Методологические взгляды Гиддингса

По мнению Гиддингса, «главы, которые Милль посвящает логике нравственных наук, остаются навсегда прочным основанием социологического метода», хотя «последние успехи научного духа и вынуждают сделать некоторые добавления». Гиддингс стоит на той точке зрения, что социология должна пользоваться всеми методами: пренебречь каким-нибудь методом значит сделать бесполезным употребление всех остальных. Спор, занимавший целое поколение об относительных достоинствах исторического и априорного методов в общественных науках, он предлагает поэтому сдать в архив. История без дедукции есть хаос. Дедукция без проверки есть «свет, какого никогда не видали ни на суше, ни на море». Тем не менее Гиддингс выдвигает в социологии на первый план «обобщения, объясняемые посредством дедукции», т. е. социология «должна обыкновенно начинать свои исследования наблюдением, а оканчивать их дедуктивным подтверждением и объяснением». Однако он не считает и этого правила безусловным. «Единственное строгое правило заключается в том, чтобы во всяком исследовании любой науки дедукция и опыт комбинировались в том или другом порядке. Мало того: если хорошенько поразобраться, мы найдем, что в каждом приеме заключается и другой. Мы не только не должны исключать дедукцию из предварительного приема наблюдения или наблюдение из окончательного объяснения, но и не могли бы этого сделать». Гиддингс хочет только, чтобы исследования, в коих дедукция играет наименьшую роль, всегда предшествовали исследованиям, в коих ей принадлежит наибольшее значение. Он старается даже установить порядок, в каком должны вестись социологические исследования, по степени преобладания в них индукции или дедукции, причем чем далее подвигается социолог в своем исследовании, тем сложнее делаются приемы, к которым он должен обращаться. В частности, Гиддингс останавливается на приемах классификации, обобщения и дедукции, отмечая попутно ошибки, какие делаются современной социологической литературой в методологическом отношении. Между прочим, он протестует против того, что «большая часть социологической литературы написана в стиле биологической номенклатуры», так как социологи имеют обыкновение подводить общественные явления под чисто биологические категории. Каждая отдельная наука должна иметь свои классификации, свои собственные термины. Эмпирические обобщения, которые социология делает при помощи сравнительного и исторического методов, «этих двух форм метода сопутствующих изменений», могут достигать большой точности, но все-таки они имеют значение только вероятностей и должны быть контролируемы при помощи дедукции. Что касается до последней, то Гиддингс не скрывает ее опасности. «В течение долгого времени, — говорит он, — общественные науки шли совершенно противонаучным путем. Разрешив человеческую природу в ряд абстракций, пытались проверять всевозможные дедукции посредством прямого сравнения со статистикой и историей, как будто эти конкретные вещи могли соответствовать дедуктивным истинам, пока последние еще не комбинировались в одно сложное целое». Гиддингс рекомендует непременно соединять отдельные отвлеченные выводы, чтобы получать некоторые общие заключения, которые уже и не будут отличаться от обобщений истории и статистики. Например, с одной точки зрения мы имеем право смотреть на всех предпринимателей одного и того же рода как на конкурентов, и это может объяснить нам очень многие явления экономической жизни, но для понимания всей действительности мы не должны упускать из виду и другой точки зрения, с которой те же самые предприниматели окажутся по отношению друг к другу товарищами, солидарными в защите интересов своего класса. Поэтому, говорит Гиддингс, и отличительный прием социологии должен быть развитым в конструктивный метод, который позволительно назвать методом психологического синтеза. Социолог должен стремиться к постоянному вниманию по отношению к психическим возможностям великого целого, в коем происходит человеческая борьба. Он должен с большим вниманием относиться к пренебрегаемым или незамеченным факторам человеческого действия, как химик к неизвестным элементам. Если он обладает способностью научного воображения, он должен идеально соединить все факторы и пытаться открыть условия и законы их комбинаций. Только тогда социолог будет в состоянии сделать из дедукции пробный камень сравнения с историческими фактами и научными данными.

Общий вывод Гиддингса — в пользу психологического синтеза. Само собой разумеется, что психологию он берет в научном смысле. «Призраки и символы фантастической психологии, — говорит он, — довольно долго господствовали в общественных науках. Приятно ли нам это или нет, мы должны отказаться от наших иллюзий и научиться заменять их истинами разумной психологии». От каждого, занимающегося социальными науками, он требует умения быть критическим наблюдателем психологических данных, на которых основываются эти науки. Долговременный спор об относительном достоинстве дедукции или историй Гиддингс считает возможным разрешить окончательно на основании того, что представляет собою современное научное движение в сфере общественных наук. «Кто, — говорит он, — лет двенадцать—пятнадцать тому назад надеялся, что наука сделает гигантские шаги вперед от приложения исторических исследований к политическим и экономическим вопросам, не мало должен был разочароваться. Произошла очевидная реакция в сторону более свободного пользования анализом и дедукцией, но эти методы нельзя уже употреблять так, как прежде. Основы исследования должны быть расширены; бесчисленные факты, прежде игнорировавшиеся, должны быть приняты в расчет. Интересно отметить, что в то самое время, как этот вывод медленно входил в научное сознание, новый дух был сообщен теоретическим занятиям людьми, которые подошли к ним с психологической стороны. Несомненно, новым направлением, чувствуемым во всех отраслях экономической науки, мы обязаны тому исследованию, какому эти люди подвергли психологические предпосылки политической экономии. То же самое можно сказать о сравнительном правоведении. Но здесь новые взгляды не похожи на старые. После того, как исторические изыскания обнаружили существенную относительность всех систем права, исследование направляется теперь на субъективную или психологическую основу исторических систем. Конечно, учение, которое должно отсюда возникнуть, не будет похоже на представления XVIII в., но каково бы оно ни было, еще более и более распространяется убеждение, что будущие успехи наук о праве в значительной мере зависят от более глубокого изучения психологии права. А ведь правоведение и политическая экономия суть лишь две науки из обширного круга наук, основанного на социальной психологии».