Ценностно-нормативная модель социогенеза и политические культуры

Обобщая анализ типологий политических и деловых культур, можно признать, что в самой истории формирования и использования концепта политической культуры содержится ее чрезвычайно перспективное ядро, позволяющее строить достаточно ясные модели и на их основе прослеживать четкие и конструктивные перспективы междисциплинарных исследований.

Анализ политической культуры не может ограничиваться рассмотрением только психологических феноменов. Вне выявления объективных факторов формирования политических ориентации общество попадает в замкнутый цикл воспроизводства политической культуры, становящейся барьером развития. Необходим учет широкого спектра факторов объективного характера: от реального поведения, опыта повседневности, социальных практик традиций до институциональной среды, включая право. Это позволяет не только учитывать роль политической культуры в выработке и проведении решений, проектов, программ, но и возможности управления развитием самой политической культуры.

В этом плане новые перспективы открывает ценностно-нормативная модель социогенеза, которая не противопоставляется традиционному подходу или его альтернативам, а может рассматриваться как их обобщение и систематизация.

Политическая культура суть проявление социогенеза в контексте его ценностно-нормативного, институционального содержания. С этой точки зрения культура выступает системой порождения, хранения и трансляции социального опыта. Такой подход позволяет обобщить ценностный (культура как система ценностей), нормативный (культура как система норм, правил, традиций), деятельностный (культура как способ жизни) и «человекотворческий» (культура как «машина» социализации) подходы к пониманию культуры. Соответственно, и политическая культура, являясь системой порождения, храпения и трансляции политического опыта, выступает как совокупность ценностей и норм, обеспечивающих формирование, сохранение и развитие общества. А поскольку любая культура реализуется в сознании и поведении ее носителей, постольку и политическая культура выражается в соответствующем политическом сознании и поведении социальных групп и отдельных личностей. Кроме того, культура — не только и не столько некий ментальный план, сколько именно фреймовая структура образа жизни конкретного социума, соответствующего социального опыта.

К базовым ценностям социогенеза относится прежде всего безопасность, позволяющая преодолевать угрозы физическому существованию, прочие страхи и неопределенности довольно широкого плана. Именно стремление к менее опасному обеспечению питанием и другими жизненными ресурсами, продолжению рода лежит в основе образования обществ, групп самого различного уровня. Учет данного обстоятельства широко используется в политической практике. И это отнюдь не только обеспечение внешней и внутренней безопасности (военной, экономической, информационной и пр.), что является очевидной и главной функцией государства. Общеизвестны случаи манипулирования сознанием людей, а именно, формирование образа внешнего и внутреннего врага, некоей опасности, перед лицом которой обществу следует сплотиться вокруг «мудрого руководства». Подобное манипулирование, а то и хорроризация общества давно и успешно освоены политическими элитами. И не случайно консолидировать, сплотить общество перед лицом некоей опасности гораздо легче, чем на конструктивной позитивной основе.

При этом в любом социуме — в любой форме и на любом уровне — с самого момента его возникновения неизбежно возникают проблемы признания, оценки, предпочтения, доминирования и подавления, связанные с ними конфликты, переживания обид, зависти и рессентимента.

Следует подчеркнуть важность и концептуальную смелость фундаментальной работы Г. Т. Пека «Зависть. Теория социального поведения». Тема зависти и рессентимента была одной из ведущих в социальной и политической философии конца XIX — начала XX столетий. Достаточно вспомнить то значение, которое уделялось этой теме Ф. Ницше, А. Шопенгауэром, М. Шелером. То, почему зависть и рессентимент стали «белым пятном» в философии прошлого, да и начала нынешнего столетий, Шек объясняет торжеством либеральной демократии, которую он рассматривает как институционализированную зависть, использование ее энергетики в конструктивных целях.

Именно с разрешением проблем зависти и рессентимента, так или иначе, но связаны возникновение и роль второй базовой ценности социогенеза — справедливости. Реализация этой ценности порождает социальные нормы, социальный контроль и другие механизмы социализации личности: от морали и права до социально-культурных эмоций чести, гордости, стыда, смеха и пр.

Однако сами эти представления и институты могут рассматриваться некоторыми представителями общества как несправедливые. Тем самым возникает импульс к пересмотру, динамике норм и правил. Поэтому важно отметить, что справедливость реализуется по двум направлениям. Первый вектор справедливости связан с формированием неких правил, запретов, норм, которые, собственно, и обеспечивают социализацию в рамках данного социума. Второй — связан с возможностями динамики этих институтов, вызываемых творчеством, самореализацией, инициативой отдельных активных индивидов, а то и целых социальных групп, слоев, классов.

В традиционных обществах, т. е. обществах, основанных исключительно на воспроизведении норм и традиций, доминирует первый вектор. Носители творческих инициатив рассматриваются в таком обществе как нежелательные девианты, по отношению к которым применяются различные санкции вплоть до наказания, изгнания, а то и казни. История убедительно демонстрирует, что современники и соплеменники сплошь и рядом воспринимают творцов-инноваторов нарушителями завета предков, установленных норм, взывая к ним то полицию, то врача. Более того, в таком обществе доминирует представление о коллективной ответственности, потому что индивид понимается прежде всего как представитель конкретного социума (рода, племени, клана).

Именно то обстоятельство, что «нет пророка в своем отечестве», побуждает творцов-инноваторов искать справедливость и удачу в других краях, городах и весях, где к ним относятся как к «иным», чудакам, маргиналам, что парадоксальным образом, но позволяет им, зачастую добиваться больших результатов, чем «туземцам». Факт этот тоже слишком хорошо известен. Важным условием успеха инновационных проектов является горизонтальная мобильность, возможность перемены места жительства. И в связи с этим становится попятной модернизационная роль городов и нынешнего тренда к агломерациям: именно в городах накапливается их критическая масса, которая и становится социальной базой модернизационного развития.

Традиционное общество обходится, таким образом, двумя указанными базовыми ценностями. Для обеспечения консолидации и социализации ему достаточно обеспечения безопасности и справедливости, а для обеспечения легитимности государства — политической власти. В таком обществе вполне достаточно апеллировать к безопасности и справедливости. Однако если общество оказывается заинтересованным в развитии и творчестве, делая ставку на справедливости, в нем формируется еще одна базовая ценность — свобода, связанная с возможностями самореализации, индивидуальной ответственности.

Не всякое общество рассматривает такую ответственную автономность (свободу) как ценность. Значительная часть истории человечества прошла в рамках традиционных обществ, в которых личная инициатива рассматривалась как девиация, нарушение завета предков. Выдающийся цивилизационный вклад христианской культуры как раз и заключается в ценностном рассмотрении свободы (ответственности) личности.

Таким образом, в общем случае, ценностную ось социогенеза задают безопасность, справедливость и свобода (рис. 1.3).

Рис. 1.3. Базовые ценности социогенеза.

Причем центральное место на этой оси занимает именно справедливость с се возможностями акцентировки реализации как в направлении безопасности, так и свободы. Например, в случае кризиса, катастрофы, любой другой опасности представления о справедливости резко смещаются в сторону безопасности, зачастую в ущерб личностным правам. Однако по мере политической, экономической стабилизации на первый план выходят права личности, их гарантии, условия самореализации и т.н.

Такие представления убедительно подтверждаются результатами многолетнего международного исследования World Values Survey, ведущегося с 1981 г. под научным руководством Р. Инглхарта и охватившего более 80 стран.

Согласно этим результатам индустриализация обеспечивает переход общества от традиционных ценностей жесткой этническо-конфессиональной солидарности (свойственных аграрным обществам) к ценностям секулярно-рациональным (свойственным обществам индустриальным). Следующий переход — от «материальных» ценностей физического выживания («жадности и подозрительности») к «постматериальным» ценностям общества постиндустриального (открытости, толерантности, демократичности и пр.). Это позволило авторам программы сделать вывод, что в 1970— 1990;е гг. в странах с наиболее развитой экономикой произошла «тихая революция», названная Инглхартом «переходом к постматериализму». Имеется в виду стадия модернизации, обеспечивающая новый уровень качества жизни, гарантирующий материальное благосостояние, уверенность в завтрашнем дне, образование, здравоохранение, экзистенциальную безопасность от угрозы войны, криминала. Тем самым установки на безопасность, выживание, защищенность уступают место ориентации на самореализацию, самовыражение, личностную свободу.

Материалистов волнуют в первую очередь насущные потребности, связанные с выживанием, обеспечением безопасности. Постматериалисты ощущают относительную уверенность в том, что удовлетворение этих нужд им уже гарантировано и направляют свои силы и интересы на решение вопросов качества самореализации. Эта динамика сказывается в ориентациях поколений (старшие еще более материалисты, младшие уже более постматериалисты), на формах политической и гражданской активности. Так, материалисты склонны к традиционным формам (выборы, митинги, встречи с руководством, письменные обращения), тогда как постматериалисты демонстрируют большую гибкость и разнообразие, в том числе — в протестной деятельности (флешмобы, сетевая активность в блогосфере, стрит-арт), концентрируясь не на идеологии, а на прямом выражении своих предпочтений по конкретным вопросам, таким как экология, охрана культурно-исторических памятников, аборты, коррупция и пр. При этом формы протеста, связанные с насилием, не пользуются массовой поддержкой, вызывают неприятие. Другими словами, по мере постиндустриальной модернизации традиционные формы политической активности, включая практики либеральной демократии, могут уступать новым, в том числе еще недостаточно изученным формам. Иногда этот процесс ошибочно воспринимается как упадок или кризис демократии, тогда как скорее речь идет о ее дальнейшем развитии и гуманизации, проявлении ее сути, а не формы. Подлинная поддержка демократии возникает не в связи с учреждением (или импортом) демократических институтов, а с высокой оценкой людьми своих гражданских и политических прав, обеспечивающих возможность самовыражения, и восприятием их в качестве самоцели.

Более того, если поддержка демократии на ранних стадиях перехода (так называемая «трансфера») основывается на завышенных ожиданиях в политической сфере, а не на убежденности в ценности свободы как ответственности, экономические неудачи могут привести к разочарованности в демократии и даже — чувству безысходности перед почти неизбежным авторитаризмом. Именно такова была ситуация в постсоветских демократиях. При этом парадоксально, что в случае экономических успехов авторитарные режимы тем быстрее утрачивают легитимность, чем дольше им удается поддерживать экономический рост, способствующий распространению в обществе ценностей самовыражения, а значит и демократии. Так годы «тучных коров» (2000 —2011) подготовили почву мощною гражданского протеста в России зимой 2011—2012 гг.

В странах же, где ценности самовыражения уже широко распространены, провалы в экономике (Бельгия, Испания, Чили и др.) не ведут к утрате легитимности демократических политических систем (табл. 1.10).

Распространение секулярно-рациональных ценностей ведет к секуляризации власти, легитимность которой начинает зависеть не от традиционных религиозных верований, а от светских и рациональных представлений. И такие секуляристские представления и установки могут быть не менее догматичными, чем религиозные. Так, они не всегда противоречат неограниченной политической власти, как например, коммунистическая или фашистская идеологии.

Таблица 1.10. Соотношение ценностей и типа общества

Однако утверждение ценностей свободы, самовыражения ведет к эмансипации от власти, от любого внешнего воздействия, посягающего на личные права. В этом случае власть воплощается в самом человеке. В морально и политически автономной личности институциональная и суверенная свободы совпадают, воплощаясь в единой ответственности.

Роль справедливости, тем не менее, связана с еще одним важнейшим обстоятельством: эта ценность выступает в качестве импульса формирования социальных институтов как формальных, так и особенно неформальных.

Социогенез предполагает не только ценностные интенции, установки, по и реализующие их институты — неформальные и формальные. К неформальным относятся обычаи, традиции, собственно и образующие институциональную основу (background) — культуру данного общества, ее нравственное содержание и специфику. Формализованные представления о справедливости выражаются в праве, а наиболее развитой и зрелой формой таких институтов является государство.

Неформальные институты могут дозревать до формальных институционализаций — организационных форм юридического лица, государственных органов, обеспечивающих реализацию соответствующих норм, а могут и надолго сохраняться на неформальном уровне.

Культура обеспечивает идентичность, самосознание «мы», преимущественно эмоционального. Политическая власть, государство — идентичность «мы» гражданского, преимущественно рационального. Именно синтез этих двух идентичностей и обеспечивает социальную солидарность. И, если эта солидарность предполагает доверие, то неформальные институты этнической идентичности обеспечивают доверие, «сплачивающее», личностное, возникающее между людьми, общность с которыми определяется происхождением и этнической идентичностью. Но для относительно развитого общества, а особенно состоящего из представителей разных этносов, конфессий, доверия сплачивающего недостаточно. Необходимо доверие институциональное, «наводящее мосты» между разными группами и слоями общества. Это доверие и формируют формальные институты, прежде всего правовую культуру, задающую нормативную рамку отношениям и взаимодействию различных групп и слоев государства. Если неформальные институты задают культурно-этническую идентичность, то неформальные — гражданскую, которая и обеспечивает консолидацию нации в ее гражданско-государственном понимании.

На религиозный фактор обратил внимание еще М. Вебер в работе «Протестантская этика и дух капитализма». Действительно, модернизацию первыми осуществили и наиболее успешно реализовали догоняющую модель после распада СССР именно протестантские страны. В то же время исламские страны с их антирыночными установками существенно отстали и отстают в экономическом развитии. А экономическому росту Турции и отчасти Египта во многом способствовали относительно длительные периоды правления светских политических режимов.

Однако как примеры Турции и Египта, так и сопоставление развития Севера и Юга Кореи, Западной и Восточной Германии показывают, что культурный фактор по своей значимости уступает политическому и правовому режиму. То есть роль неформальных институтов важна, по она уступает значению институтов формальных.

Кроме того, формальные институты, обеспечивающие возможность развития рыночной экономики, в немалой степени способствуют концентрации социального и человеческого (а значит, и финансового капитала). В связи с этим, можно говорить, что социогенез осуществляется в пространстве пересечения ценностной и институциональной осей, реализуя конкретный специфический баланс соответствующих векторов, обеспечивающий существование и развитие данного социума. В плане возможностей модернизации и инновационного развития это проявляется в тенденции к традиционализму (выражающемуся в тренде к культурной идентичности, безопасности и государственности) или прогрессизму (обнаруживающемуся в тренде к свободе и правовому обеспечению творчества, инициативы) (рис. 1.4).

Рис. 1.4. Роль формальных и неформальных институтов в консолидации общества.

Ценностно-нормативная модель социогенеза, основанная на выделении ценностной оси (безопасность — справедливость — свобода) и оси институционализации справедливости, позволяет фиксировать особенности культурного профиля общества, его деформации, акцентировку политических идеологий. Предложенная модель может использоваться для построения «профиля» конкретного общества, его политической культуры в зависимости от степени выраженности и акцентировки ценностных и нормативных параметров.

Так, на кафедре прикладной политологии Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербургский филиал) с привлечением студентов проведена серия исследований сравнительного анализа и динамики политической культуры России. Например, в исследовании А. Богдановой, с опорой на базу данных Г. Хофстеде удалось сопоставить профили политических культур различных стран, а также динамику политической культуры России за 2008—2011 гг. (рис. 1.5, 1.6).

Рис. 1.5. Сравнение политической культуры России и США.

Рис. 1.6. Динамика российской политической культуры (2008;2011 гг.).

Исследование А. Камаева позволило сравнить профили существующей и желаемой политических культур для 12 основных социальных групп России. Суммированные профили для всех этих групп приведены ниже (рис. 1.7).

Рис. 1.7. Интегрированные существующий и желаемый профили российской политической культуры.

В пространстве, образуемом ценностной и нормативной осями, очевидны свойственные для российского общества доминирование традиционализма и правового нигилизма в сочетании с нравственным максимализмом и неразвитостью институтов гражданского общества. Наглядно демонстрируется и дисбаланс сведения социальной жизни к проявлениям государственной власти и культурной идентичности, между которыми нет органической и естественной связи. Более того, формальные институты в этой ситуации оказываются декоративным политическим дизайном. Именно это обстоятельство приводит к печальным последствиям попытки реформирования российского общества на основе правовых моделей, вызревших в других социумах, располагающих развитой правовой культурой и правовым самосознанием понимания свободы как ответственности. Подобные поверхностные попытки демократизации и либерализации неизбежно оказываются несостоятельными.

Кстати, именно этот институциональный фактор объясняет так называемый «парадокс России», отмеченный в исследовании World Values Survey как «откат» за годы новейших реформ к ценностям выживания. Речь идет скорее не о ценностном «откате», а о разрушении институциональной среды, приведшем к этническо-клановой раздробленности, корпоративизации общества. Иначе говоря, имеется в виду движение не только по ценностной оси, а по оси нормативно-институциональной, что, кстати, подтверждается приведенными выше данными исследования А. Богдановой.

Рис. 1.8. Политические идеологии и российская деформация.

В ценностно-нормативной модели политической культуры (рис. 1.8) очевидно доминирование традиционализма в российском обществе, которому на протяжении всей его истории были свойственны правовой нигилизм в сочетании с нравственным максимализмом, неразвитость гражданского общества, вследствие чего социальная жизнь сводится к проявлениям государственной власти и культурной идентичности. Для восстановления нормативно-ценностного баланса российского общества и придания ему импульсов модернизации (в случае их реальной востребованности!) необходима достаточно тонкая и трудоемкая социальная инженерия.

Тем самым ценностно-нормативная модель политической культуры открывает широкие перспективы синтеза различных подходов и аналитик, не отрицающих, а интегрирующих выработанные концепции и накопленные результаты.