в перспективе Запад исчезнет, уступив место противостоящим друг другу Европе и Америке. Автор данного учебника считает этот сценарий маловероятным; в собственной аналитической работе автор никогда не рекомендовал заказчикам серьезно рассматривать этот сценарий.

Гораздо более реалистичным представляется второй сценарий. Согласно ему конфликты между Америкой и Европой не превратят их в противостоящие группировки, однако рост значения стран «глобального Юга» в мировой политике и мировой экономике заставит рассматривать Северную Америку и Европу не в качестве региона «Запад», а в качестве «глобального Севера». Таким образом, регион «Запад» исчезнет, последовав за исчезнувшим некогда регионом «Восток». Однако давать ответ на вопрос о том, какие конкретно страны в будущем региональном делении мира войдут в состав «глобального Севера», а какие — в состав «глобального Юга», сегодня преждевременно. Пока даже сами регионы «глобального Севера» и «глобального Юга» в большей степени существуют в научной литературе и практически не упоминаются во внешнеполитической риторике государств. Вместе с тем даже гипотетическая возможность появления таких регионов в будущем способствует достижению важнейшей цели настоящей главы — продемонстрировать, что регионы не являются изначально заданными группами стран, что регионы могут появляться и исчезать, а их географические очертания могут изменяться.

Итак, деление стран мира на группы в процессе формирования внешней политики того или иного государства называется территориализацией. В результате территориализации появляются группы стран, которые принято называть регионами. Важно, что процесс территориализации не имеет конца, идет постоянно, благодаря чему «старые» регионы меняют свои очертания, а иногда и вообще исчезают, а взамен появляются «новые» регионы. Соответственно, изменяется и внешняя политика данного государства в отношении страны, относимой к тому или иному региону. Например, в 1990;х гг., когда внешняя политика США относила Казахстан к региону Евразии, в основе американской внешней политики в отношении Казахстана лежало стремление способствовать ускорению переходного периода в этой стране. США прилагали значительные усилия для содействия формированию демократических институтов в Казахстане, переходу от плановой экономики к рыночной, признанию принципа уважения прав человека в качестве основополагающего принципа деятельности государства Казахстан.

Не последнюю роль играло и содействие скорейшей передаче ядерного оружия, унаследованного Казахстаном от СССР, правопреемнику Советского Союза — Российской Федерации. К началу нового века эта задача представлялась Государственному департаменту США выполненной. В середине 2000;х гг. внешняя политика США начала относить Казахстан к региону Центральной и Южной Азии, и в основу американской внешней политики в отношении Казахстана легло стремление максимально вовлечь Казахстан, как другие государства этого региона, в борьбу против международного терроризма. В качестве же центра международного терроризма в этом регионе рассматривались отдельные провинции Афганистана и Пакистана, в недостаточной мере контролируемые центральными правительствами в Кабуле и Исламабаде. Соответственно, целью американской внешней политики в отношении Казахстана стало содействие тому, чтобы эта страна оказывала максимально возможную поддержку борьбе с терроризмом в Центральной и Южной Азии. В частности, чтобы Казахстан содействовал сохранению американских военных баз в Кыргызстане, для правительства которого, несмотря на трансформации политической системы, произошедшие в Кыргызстане в 2005 и 2010 гг., мнение Астаны по-прежнему имеет большое значение.

В этом случае американская администрация была готова «простить» правительству Казахстана отдельные девиации от моделей демократических институтов, рекомендуемых американцами для государств Европы. В противном же случае администрация США продолжила бы указывать Казахстану на недостатки процесса демократизации в этой стране. Свидетельством того, что территориализация американской внешней политики в Евразии и Центральной Азии происходила в 2000;х гг. именно таким образом, является изменение в функциях региональных бюро Государственного департамента США, произошедшее в 2006 г. Тогда вопросы Казахстана, Кыргызстана и других среднеазиатских государств были переданы из ведения Бюро Европы и Евразии в Бюро Центральной и Южной Азии. Для внешнеполитического анализа не важно, является ли новая территориализация Средней Азии с точки зрения американской внешней политики причиной или следствием изменения этой политики. Иначе говоря, изменилась ли политика США в отношении Казахстана в связи с тем, что вопросы Казахстана были переданы в другое региональное бюро. Или же эти вопросы были переданы в другое бюро, поскольку изменилась американская внешняя политика.

Этот вопрос может быть рассмотрен в исследованиях по теории международных отношений или, шире, политической теории. С точки зрения внешнеполитического анализа важно, что эти процессы происходят одновременно, по сути, территориализация является одним из аспектов изменения внешней политики. При этом она является легко заметным аспектом изменения внешней политики. Соответственно, на основе наблюдений за территориализацией внешней политики того или иного государства можно сделать вывод и о том, что в этой связи произойдут другие изменения во внешней политике данного государства. Перераспределение функций между региональными бюро или департаментами внешнеполитических ведомств государства является, пожалуй, наиболее заметным признаком продолжающейся территориализации внешней политики данного государства, однако оно же является и наиболее редким. Выше уже говорилось о том, почему, несмотря на изменения политического курса, институты, призванные претворять этот курс в жизнь, подвержены изменениям в гораздо меньшей степени.

Так, во внешней политике России за 20 лет (с середины 1990;х гг.) произошли значительные изменения. Однако функции региональных департаментов российского внешнеполитического ведомства практически не изменились. Причина здесь лежит в феномене институциональной стабильности, который был рассмотрен выше. Поэтому при наблюдениях за территориализацией внешней политики того или иного государства следует принимать во внимание и другие его индикаторы, например изучение карт. Географические атласы, издаваемые в различных государствах, часто включают в себя карты отдельных регионов мира, что является отражением территориализации мировой политики во внешнеполитическом дискурсе данного государства. Впрочем, анализ карт также демонстрирует территориализацию во внешнеполитическом дискурсе того или иного государства лишь в долгосрочной перспективе. В краткосрочной перспективе наблюдения за территориализацией в процессе формирования внешней политики того или иного государства можно проводить, основываясь на нарративных источниках, в первую очередь, на выступлениях политических лидеров по международной тематике.

Наконец, в среднесрочной перспективе наблюдения за территориализацией внешней политики того или иного государства могут основываться на анализе программных документов, определяющих базовые принципы внешней политики данного государства. Например, в России такими документами являются концепции внешней политики Российской Федерации, обычно принимаемые в начале срока правления нового президента страны. При этом, опять-таки по традиции, если один и тот же человек занимает ноет президента страны два срока, то в начале второго срока новая концепция внешней политики не принимается. Так, в начале 2000 г., когда В. В. Путин стал новым президентом России, им была утверждена концепция внешней политики страны^[22]. В середине 2008 г., т. е. после инаугурации третьего президента РФ Д. А. Медведева, им была утверждена следующая редакция концепции внешней политики российского государства^[23]. В 2013 г., менее чем через год после очередной победы на президентских выборах в России В. В. Путина, им была подписана новая редакция концепции внешней политики^[24]. Наконец, осенью 2016 г. появилась последняя на данный момент редакция концепции внешней политики России, призванная обобщить те изменения в российской внешней политике, которые произошли в 2014—2016 гг.^[25] Четыре концепции существенно отличаются одна от другой, причем как в части определения общих приоритетов внешней политики России в соответствующем периоде, так и в части определения приоритетов внешней политики России в отдельных регионах мира.

Так, все четыре концепции называют наиболее приоритетным регионом мира с точки зрения целей и задач внешней политики России регион СНГ. Этот приоритет оставался важнейшим с точки зрения российской внешней политики на протяжении всего постсоветского периода. Еще концепция внешней политики Российской Федерации 1993 г., принятая в период, когда министром иностранных дел России был А. Козырев, называла СНГ основным приоритетом российской внешней политики.

Тогда это вызвало немалое удивление западных партнеров России, которые полагали, что главным приоритетом внешней политики России после распада СССР станет развитие отношений с Западом, включая только что образованные Евросоюз и НАТО. Удивление западных партнеров России нетрудно объяснить, поскольку территориализация их внешней политики не предполагает существования региона СНГ как такового. В самом деле, для внешней политики США та группа стран, которая во внешней политике России образует регион СНГ, относилась к более крупному региону Европы и Евразии. С точки зрения общей внешней политики и политики безопасности Евросоюза, оформившихся за 1990;е гг., СНГ относится к более широкому региону — соседей Европы. Этот регион включает в себя также страны Европы, не являющиеся участницами Евросоюза, в том числе Балканские страны, а также часть ближневосточных государств, в первую очередь Турцию — кандидата на вступление в Евросоюз, и другие средиземноморские страны. Что же касается России, то важнейшим приоритетом се внешней политики, начиная с 1993 г., является развитие отношений в рамках уникального региона СНГ.

Вместе с тем, хотя во всех четырех концепциях внешней политики России, принятых с момента распада СССР, СНГ объявляется важнейшим приоритетом внешней политики России, территориализация внутри СНГ за эти годы значительно изменилась. Так, концепция 2000 г. выделяла внутри СНГ регион Средней Азии, включающий пять стран: Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Таджикистан и Туркменистан. В концепции 2008 г. говорилось уже не о Средней, но о Центральной Азии, которая включает в себя шесть стран: пять вышеупомянутых плюс Афганистан. В концепции 2000 г. Афганистан вообще не упоминался, ни в контексте международных отношений в Южной Азии или просто в Азии, ни в контексте международных отношений в Средней Азии. Последнее особенно любопытно с учетом того, что Афганистан играл важную роль в международных отношениях в Средней Азии уже в 1990;е гг., например, в случае нейтралитета Туркменистана.

Кроме того, именно угроза со стороны режима Талибан, контролировавшего значительную часть территории Афганистана в 1990;х гг., заставила Узбекистан в конце того десятилетия вернуться в состав [Ташкентского] Договора о коллективной безопасности, на основе которого впоследствии была создана Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Однако в концепции 2000 г. Афганистан в контексте международных отношений в Средней Азии не упоминался. Подобное упоминание появилось лишь после событий 11 сентября 2001 г. и последовавшей за ними операции НАТО в Афганистане. Благодаря этому во внешней политике России Афганистан начал рассматриваться и в качестве угрозы, и в качестве потенциального партнера по международным организациям в Азии. Афганистан олицетворяет угрозы терроризма, а также — что особенно важно для России — угрозу незаконной торговли наркотиками.

Однако Афганистан рассматривается и в качестве потенциального участника, например, ШОС. Те части концепции 2008 г., которые посвящены этой организации, также отражают территориализацию внешней политики России, произошедшую между 2000 и 2008 гг. Так, в концепции 2000 г. ШОС рассматривается исключительно в контексте международных отношений в Азии в целом и на Дальнем Востоке в частности. Иными словами, концепция 2000 г. рассматривала ШОС в качестве неотъемлемого элемента российско-китайских отношений, странам же Средней Азии в ней отводилась незначительная роль. Концепция 2008 г. рассматривала эту организацию уже в качестве важнейшего фактора международных отношений именно в Центральной Азии. Этот факт демонстрирует два изменения во внешней политике России. Во-первых, он показывает, что Россия признала важную роль Казахстана в ШОС, во-вторых — что Россия признала и растущую роль Китая в международных отношениях в Центральной Азии.

В самом деле, роль Китая в странах Средней Азии значительно выросла, начиная с 1990;х гг. Одновременно, в связи с началом операции НАТО в Афганистане, выросла роль Китая и в этой стране. То, что в концепции 2008 г. Россия относит эти страны к одному региону, показывает, что этот рост влияния Китая во всех шести странах не остался в России без внимания. Более того, хотя и концепция 2000 г., и концепция 2008 г. рассматривают Китай исключительно в контексте взаимовыгодного стратегического партнерства, территориализация Центральной Азии в концепции 2008 г. свидетельствует о том, что усиление роли Китая в этом регионе вызывало в первом десятилетии XXI в. озабоченность у российских лидеров, непосредственно участвовавших в те годы в процессе принятия внешнеполитических решений. Таким образом, можно сделать вывод о том, что территориализация юго-восточной части СНГ в 2000;х гг. определялась признанием значительной роли в этом регионе четырех государств: США, Китая, Афганистана и Казахстана, а также ростом влияния двух региональных международных организаций: ОДКБ и ШОС.

Территориализация СНГ в 2000;е гг. затронула не только юго-восточную часть региона, но и его юго-западную часть. Так, в концепции 2000 г. юго-западная часть СНГ упоминалась под названием «регион Большого Кавказа», включавшего в себя и три закавказские страны: Грузию, Армению и Азербайджан, и российские республики Северного Кавказа. Таким образом, признавалась взаимозависимость политических процессов, происходящих к северу и к югу от Кавказского хребта. На рубеже веков, когда террористы наносили удары по целям в Чечне и других субъектах РФ, после чего отходили на «зимние квартиры» в Панкисском ущелье на территории Грузии, или, по крайней мере, когда российский внешнеполитический истеблишмент рассматривал ситуацию на Большом Кавказе таким образом, эта взаимозависимость представлялась очевидной. Через восемь лет, когда было объявлено о завершении контртеррористической операции в Чечне, несмотря на продолжающуюся активность незаконных вооруженных формирований, эта взаимозависимость представлялась менее очевидной.

Благодаря этому появилась возможность отказаться от региона Большого Кавказа как элемента российской внешнеполитической концепции и объявить в концепции 2008 г. о приоритетах российской внешней политики в отношении стран Закавказья. Тем более что «революция роз» в Грузии, которая привела к трансформации внешней политики Грузии^[26], внутриполитическая нестабильность в Армении, а также провал попыток дестабилизации внутриполитической ситуации в Азербайджане при передаче власти от Э. Алиева к И. Алиеву определили и новые приоритеты российской внешней политики в этом регионе, которые не могли появиться в концепции 2000 г. Более того, отказ от признания взаимозависимости между политическими процессами позволил российскому руководству принять жесткое решение, но противодействию грузинской агрессии в отношении Южной Осетии. За восемь лет до этого, когда военное вмешательство в ситуацию в Грузии и признание независимости Южной Осетии и Абхазии могло бы дестабилизировать ситуацию в Чечне и других регионах Северного Кавказа, такое жесткое решение было бы невозможно. В 2008 г. же вооруженный конфликт в Грузии никак не повлиял на ситуацию на российском Северном Кавказе.

С точки зрения российского внешнеполитического дискурса в 2000— 2008 гг., в представлениях региона Европы территориализация затронула в первую очередь северную часть Европы. В концепции 2008 г., но сравнению с концепцией 2000 г., появились три новых региона на европейском севере: регион Северной Европы, включающий в себя северные страны (Данию, Исландию, Норвегию, Финляндию и Швецию); Баренцев/Евроарктический регион, охватывающий Норвегию, Финляндию, Швецию и Россию; и Арктический регион, включающий страны региона Северной Европы, а также Россию, США и Канаду. Концепция 2000 г. не упоминала этих регионов, хотя региональные международные организации — Северный совет, Совет Баренцева/Евроарктического региона (СБЕР) и Арктический совет — были созданы задолго до 2000 г. В контексте территориализации Северной Европы в российском внешнеполитическом дискурсе интересными представляются три факта.

Во-первых, территориализация Северной Европы в концепции 2008 г. не коррелирует с распределением функций между региональными департаментами МИД России. В самом деле, проблематикой Северной Европы в российском внешнеполитическом ведомстве занимается второй европейский департамент, к ведению которого относятся не только вопросы взаимоотношений России с северными странами, но и отношения России со странами Балтии (Эстония, Латвия и Литва), а также с Великобританией и Ирландией. Однако Великобритания упоминается в концепции 2008 г. вне контекста международных отношений в Арктике, также отношения России со странами Балтии не рассматриваются в контексте международных отношений в Северной Европе, Ирландия же в концепции 2008 г. и вовсе не упоминается. Отдельного же департамента, занимающегося вопросами сотрудничества в Арктике, в МИД России нет. Представляется, что столь серьезные расхождения между территориализацией приоритетов внешней политики России в концепции внешней политики государства и территориализацией функций между региональными департаментами МИД России указывают на то, что роль Министерства в процессе принятия внешнеполитических решений в России неуклонно снижается. По сути, министерство превращается в секретариат при министре иностранных дел, чья роль, благодаря деятельности на посту министра С. В. Лаврова, начиная с 2004 г., в процессе принятия внешнеполитических решений в России существенно возросла.

Во-вторых, ни в концепции 2000 г., ни в концепции 2008 г. не упоминается регион Балтийского моря, хотя СГБМ был создан даже раньше, чем СБЕР. Более того, в выступлениях российских лидеров, определяющих процесс принятия внешнеполитических решений в стране, Балтийский регион упоминается. Так, В. В. Путин в своем выступлении на церемонии открытия Большого Обуховского (вантового) моста в Санкт-Петербурге в 2004 г. отметил, что это мост подчеркнет значение Санкт-Петербурга как важнейшего транспортного узла во всем Балтийском регионе. Очевидно, что недостаточное внимание к этому региону объясняется ростом приоритетности международных отношений в регионе вокруг Северного полюса в ущерб другим регионам, в том числе и Балтийскому региону. О приоритетности Арктики для российской внешней политики говорит и упоминание в концепции 2008 г. Канады, которой в концепции 2000 г. места не нашлось.

В-третьих, концепция 2008 г. не упоминает и региона Северного измерения, несмотря на то, что в 2006 г. по российской инициативе Северное измерение превратилось из политики Евросоюза в четырехстороннюю политику, реализуемую совместно Евросоюзом, Россией, Норвегией и Исландией. Отсутствие упоминаний о Северном измерении в концепции 2000 г. объяснимо: именно в середине 1999 г. Евросоюз принял первый план действий в рамках Северного измерения, который не был согласован с российскими интересами. Соответственно, концепция 2000 г., утвержденная полгода спустя, проигнорировала Северное измерение. Гораздо труднее объяснить отсутствие упоминаний о Северном измерении в концепции 2008 г. Представляется, что такое игнорирование проблематики Северного измерения в частности и Балтийского региона в целом в основополагающем российском документе по внешней политике стало одним из факторов, приведших в итоге к перехватыванию инициативы в Балтийском регионе Евросоюзом. Действительно, в Балтийской стратегии Евросоюза, принятой в 2009 г., Россия упоминается лишь как фактор негативных процессов в Балтийском регионе.

В отличие от концепции 2000 г. в концепции 2008 г. не упоминается регион Южной Азии. Афганистан, который в концепции 2000 г. мог бы быть отнесен к Южной Азии, как уже было сказано выше, в концепции 2008 г. рассматривается как часть Центральной Азии. Пакистан, благодаря тому что в российском внешнеполитическим дискурсе внутренняя ситуация в этой стране рассматривается как стабильная, более не рассматривается в качестве угрозы с точки зрения российской внешней политики, даже несмотря на наличие у Пакистана ядерного оружия. В то же время благодаря тесным отношениям между Пакистаном и США Пакистан не рассматривался до недавнего времени во внешней политике России и в качестве перспективного стратегического партнера. В результате Пакистан и вовсе не упоминается в концепции 2008 г. Индия в концепции 2008 г. упоминается лишь в контексте стратегического треугольника «Москва — Дели — Пекин», а также в контексте сотрудничества в рамках БРИК, к которому в 2008 г. еще не присоединилась Южная Африка, соответственно, этот международный форум тогда еще не превратился из БРИК в БРИКС. Малые страны Южной Азии, например Шри-Ланка, не упоминаются ни в концепции 2000 г., ни в концепции 2008 г. В результате, в концепции 2008 г. отсутствуют причины для упоминания Южной Азии.

Вместо этого в концепции 2008 г. упоминается новый азиатский регион, которого не было в концепции 2000 г., а именно регион Северо-Восточной Азии. В концепции 2000 г. этот регион был назван регионом Дальнего Востока. Можно предположить, что такая территориализация восточной части Азии говорит о том, что в Москве очень серьезно оценивали перспективы региональной интеграции в Северо-Восточной Азии. В самом деле, если в 2000 г. итоги экономического соревнования между Китаем и Японией оставались неясными, то в 2008 г. победа Китая очевидна большинству российского внешнеполитического истеблишмента. Соответственно, можно предположить, что экономическая интеграция в Северо-Восточной Азии, стимулируемая политической волей и экономической мощью Китая, стала рассматриваться российской элитой в качестве серьезного аспекта международных отношений в регионе. Однако более вероятно объяснение, согласно которому такая территориализация восточной части Азии отражала возросшее к 2008 г. беспокойство российской элиты по поводу северокорейской ядерной проблемы.

Война в Ираке, развязанная коалицией государств во главе с США, не могла не отразиться на территориализации российского внешнеполитического дискурса. В концепции 2000 г. Ирак вместе с рядом других стран относился к части региона Персидского залива. Некоторые страны региона Персидского залива рассматривались в качестве важных партнеров в концепции 2000 г.; в первую очередь к их числу относились Ирак и Иран. Другие страны региона Персидского залива не были упомянуты в концепции 2000 г. благодаря их тесным отношениям с США, а соответственно, низкой заинтересованности России в развитии отношений с ними. Ведь ни в 2000 г., ни в 2008 г. Россия не обсуждала возможность своего вступления в ОПЕК, где лидировали страны региона Персидского залива — политические и экономические партнеры США. Несмотря на то что Россия в 2000 г. рассматривала одни страны Персидского залива в качестве важных партнеров, а другие — нет, российский внешнеполитический дискурс относил их к одному региону благодаря их общей отличительной черте — политической стабильности, в основе которой лежит авторитарное руководство.

Ситуация изменилась после того, как коалиция государств во главе с США в 2003 г. вторглась в Ирак с целью свергнуть режим С. Хуссейна и создать в этой стране демократические институты. С тех пор стабильность перестала быть отличительной чертой Ирака. Более того, в период пребывания на посту президента США Дж. Буша-младшего перспектива американского военного вмешательства в Иране также стала неотъемлемым элементом и американского, и российского внешнеполитических дискурсов. Благодаря этому Иран в России также перестал рассматриваться в качестве стабильного политического режима, несмотря на то что российско-иранское сотрудничество, в первую очередь в сфере ядерпой энергетики, оставалось одним из приоритетных направлений российской внешней политики. Благодаря американскому военному вмешательству в Ирак и опасений относительно возможного вмешательства в Иран страны Персидского залива утратили с точки зрения российского внешнеполитического дискурса свою главную черту — стабильность. Поэтому в концепции 2008 г. регион Персидского залива не был упомянут, а Ирак, Иран и другие страны этого региона были названы в числе стран нестабильного в целом Ближнего Востока.

Регион Большого Средиземноморья, где специфические проблемы Европы, Азии и Африки оказывают друг на друга значительное влияние, служил элементом территориализации российской внешней политики в концепции 2000 г. Однако к 2008 г. этот регион утратил свою значимость для российского внешнеполитического дискурса, в результате в итоговый вариант концепции 2008 г. этот регион не попал. Неудивительно, что Парижский саммит 2008 г., на котором государства этого региона заявили о создании Средиземноморского союза, хотя и широко обсуждался в российской прессе, не заслужил оценки в качестве события, способного повлиять на международные отношения в Средиземноморье в долгосрочном плане. Российская пресса представила этот саммит как попытку Франции, председательство которой в Евросоюзе во второй половине 2008 г. нельзя было назвать успешным из-за российско-грузинского конфликта и начала мирового финансового кризиса, продемонстрировать, что, несмотря на указанные неудачи, в целом председательство Франции было успешным.

Для концепции 2000 г. была характерна территориализация российской внешней политики в отношении стран южной части Западного полушария на два региона: Центральную Америку и Южную Америку. Принимая во внимание слабое значение этих регионов для российской внешней политики в 1990;е гг., представляется, что такая территориализация указанного региона в российском внешнеполитическом дискурсе в конце 1990;х гг. была не более чем наследием советского внешнеполитического дискурса;

ведь для него также было характерно выделение Центральной и Южной Америки. В 2000;х гг. значение Латинской Америки для российской внешней политики выросло благодаря восстановлению стратегического партнерства с Кубой, установлению дружественных отношений с крупнейшим экспортером нефти в Латинской Америке — Венесуэлой, а также нахождению общих подходов к важнейшим проблемам международной политики с Бразилией в рамках БРИКС. Новая российская внешняя политика в отношении Латинской Америки потребовала и новой территориализации внешнеполитического дискурса, благодаря чему в концепции 2008 г. появился регион Латинской Америки, внутри которого в качестве приоритетного был выделен Карибский регион.

Пока российская внешняя политика не позволяет объяснить причин, почему в концепции 2008 г. Карибский регион был выделен отдельно. Возможно, в будущем у России появится собственная внешняя политика в отношении стран Карибского региона, учитывающая как перспективы этого региона для реализации стратегических целей российской внешней политики, так и его недостатки. Однако возможно и то, что составители концепции 2008 г. «скопировали» Карибский регион из документов Евросоюза, где, как уже говорилось выше, существует традиция выделять регион Латинской Америки и Карибского бассейна. В этом случае следует говорить о значительно большей схожести внешнеполитических дискурсов в Москве и Брюсселе, чем принято считать. В пользу последней версии говорит и то, что концепция 2013 г. также не содержит указаний на конкретные особенности российской внешней политики в отношении стран Карибского бассейна, хотя и упоминает «латиноамериканские и карибские страны». Лишь в концепции 2016 г. мы встречаем упоминание Карибского сообщества — международной организации, объединяющей малые островные государства Карибского бассейна, созданной в 1974 г. Помимо Карибского сообщества концепция 2016 г. упоминает также такие международные организации, в которые входят страны Латинской Америки, как Сообщество латиноамериканских и карибских государств, Южноамериканский общий рынок, Союз южноамериканских государств, Центральноамериканская интеграционная система, Боливарианский альянс для народов нашей Америки, а также Тихоокеанский альянс.

Что касается Африки, то здесь за период между 2000 и 2008 гг. существенной территориализации не произошло. Вместе с тем нельзя не упомянуть еще одного отличия концепции 2008 г. от концепции 2000 г. — более поздняя концепция признает существование не только географически компактных, но и трансконтинентальных регионов. В концепции 2008 г. упоминается два таких региона. Во-первых, это регион, объединяющий страны «большой восьмерки». Концепция 2000 г. в этом отношении рекомендовала лишь «обращать значительное внимание на перспективы» сотрудничества между Россией и странами «большой семерки». Восемь лет спустя, когда упомянутые в предыдущей концепции «перспективы» стали реальностью, по крайней мере, с точки зрения российского внешнеполитического дискурса, в концепции 2008 г. появился новый регион. Во-вторых, эго регион БРИК, объединяющий Бразилию, Россию, Индию и Китай. Впервые возможность существования такого региона была сформулирована сотрудниками корпорации RAND, однако несколько лет спустя об этом регионе заговорили уже на уровне концепции внешней политики, причем не в США, а в России — одной из стран БРИК.

Таким образом, во внешней политике России произошли серьезные изменения между 2000 и 2008 гг.

Концепция внешней политики России 2013 г. в части, посвященной приоритетам российской внешней политики в отдельных регионах мира, гораздо меньше отличается от концепции 2008 г., чем концепция 2008 г. от концепции 2000 г. Это и неудивительно с учетом того, что при составлении концепции 2000 г. значительную роль сыграла российская элита, сформировавшаяся в период президентства Б. Н. Ельцина, в то время как при составлении концепций 2008 и 2013 гг. в обоих случаях значительную роль играли политические лидеры, входящие в «ближний круг» В. В. Путина, премьер-министра России в 1999 и 2008—2012 гг. и президента в 2000—2008 гг. и вновь — начиная с 2012 г. Вместе с тем нельзя не указать и на некоторые отличия концепции внешней политики России 2013 г. от более ранних основополагающих документов российской внешней политики.

Так, в концепции 2013 г. в качестве негативного феномена международной политики впервые оценивается неодинаковое отношение некоторых крупных держав мира к схожим проблемам международных отношений, в первую очередь — в сфере международной безопасности. Так, в ней говорится, что серьезных потрясений в международной политике удастся избежать единственно в случае соблюдения «универсальных принципов равной и неделимой безопасности применительно к евроатлантическому, евразийскому и азиатско-тихоокеанскому пространствам». В самом деле, хотя Евро-Атлантический, Евразийский и Азиатско-Тихоокеанский регионы присутствовали по отдельности и в тексте концепции 2008 г., лишь в 2013 г. было заявлено о том, что к одинаковым процессам, происходящим в этих регионах, некоторые крупные державы пытаются применять разные принципы. По сути, речь идет о «двойных стандартах» применительно к странам, относимым к разным регионам мира. Правда, в самой концепции 2013 г. понятие двойных стандартов используется лишь применительно к стандартам в области защиты прав человека.

За последующие годы эта проблема не утратила свою актуальность. Неудивительно, что в концепции 2016 г. вновь говорится об актуальности соблюдения «универсального принципа равной и неделимой безопасности», но уже применительно не только к Евро-Атлантическому, Евразийскому и Азиатско-Тихоокеанскому регионам, как это было в концепции 2013 г., но и к другим регионам. Ведь, как было показано выше, в каждом государстве существуют свои, отличные от других государств, принципы деления мира на регионы, причем эти принципы, как было продемонстрированы выше на примере детального сравнения российских концепций внешней политики 2000 и 2008 гг., могут меняться с течением времени даже в одной стране. Таким образом, деление мира на регионы условно, однако оно порождает реальную практику использования «двойных стандартов» но отношению к странам, относимым к разным регионам, что пренягствует обеспечению мира и безопасности как в масштабе отдельных стран и регионов, так и на глобальном уровне.

Об условности деления мира на регионы и о реальности применения «двойных стандартов» к странам, условно отнесенным к разным регионам мира, писал и автор данного учебника^[27], вводя понятие «региональный подход», под которым понимается дискриминация стран по региональному признаку, присутствующая в практике внешней политики крупных держав. Упрощенно, речь идет о ситуации, когда, в представлениях того или иного лидера, то, что «позволено» европейской стране, «не позволено» ближневосточной стране. Хотя в концепции 2013 г. на наличие таких ситуаций в практике международной политики указывается как на негативный фактор, препятствующий обеспечению безопасности на международном уровне, следует констатировать, что такие ситуации в современной международной политике не являются редкостью, соответственно, их необходимо учитывать и в ходе аналитической работы. В данном контексте нельзя не указать как минимум два аспекта.

Во-первых, учет регионального подхода в аналитической работе позволяет повысить точность прогнозов. Ведь если тот или иной политический лидер полагает, что та или иная ситуация допустима в одном регионе мира, но недопустима в другом, то его готовность предпринять активные действия для предотвращения наступления такой ситуации во втором регионе по сравнению с первым окажется выше — в соответствии с выводами предыдущей главы учебника. Соответственно, во втором регионе сценарий, при котором держава, представляемая данным лидером, вмешается в ход событий, окажется более вероятным, чем аналогичный сценарий в первом регионе. Во-вторых, учет регионального подхода в аналитической работе позволяет сделать ее результаты более привлекательными для конкретного заказчика, поскольку для тех людей, которые будут контролировать качество этой работы от лица заказчика, также может быть характерна приверженность региональному подходу. Иными словами, некоторые представители заказчика могут согласиться с выводом аналитиков о том, что тот или иной сценарий развития ситуации, например в европейской стране, является более вероятным, чем другие сценарии, но могут не согласиться с подобным же выводом, сделанным для ближневосточной страны.

В начале второй главы учебника указывалось на «человеческую» сторону процесса принятия внешнеполитических решений. К «человеческим» проявлениям во внешней политике — пусть такие «человеческие» проявления и не заслуживают ничего, кроме осуждения, — относятся и фобии, обусловливающие возникновение предрассудков у политических лидеров, их советников, государственных деятелей и чиновников, разведчиков и аналитиков, лоббистов и ученых — у всех тех, кто принимает активное участие в процессе выработки внешнеполитических решений. «Региональный подход» является лишь одним из примеров таких предрассудков, однако можно с сожалением констатировать, что многим политическим лидерам, как и многим простым гражданам, свойственны проявления предрассудков по национальному, расовому, религиозному, языковому и т. п. признакам, причем их нетерпимость оказывает влияние и на их роль во внешней политике своих стран. И как бы печально это ни звучало, аналитики должны принимать во внимание предрассудки политических лидеров, включая и их склонность к дискриминации стран, относимых ими самими к одним регионам мира, по сравнению со странами, причисляемыми ими к другим регионам мира.

Вопросы и задания для самоконтроля

• 1. Дайте определение категории «регион» с точки зрения различных теоретических направлений в пауке о международных отношениях.
• 2. Покажите основные причины возникновения новых регионов, приведите примеры регионов, сформировавшихся в последние 50 лет.
• 3. Продемонстрируйте основные причины исчезновения регионов с политической карты мира, приведите примеры регионов, исчезнувших за последние 50 лет.
• 4. Назовите примеры регионов, изменивших свои географические очертания за последние 50 лет, перечислите причины этих изменений.
• 5. Продемонстрируйте взаимосвязь между внешней политикой государства и способом деления мира на регионы, принятую среди политической элиты этого государства.
• 6. Какие изменения в делении мира на регионы произошли у политической элиты США в начале XXI в.
• 7. Какие изменения в делении мира на регионы произошли у политической элиты России в начале XXI в.

Практические задания (кейсы)

• 1. Представьте, что вы работаете в аналитическом центре, и вам дали задание подготовить и провести конференцию по проблеме химического оружия нацистской Германии, захороненного союзниками на дне Балтийского моря после окончания Второй мировой войны. Составьте список глав дипломатических представительств государств, а также глав представительств международных организаций, работающих в Москве, которым вы направили бы приглашения на эту конференцию.
• 2. Внимательно ознакомьтесь с Рекомендациями по выходу из игры с нулевой суммой, содержащимися в докладе рабочей группы по будущему российско-американских отношений «Российско-американские отношения на постсоветском пространстве: как преодолеть игру с нулевой суммой?», подготовленном Михаилом Троицким и Самуэлем Чарапом^[28]. Какие из этих рекомендаций могли бы быть применены к российско-китайским отношениям, если заменить в них слово «США» на слово «Китай», а слово «Вашингтон» на слово «Пекин»?

• [1] Tassinari /•'. Маге Europaeum: Baltic Sea Region Security and Cooperation from post-Wallto Post-Enlargement Europe. Copenhagen: University of Copenhagen, 2004.
• [2] Morgenthau H.J. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace. New York: Knopf, 1948.
• [3] Strange S. What Is Economic Power and Who Has It? // International Journal. 1975. Vol. 30(spring). P. 207−224.
• [4] Бжезинский 3. Великая шахматная доска: господство Америки и его геостратегическиеимперативы. М.: Международные отношения, 1998.
• [5] Brzezinski Z The Choice: Global Domination or Global Leadership. New York: Basic Books, 2004.
• [6] Myers D. J. Threat Perception and Strategic Response of the Regional Hegemons: AConceptual Overview // Regional Hegemons: Threat Perception and Strategic Response / ed. bvDavid Meyers. Boulder: Wcstview Press, 1991. P. 1—30.
• [7] Mitrany D. A Working Peace System. New York: Quadrangle Books, 1966.
• [8] Waltz К. Globalization and Governance // Political Science and Politics. 1999. Vol. 32.No. 4 (December). P. 693.
• [9] Цыганков П. А. Эрнст Б. Хаас о функциональном сотрудничестве как условии преодоления конфликта и достижения политической интеграции // Теория международных отношений: хрестоматия / под ред. П. А. Цыганкова. М.: Гардарики, 2003. С. 316—320.
• [10] Haas Е. В. Beyond the Nation-State: Functionalism and International organization. Stanford: Stanford University Press, 1964.
• [11] Rosenau J. N. Capabilities and Control in an Interdependent World // InternationalSecurity. 1976. Vol. 1. No. 2 (autumn). P. 32—49.
• [12] См., напр.: Alter К. J. The European Union’s Legal System and Domestic Policy: Spilloveror Backlash? // International Organization. 2000. Vol. 54. No. 3. P. 489—518.
• [13] Buzan В., Weever О. Regions and Powers: The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
• [14] Buzan B., Wxver O., Wilde J. de. Security: a New Framework for Analysis. Boulder &London: Lynnie Rienner, 1998.
• [15] Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и Шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2008.
• [16] Albeit M. t Jacobsen D., Lapid У. (eds.) Identities, Borders, Orders: Rethinking InternationalRelations Theory. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2001.
• [17] См., напр.: Vasilieva N. BRIC Institutionalization: Russia’s World Political Strategy //Presentation at the 21st International Political Science Conference. Santiago de Chile.2009. July 12.
• [18] Department of State. URL: http://www.state.gov.
• [19] Министерство иностранных дел РФ. URL: http://www.mid.ru.
• [20] Joenniemi Р. Cooperation in the Baltic Sea Region. London: Taylor and Francis, 1993.
• [21] См., напр.: Browning С., Lehti М. (eds.) The Struggle for the West: A Divided/ContestedLegacy. London: Routledge, 2009.
• [22] Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена Президентом РФ28 июня 2000 г.
• [23] Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена Президентом РФ12 июля 2008 г.
• [24] Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена Президентом РФ12 февраля 2013 г.
• [25] Концепция внешней политики Российской Федерации. Утверждена Президентом РФ30 ноября 2016 г.
• [26] Oskanian К. The Balance Strikes Back: Power, Perceptions, and Ideology in GeorgianForeign Policy, 1992—2014 // Foreign Policy Analysis. 2016. Vol. 12. No. 4 (October). P. 628—652.
• [27] Ланко Д. А. Влияние регионального подхода на внешнюю политику (на примере России и США в 2000;2008 годах).
• [28] URL: http://www.svop.ru/files/meetings/m009313366376571.pdf.