Стилистическая оценка причастия

Как глагольная форма причастие имеет категории вида, времени, залога, и в то же время оно обозначает признак предмета в форме согласованного определения. Совмещая признаки прилагательного и глагола, причастие не только образно характеризует предмет, но и представляет его признак в динамике: Увеличивающиеся платежи за коммунальные услуги пугают не только пенсионеров. В отличие от прилагательного (большие) причастие (увеличивающиеся) обладает грамматическими категориями времени, вида, залога, которые отражают становление признака. В то же время причастие «сжимает» информацию, позволяя в определении передать содержание, которое можно выразить и придаточной частью предложения; ср.: взрыв, прогремевший ночью — взрыв, который прогремел…; страницы, прочитанные мною… — страницы, которые я прочитал. Первые формы предпочтительнее в книжных стилях, публицистический стиль в этом отношении не является исключением, но для него характерно то, что развитие у причастий переносных значений часто связано с утратой глагольных признаков.

Адъективированные причастия, получившие метафорическое значение, обычно становятся языковыми тропами: кричащие противоречия, немеркнущая слава, блестящий успех, изысканные блюда, ограниченный человек. Их экспрессивная окраска привлекает публицистов, однако выразительные возможности таких причастий, как и всяких образных средств, получивших относительно устойчивый характер, не следует переоценивать, так как простое повторение некоторых сочетаний способствует их закреплению как речевых штампов (проведенное мероприятие, имеющиеся недостатки). Тем не менее публицистический стиль — сфера широкого образного использования адъективированных причастий. Здесь в экспрессивной функции выступают причастия, пополнившие состав негативнооценочной лексики, означающие предельно высокую степень проявления интенсивности действия: воинствующий расизм, бронированный кулак, массированный удар, обанкротившийся курс, вопиющее беззаконие и т. д.

Однако следует иметь в виду, что для хорошего стилиста причастия представляют большой интерес именно благодаря их глагольным признакам, так как глагольное управление позволяет расширить выразительные возможности причастий-определений, употребив их с уточняющими словами. Причастные обороты очень часто выполняют экспрессивную функцию в художественной речи: Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, пожелтевшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, тот же закопченный потолок… (Н. В. Гоголь). В подобных случаях живописность причастий усиливают пояснительные слова, входящие в причастный оборот.

В иных случаях обыгрывается значение времени, получающего в контексте особую выразительную функцию, как, например, в эпиграмме С. Я. Маршака:

Начинающему поэту Мой друг, зачем о молодости лет Ты объявляешь публике читающей? Тот, кто еще не начал, не поэт, А кто уж начал, — тот не начинающий.

Поскольку из всех причастий наиболее подвержены адъективации страдательные прошедшего времени на —нный, писатели порой предпочитают им «более глагольные» формы, у которых значение времени выражено ярче. Так, показательна стилистическая правка М. Ю. Лермонтова в стихотворении «Русалка»: Русалка плыла по реке голубой, озаряема (первоначально озаренная) полной луной; Он [витязь] спит, — и склонившись (первоначально склоненный) на перси ко мне, он не дышит, не шепчет во сне. В первом примере для лексической замены использовано страдательное причастие настоящего времени, во втором — деепричастие совершенного вида, т. е. формы, у которых глагольность проявляется сильнее, чем у причастий на —нный, употребленных в черновом варианте.

На эстетическую оценку причастий накладывает отпечаток фонетическая черта — неблагозвучные суффиксы: -ши, -вши, -ущ,-, -ющ-. Еще А. М. Горький неоднократно высказывал критические замечания по поводу скопления в тексте свистящих и шипящих звуков. В письме к К. А. Треневу как пример неблагозвучных сочетаний он приводит такой: Слезящийся и трясущийся протоиерей, подчеркивая: «Все эти „вши“, „щи“ и прочие свистящие и шипящие слоги надобно понемножку вытравлять из языка»¹.

Изучение авторедактирования А. М. Горького убеждает нас в его стремлении избегать употребления причастий с неблагозвучными суффиксами. Сравним, например, такие строки из рассказа «Челкаш»:

¹ Русские писатели о языке. С. 708.

Автор или вовсе отказывается от неблагозвучных глагольных форм, сокращая текст, или заменяет их другими, в которых нет шипящих суффиксов.

Однако в иных случаях неблагозвучие причастий может стать выразительным средством фоники, если нужно передать в звукописи резкие, не ласкающие слух акустические впечатления:…Гремит плавучих льдин резня и поножовщина обломков. И ни души. Один лишь хрип, тоскливый лязг и стук ножовый, и сталкивающихся глыб скрежещущие пережевы (Б. Л. Пастернак). Еще пример: Я счастлив тем, // Что в рушащемся мире // Тебя нашел // И душу сохранил (И. А. Бродский). Правда, в публицистическом тексте фоника не имеет столь важного значения, как в поэзии, хотя в тех случаях, когда фраза читается вслух (по радио или в телерепортаже), скопление шипящих в причастиях может стать заметным и нарушить благозвучие речи. Например: Так волновавшая всех полоса неудач наших шашистов, потерпевших в прошедших встречах поражение, миновала. Редактор, готовивший текст к эфиру, должен был выправить его. Возможный вариант правки: Наши спортсмены, несмотря на неудачи в начале шашечного турнира, вышли вперед.