Естественное и искусственное. 
Сознание и психотехника идентификации

Типы описания. Знак и символ. Еще раз зададимся вопросом: в каком смысле можно гарантировать сформированность психического процесса с заданными свойствами? Во-первых, есть психические процессы, которые сначала предстают во внешней форме. А внешняя форма — это форма деятельности — та, которую всегда можно объективно описать. Именно возможность такого объективного описания деятельности и есть гарантия того, что действие может быть сформировано, это и является условием всякого формирования. Во-вторых, описание деятельности затем интерпретируется для испытуемого как ее норма, знание о деятельности выступает в функции предписания к деятельности. Испытуемый это предписание должен принять. Таким образом, деятельность должна быть описана, это описание должно быть интерпретировано как норма деятельности и эта норма должна быть принята как предписание к деятельности. Поэтому исследователь может сказать: «Если будешь делать то, что тебе предписано, в результате будешь иметь такую-то способность, которая обладает такими-то свойствами». Это логико-семиотическая и личностная (или субъективная) стороны такой гарантированности. Психологическая сторона, изучаемая в психологии П. Я. Гальперина, — это закономерности интериоризации, которые психолог использует в процессе своей работы. Их тоже можно представить однозначно, «деятельностно», предписательно.

Следовательно, в теории поэтапного формирования содержится существенная предпосылка. Помимо деятельностной природы психики утверждается тезис о семиотической природе психики. Этот тезис обосновывается практико-психологически: нельзя что-то сформировать, не опосредовав это содержание знаковой структурой. Он реализуется в практике формирования, и в описанной ориентировочной схеме действия, и в речевой форме действия, на необходимости которой так настаивал П. Я. Гальперин. Социологически это связано с рациональной природой деятельности, ее воспроизводством и проектированием на логико-семиотических моделях. Отсюда следует огромное значение грамотного описания надиндивидуальных объективных реальностей. Особенно важно видеть и описывать именно целостности и найти удачный способ их грамотного аналитического членения и последующего (в том числе психологического) синтеза.

К этому добавляется и еще одна предпосылка, сформулированная французской социологической школой, Л. С. Выготским и др. Это представление об интериоризации в широком смысле слова. В том смысле, что сначала есть внешняя форма, а затем уже внутренняя. Так, в рамках последовательного деятельностного подхода внешнее — это деятельность и только деятельность. Общение существует в деятельности и для деятельности. Поэтому внутреннее может быть только особой формой деятельности, которая формируется посредством включения в деятельность. А знаково-символическая репрезентация деятельности, ее использование в функции предписания позволяет управлять этой внутренней формой деятельности, ее становлением и развитием.

Здесь деятельность обозначает не только психотехнический принцип: чтобы что-то уметь, знать, нужно проделать это самому, но также и некоторую надиндивидуальную рационально прозрачную действительность (поэтому принципиально описываемую). Более того, эта действительность в сущности всегда опосредована знаковым мышлением, т. е. это действительность, описанная до своего описания. Другими словами, всякая деятельность в сущности изначально является мыследеятельностью (Г. П. Щедровицкий), рефлектированной и рационально прозрачной для мышления действительностью. Эту последнюю (у Гальперина это ориентировочная схема деятельности) испытуемый должен только осуществить, т. е. необходимо индивидуальное выполнение извне заданной и объективно описанной деятельности. Причем, чтобы гарантировать сформированность психического свойства, необходима также и существенная точность описания — деятельность должна быть описана так, чтобы любой индивид данного класса (способностей) мог ее однозначно воспроизвести по описанию. Точность поэтому здесь задается критерием воспроизводимости действия по заданному описанию. А это, как мы видим, и есть одно из оснований гарантии того, что мы что-то сформируем.

И как раз здесь возникает следующий круг проблем. Во-первых, индивиду противостоит не только деятельность, но и что-то другое, а это другое требует по крайней мере своего языка описания. Ибо понятно, конечно, что любовь матери к своему ребенку нельзя описать так же, как процесс забивания гвоздя. Во-вторых, появляются уникальные объекты и действия (факт уникальности внешних объектов), подлежащие интериоризации. Каждая мать любит по-своему, хотя и здесь не исключена некоторая культурная унифицированность. А это новые проблемы для описания. В этих случаях психолог может (правда, уже со значительно меньшей уверенностью) тоже сказать: «Опишите мне это по возможности точно, и я смогу это сформировать». И эта задача ставится не только перед логиком, социологом и вообще перед объективными науками, но теперь она снова возвращается к самому экспериментатору как существенному условию формирования психики. Дело в том, что привычный язык, а тем более технизированный язык описания деятельности, вряд ли является лучшим средством для описания, например, феноменов общения. Он «слишком точен» для этого. И вообще язык не первичное средство описания, первичным является символ, а отсюда и символическая реальность психики, и символическое описание психических состояний. Да и ребенок, не зная языка, усваивает очень многое, есть доязыковый этап в развитии ребенка, есть доязыковая форма усвоения опыта. Этот опыт ребенок усваивает, опираясь, ориентируясь на некоторые символические структуры, идентифицируясь с символами, обозначающими условия нашей социальной и психической жизни (М.К. Мамардашвили, А. М. Пятигорский, 1982).

Понятие естественного и искусственного в психологии и проблема описания психотехник. Итак, как говорилось, концепция П. Я. Гальперина оперирует исключительно с деятельностной психикой или психикой объективированной, рационализированной и сформированной извне. Такого рода психология неявно ориентирована на интеллект, на, возможно, самую управляемую психическую структуру. Но остается еще некоторая «естественная» психика, и психика несформированная. Тогда психическую реальность можно представить как состоящую из двух частей. Одна часть опосредована деятельностью и ее нормативностью, а другая — не связана прямо с ее формированием. Поэтому естественно, что может быть как деятельностная психология, так и «естественная». Тогда нужно констатировать наличие двух реальностей в одной целостности (реальности естественной и искусственной), что порождает проблему их взаимодействия.

Деятельность может стать как искусственным продолжением имманентной, естественной психики, так и препятствием для ее нормального функционирования. Когда естественная психика рассматривается с точки зрения деятельной, активной, на нее направляется негативная оценка, и ставится задача ее нивелирования, снятия (подавления). Это та ситуация, которая встречается на пути деятельностной (объективной) психологии, когда естественная психика становится препятствием активного формирования. В таком случае «естественная» психология возникает внутри деятельностной, она как бы прорывается, когда преступают границы ее нормального функционирования. Поэтому должна существовать некоторая психотехника, обеспечивающая нормальное функционирование деятельностных психических процессов, направленная или на подавление естественных импульсов, или на переориентацию их, чтобы они не противодействовали нормальному функционированию деятельности, или же происходит компромисс двух реальностей и синтезируется что-то третье.

Такого рода психотехника как нечто первичное должна быть прежде всего естественным реагированием, опосредованным необходимостью сохранения целостности (самотождественности) психики (и возможно, что принцип самотождественности является некоторым фундаментальным принципом существования психики). В этом отношении психотехника — это непосредственная реакция психики в состоянии ее не-тождественности самой себе, направленная на достижение самоотождествления. Поскольку же разотождествление вызывается искусственным моментом (деятельностью), то и такие психотехники тоже должны вбирать в себя этот искусственный момент (поскольку они являются именно реакцией на искусственное) и воспроизводиться. В этом моменте воспроизводства и состоит собственно техничность психотехники. Его развитие состоит в том, что психотехника как некоторый механизм самоидентификации, собирания себя в ситуациях внутренних разрывов психики объективируется вовне и воспроизводится в культуре как психологическая техника. И эта психотехника как особая культура деятельности, обслуживающая базовый психический деятельностный процесс, существует изначально вовне, как внешняя субъекту культура, которая актуализируется, когда появляются препятствия в осуществлении нормативной деятельности, разотождествлсния в психике и пр. Человек и его психика, как и всякий естественный объект, подчиняется естественным законам природы, поэтому его формирование имеет свои границы и его результат в случае нарушения этих границ может оказаться противоположным первоначальному замыслу. Тогда на первый план выступает естественная психика и т. п.

Таким образом, гармонию естественных и искусственных психических процессов обеспечивает такая психическая деятельность, которая тоже «отливается» в культуре в особые образцы психотехнических фигур. Они учитывают свойства деятельностной психики и психики естественной, и в этом их особенность. Если смотреть на такой психотехнический механизм со стороны (изнутри) естественного, то мы получим форму естественно-искусственного (как, например, способ ориентировки человека в незнакомой социальной среде, когда он пользуется своим индивидуальным опытом). В процессе воспроизводства такого психотехнического механизма (такого опыта) происходит «оискусствление» естественного (аналогично тому, как человек осваивает незнакомую для него социальную среду). При осмыслении психотехнического механизма со стороны искусственного получим форму искусственноестественного (как, например, мать оформляет извне естественные реакции ребенка), т. е. процесс оформления естественного и, таким образом, его «оискусствления». Используя такие формы описания, можно, по-видимому, продвинуться в описании психотехник (Г. П. Щедровицкий).

Но все же оппозиция естественное психическое состояние — деятельностное состояние непроста и в процессе своего разрешения может многократно усложняться. Внутри некоторой новой целостности (вторичной) психотехнического механизма может образоваться новый разрыв, новая оппозиция, которая должна будет разрешаться новым психотехническим механизмом и т. д. Следовательно, речь должна идти о некоторой иерархии психотехнических механизмов и отношениях замещения (в смысле разрешения конфликтов) между ними. Это некоторая психотехническая вертикаль и одновременно обозначение как бы интенсивного развития психотехники. Но есть и горизонталь или экстенсивный модус рассмотрения психотехник как рядоположенных (ситуаций разрывов психической жизни). В нашей логике должна быть еще и объемлющая психотехника, собирающая в единое целое (в самотождественность) все эти горизонтальные психотехники. Как, впрочем, и психотехника, собирающая в определенное единство горизонталь и вертикаль. При таком описании душевная (психотехническая) жизнь человека предстает как сложное, глубоко культурно опосредованное психическое единство. Теперь, если возвратиться к П. Я. Гальперину, можно сказать, что условием формирования (деятельностной) психики являются часто очень сложные цепочки психотехнических механизмов, связывающих в единое целое естественную и деятельностную психику.

Символ. Сознание. Идентификация. Попытаемся подвести некоторые итоги. Как мы уже говорили, в концепции психики человека Гальперина никак не объясняются моменты мотивации деятельности, принятия задачи и т. п. Пытаясь понять их природу, интересно обратиться к определению психики человека П. Жане, Л. С. Выготским, М. М. Бахтиным и др. Они, в отличие от П. Я. Гальперина, прежде всего обращали внимание на опосредованность формирования деятельности социальными (не деятельностными) нормативами. И на этой противоположности (принципа деятельности и принципа социальности) следует остановиться.

Почему внешняя ребенку воля так свободно принимается? Потому что отношения «ребенок — взрослый» к этому времени уже отлажены и сформированы. У ребенка существует символ авторитета взрослого и, таким образом, особый способ осознания себя и его символика. Но само сознание ребенка раннего школьного возраста ставит границы формирующей инициативе. Что-то, повидимому, нельзя сформировать в условиях такого сознания. Ведь некоторые исследователи считают, что достаточно изучить класс задач, выделить алгоритм их решения, затем сформировать такой алгоритм в процессе решения задач и проблемы формирования решены. Таким образом психолог поступает по аналогии с кибернетиком и программистом. Ведь для них действительно единственной задачей является построить алгоритм, но они вводят его в машину. В таком случае задача формирования, предельно рационализированная, все превращает в технику. Но ведь понятно, что можно нечто знать, уметь, но не понимать. И дело, например, в том, что пониманию нельзя так просто научить, тем более научить напрямую, «в лоб». Понимание скорее приходит, чем ему научаются. Можно лишь говорить об условиях понимания, можно их даже как-то проектировать, но это будут не столько условия деятельности, рационального мышления, сколько условия сознания. Именно по отношению к сознанию, к условиям осознания можно говорить о понимании. Но необходимость согласовывать формирование с условиями и возможностями сознания, условиями осмысленности, условиями рациональности не ставится в деятельностной психологии как задача, а если даже и ставится, то только грубо эмпирически, а это мало что решает.

Условия сознания — это одновременно и условия понимания. Понимать же можно прежде всего смысл. Причем смысл (понимание) является условием возможности как знания, так и умения. В этом фундаментальная первичность смысла, понимания (и сознания). «Понять» этимологически и логически обозначает захватить к себе (в себя), присвоить, сделать собственным достоянием. Мы говорим, что кто-то что-то понимает, если он это нечто употребляет и таким образом присваивает некоторую вещь себе. Но что-то можно присваивать только ради чего-то или просто осмысленно. Другими словами, смысл предшествует всякому присвоению, всегда существует в нем, в самом акте. Но смысл в прямом значении присвоить нельзя, ибо он не вещь, его нельзя потрогать руками. Со смыслом можно только идентифицироваться. Смыслы (символы) и есть нечто собственно социальное, через что осмыслено (понято) все другое (в том числе и деятельность).

В таком случае эти смыслы, как совершенно объективные социальные символические конструкции, требуя понимания, являются своеобразными двигателями, заданными, воплощенными в культуре, свернутыми энергиями человеческого развития. Индивид, понимая, включаясь, идентифицируясь с символом, как бы развертывает, вбирает в себя свернутую в нем энергию, социальную силу. Но понимание символа (смысла) уже требует понимания (идентификации), предполагает уже идентификацию со смыслом. Поэтому есть некоторые круги идентификаций, постоянные возвращения к пониманию или возвращения понимания к себе. Но должна быть некоторая иерархия символов и прохождение по этой иерархии в индивидуальном развитии индивида (сознания). В такой иерархии идентификация с одним символом предполагает возможность идентификации с последующим. Есть в истории индивидуального сознания некоторый первый, первичный символ и первичное понимание, первичная идентификация, что и ставит человека на путь социального развития, на путь развития сознания. И таким символом, первосимволом является символ (любящей) матери. А первичная любовная идентификация с матерью, точнее — с символом матери, с ее материнской любовью задает первичный акт человеческого сознания.

Из всего сказанного следует, что понятие идентификации и социальных символов (смыслов) фундаментально для психологии, и для психологии развития в особенности. Условием возможности деятельности является идентификация, например идентификация с определенной социальной ролью. Идентификация — это идентификация именно сознания. Именно она дает энергию деятельности и является ее основой. Поскольку же идентификация — это отождествление самосознания с определенной социальной позицией, она всегда ориентирована на социальное окружение, которое просвечивается через призму этой идентификации. Поэтому идентификация представляет собой всегда диалог, как внешний, так и внутренний. В этом отношении и деятельность может быть развернута только на базе определенной идентификации самосознания и в пространстве определенного социального диалога. Изоляция деятельности из социального диалога представляет собой абстракцию.