Получение выгод как цель «изобретения традиции»

Но в каких целях ведется эта «охота», производится «конструирование традиции»? Ответ постмодернистов: для получения определенных преимуществ — политических, социальных, экономических и т. п.

Так, во время карабахского военного конфликта между Арменией и Азербайджаном в начале 1990;х гг. наряду с «громкой» войной на полях сражений велась «тихая», но не менее яростная борьба на полках «Выставки новых поступлений» библиотеки Музея антропологии и этнографии РАН. Здесь «воевали» отпечатанные на неказистой бумаге в мягких обложках малого формата книжки, явно изданные в каких-то местных, плохо оборудованных типографиях.

Но дело, конечно, не во внешнем виде, а во «внутреннем» их содержании: в одних «исторически» доказывалась «исконность» пребывания на «родной» Карабахской земле одного этноса и «пришлость» другого, в других утверждалось это же, но «с точностью до наоборот» в пользу другого народа.

Другим примером использования «традиции» для получения выгод может служить движение Маоританга — активистов народа маори Новой Зеландии, начавшееся с 1980;х гг. Ее лидеры заявляют, что традиции аборигенов должны занимать место не менее значимое, чем англо-новозеландские, т. е. «белого» населения. Они начали деятельность по возрождению своей «исконной» культуры, противопоставляемой европейской цивилизации, как показал анализ их идеологии — в духе «благородного дикаря» Ж.-Ж. Руссо. На самом деле, главная их забота — не прошлое, а настоящее, и деятельность Маоританга — политическая игра, имеющая цель повышения статуса аборигенного населения.

По мнению постмодернистов, даже если «возрождаемый» элемент культуры действительно имел место, в новой обстановке его функция становится иной, поскольку формируется отношение к «традиции», как к своей интеллектуальной собственности, со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде требований экономических и социально-политических преимуществ.

Этнос как «воображаемое сообщество»

Именно «изобретение традиции», производимое группой для достижения своих целей, с точки зрения постмодернистов, есть механизм образования этносов. А поскольку это сознательная творческая деятельность, то этническим группам отказывается в праве на объективную, т. е. не зависимую от человеческого сознания, реальность, относя их к так называемым «воображаемым сообществам». «Воображенные сообщества» — это коллективы людей, бо? льшая часть членов которых не сталкиваются «лицом к лицу», иначе говоря, не являются контактной группой, но при этом они «представляют» свое единство, «воображают» свою целостность, общность своих надежд и судеб.

Не случайно сторонники постмодернистского подхода в объяснении феномена деления человечества на народы предпочитают употреблять понятие «этничность», «этническая идентичность», а не «этнос». Это, казалось бы, несущественное различие для них принципиально важно: использование понятия «этнос» как бы утверждает объективную реальность данного явления, в то время как слово «этничность», т. е. представление о принадлежности к этносу, может предполагать, что эта категория сознания не имеет объективного соответствия. Фигурально выражаясь, этнос для постмодернистов — домовой русских народных верований: можно исследовать представления о нем, но в реальности он не существует.

В рамках постмодернистского дискурса этничности существует две точки зрения на субъект се конструирования: одна сводится к тому, что этот процесс происходит спонтанно и преследует достижение целей всей группы, другая, доминирующая, утверждает, что он направляется представителями элиты в своих собственных интересах. Лидеры-идеологи, а в первую очередь, это гуманитарная интеллигенция, демагогически декларируют единство этноса на основе якобы реальной общности происхождения и культуры, продуцируют те или иные идеи и цели, которые объявляются «волей народа», «национальными интересами», и они, действительно, обычно, воспринимаются членами группы, как общие. Усилия элиты направляются на мобилизацию группы, на действия в виде политических движений и других форм, в том числе принимающих вооруженный характер, используя, при этом, средства массовой информации, которые транслируют выдвигаемые элитой идеи в массы. Если элит в государстве несколько, то их соперничество в борьбе за те или иные преимущества, вызывает апелляцию каждой из них к «своей» этничности.

При этом в качестве символов общности формируемой группы, которая становится этнической единицей, используются явления, события, предметы, которые объявляются исконно ей присущими, пусть даже они изобретены намеренно и в относительно недавнее время, как уже упомянутый шотландский килт.

Главная роль в механизме формирования этничности постмодернистами отводится так называемому «печатному» капитализму, при котором образованность стала всеобщей и получила развитие полиграфическая продукция, ставшая массовым товаром. Тексты печатаются на определенных языках, их читают только знающие эти языки, и потребители печатной продукции данного языка начинают осознавать свою общность и «воображать» свою этничность. Особую роль среди полиграфических изданий играет ежедневная газета, благодаря которой люди ощущают связи с государством или его регионом, осознавая их как этнические. На более позднем этапе печатная продукция на «родном» для этноса языке в процессе его «воображения» дополняется другими СМИ, прежде всего радио и телевидением.

Само чувство этнической принадлежности в постмодернистском дискурсе рассматривается как социальная форма лояльности к своей группе, которая и объявляется этносом. Механизм такой лояльности может иметь экзистенциальный, т. е. скрытый, внутренний, необъяснимый характер, представляя собой человеческую потребность иметь преемственную принадлежность: «Не иметь чувства преемственности означает личностную смерть» (Ж. Девосе).