Гипертекстуальность журналистских текстов

Интернет, как уже неоднократно отмечалось, не изобрел ничего нового, а всего лишь открыл свойства, изначально присущие журналистике, в том числе факт гипертекстуальности журналистских текстов. Например, гипертекстуальность есть прямое следствие того, что журналистика есть поле множества пересекающихся дискурсов, причем среди них нельзя выделить привилегированные слои, что заставляет признать их равноправие. Вот почему У. Эко вводит метафору энциклопедии, в которой отсутствует линеарность повествования. Именно так создаются и читаются гипертексты в компьютерных сетях, когда каждый из пользователей вписывает свою версию и отсылает ее для дальнейшего наращивания другим пользователям.

Получается, что метафора энциклопедии более подходит к СМИ, чем метафора книги. При этом с очевидностью будет происходить стирание прежних категорий жанра и дискурса, да и самих жанров между собой. Если газетную полосу еще можно анализировать с жанровых позиций, хотя и здесь уже возникают вопросы, связанные, например, с различением PR-текста и аналитической статьи, то жанровое деление в интерактивном гипертекстовом интернет-издании становится вообще проблематично.

Причем дискурс здесь можно понимать как текст, взятый в событийном аспекте как социально направленное действие. Метафорически дискурс — это речь, погруженная в жизнь. Так, Р. Фаулер, анализируя язык новостей, постоянно повторяет, что данный язык — частный случай языка вообще, пропитанного невидимой, жесткой идеологией: «Новости — это представление мира в языке; поскольку язык — это семиотический код, он навязывает всему, что представляет, определенную структуру ценностей, социальную и экономическую по своему происхождению; и новости, как и любой дискурс, с неизбежностью конструируют согласно собственным образцам все, о чем в них говорится»^[1]. Приводя эту цитату, отечественный исследователь А. Д. Трахтенберг^[2] отмечает, что «приведенное высказывание по сути представляет собой цепочку тавтологий, в рамках которой язык приравнивается к дискурсу, а дискурс — к идеологии. Поскольку все аспекты высказывания — фонологический, лексический, семантический или прагматический могут (и должны) нести идеологическую нагрузку, анализу подлежит любое произвольно взятое высказывание и любой произвольно взятый текст. Это Фаулер и демонстрирует своим читателям с помощью газетных статей на самые разные темы — от проблем общественного порядка до контрацепции, причем подчеркивает, что даже если не все наблюдения строго документированы, общая картина является более чем убедительной».

Гипертекст репрезентирует множество дискурсов и одновременно объединяет их в единый дискурс.

В некотором смысле предтечей гипертекста являлся «текст в тексте». «Текст в тексте» — структура, получившая в XX веке особенно широкое распространение, хотя присутствовала в литературе и раньше. Эта конструкция характеризуется тем, что один текст оказывается вложенным в другой. Последнее создает условия взаимодействия между двумя структурными организациями, между двумя языками, двумя кодировками^[3], что потенциально может породить неограниченное количество смыслов. Более того, только общение и взаимодействие разных текстов способно стать «активным фактором культуры как работающей семиотической системы»^[4]. Эта структура позволяет создавать и удерживать смысловое напряжение между фрагментами. Так, чем дальше отстоят друг от друга составляющие системы, тем активнее будет их взаимодействие. Чем серьезнее различие между компонентами, объединяющимися в целое, тем глубже кризис, обозначающий их слияние.

Применительно к журналистике текст в тексте это не только исследовательская модель, а рабочий инструмент. Публикации — газетные и журнальные статьи объединены общим контекстом — журналом или газетой, т. е. текстом, смысл которого определяется заявленной позицией, спецификой своей аудитории, и уже этим становятся текстом в тексте. Но текстом в тексте являются и позиционирование в рубрике, и имеющее определенную символическую нагрузку местоположение материала на газетной полосе. Можно аналогичным образом показать наличие текста в тексте в телеи радиовещании. Однако увидеть этот феномен можно только, если трактовать текст расширительно, т. е. включить в него все используемые средства трансляции символических значений: место на газетной полосе, заголовки соседних статей, типографику, музыкальные заставки, перерывы на рекламу, имидж ведущих и т. п.

Существование структуры «текст в тексте» позволило ввести понятие «интертекстуальность». Какие бы мы ни взяли признаки интертекстуальности — цитатность, децентрированность, безграничность, все они являются неотъемлемыми характеристиками гипертекста. Очевидно, что цитатный подход заложен в саму основу гипертекста — ссылки есть не что иное, как указатели на смежные тексты, т. е цитаты. Также не вызывает сомнения, что гипертекст децентрирован по своей природе, стержневая идея неизбежно рассеивается в бесконечности ссылок. Что касается безграничности гипертекста, то масштабы виртуального пространства глобальной сети говорят сами за себя. Специфическим образом в гипертекстовом пространстве выявляется такая характеристика интертекстуальности, как деперсонализация автора.

Сама технология ссылок предполагает множественность авторов, т. е. делает невозможным существование обособленного текста. В глобальной сети именно ссылки определяют онтологический статус текста, ибо лишенный их он становится невостребованным и умирает, затерявшись в информационном океане Интернета.

В трудах Тартуской школы семиотики культура предстает как текст, выстроенный из множества текстов, это «сложная, иерархически организованная, работающая система»^[5]. Элементом такой системы является и сам человек, взаимодействующий с текстом, поскольку читатель (или исследователь) понимается как носитель определенного смыслового кода. Участие читателя в производстве смысла особенно ярко проявляется в журналистике, даже в ее вещательной форме, поскольку читательская аудитория в любой политической ситуации продолжает оставаться основным заказчиком информации. В интернет-журналистике, интерактивной по своей сути, вопрос о взаимодействии с текстом переходит в вопрос производства самого текста, а не только его смысла, что воплощается в конкретных технических решениях.

Тезис о «работающем» тексте приобретает дополнительный аспект: текст, таким образом, представляется как «устройство», открывающее себя только в процессе взаимодействия.

Гипертекст в принципе не может рассматриваться как линейный, или плоский, который видит читатель, читая книгу. Нелинейный текст рассредоточен в пространстве. Он позволяет свести множества значений воедино во времени, позволяет зафиксировать ускользающие значения в виде гибких связей-переходов. Отказ от линейности постулат постмодернизма. Ж. Деррида, например, говорит о новом типе книги, основанном на нелинейном принципе ее организации. Философ уверен, что в предстоящую эпоху нелинейное письмо станет реальным фактом культуры, лишив монополии линейный текст, книгу. Тем самым подрывается тотальность, которую несет в себе книга традиционного типа^[6]. И это действительно происходит в коммуникативной реальности Интернета.

Гипертекст, разрушающий детерминированность и однозначность сообщения, оказался созвучным такому постмодернистскому понятию, как деконструкция, применимому к анализу любого феномена культуры, любого текста, неизбежно превращающегося в многосмысленный и бесконечный интерпретативный процесс. В свою очередь, язык оказывается изменчивой средой, и не может сам собой нести смысл или истину. Текст теряет свойство самотождественности, а знание — надежность, поскольку и то и другое транслируется с помощью языка. Исторически определенная картина действительности (эпистема, по терминологии М. Фуко) внутренне проблематична. Эпистема — это существующая в каждую историческую эпоху специфическая, более или менее единая система знания, которая образуется из разнородных дискурсивных практик. Она реализуется как языковой код, языковая норма, бессознательно предопределяющая языковое поведение, а следовательно, и мышление индивидов. По мнению Фуко, эпистема всегда внутренне подчинена структуре властных отношений, выступает как «тотализирующий дискурс», легитимирующий власть, поэтому она не может быть нейтральной или объективной.

Этот тотализирующий дискурс, транслируемый прежде всего СМИ, мистифицирует массовое сознание, порождает мифы и иллюзии и ведет в конечном итоге к фундаментальным трансформациям культуры. Методологически полезно здесь специализировать понятие «эпистема», выделив ее часть — эпистему массмедиа в качества продукта, порожденного дискурсом повседневности.

Эпистема массмедиа — это и есть все сказанные когда-либо слова, стоящие в сложных отношениях-коммуникациях друг к другу, интерпретируемые в контексте изменяющейся «повестки дня», однако она не стоит на месте, а обладает свойством версиальности.

Версиален, например, новостной поток. В интернет-СМИ, в частности в поисковиках, на первых страницах приводятся ссылки из новостных лент различных изданий, по сути версий одного и того же события. Это предоставляет возможность пользователю познакомиться со всем спектром их интерпретаций. Еще более примечательный в этом плане проект осуществляет википедия, где открыт отдел новостей, собираемый пользователями-добровольцами. Здесь новости проходят через дополнительный «народный» фильтр, что создает полную иллюзию «народного радио».

В результате такого подхода разрушается представление о существовании определенности значений и фиксированной шкале смыслов. Откуда стало возможным понимать текст, который обходится без контекстов, без языка, и не означает ничего, кроме субъективности акта обозначения.

В этой ситуации все труднее становится различить, где качественная журналистика, а где желтая пресса, где авторская позиция, а где заказная статья. Поле журналистики погружает аудитории в сложный полицентричный дискурс, где трудно определить, чьи интересы поддерживает издание или автор. Методы пропаганды сегодня становятся не только не эффективны, а просто невозможны в этой ситуации, хотя.

«промывание мозгов», конечно же, никто не отменял, только осуществляется это совсем другими способами, чем раньше.

Подобные эффекты особенно ярко проявляются в мире электронных текстов, который в данном случае ничем не отличается от мира текстов печатных.

Компьютер предоставляет возможность интеллектуальной коммуникации, развивает элементарную грамотность и учит работать с текстовым материалом, т. е. выводит на передний план печатный текст. Но вместе с тем коренным образом меняется способ построения текстового пространства — на смену одномерному тексту приходит многомерный электронный гипертекст. Именно эта качественная трансформация самой природы текста указывает на вхождение в постгутенбергову эру — текст более не может мыслиться исключительно в качестве линейно выстроенного, имеющего определенную направленность, структуру, границы.

Современный способ организации текста соответствует основным идеям номадологии (от англ, nomad — кочевник, странник), разработанным Ж. Делезом и Ф. Гваттари в «Тысяче поверхностей». Человек, погружающийся в информационно-коммуникативные пространства, управляемые СМИ, становится в определенной степени номадом — кочевником, населяющим пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с его трассой. Обитатель информационно-коммуникативной сети сращен с пространством так же, как и номад, только его мир не степь, а гиперреальность, в которой и проходят его бесконечные путешествия.

Важной особенностью гипертекста является срастание сознания со средствами коммуникации, способность мгновенно осваивать все новые и новые средства, что позволяет говорить о существовании обособленной субкультуры гипертекста. Причем обладание ею становится сегодня профессионально значимым качеством любого журналиста.

• [1] FoivlerR. Language in the News: Discourse and Ideology in the Press. L.; N. Y., 1991. P. 4.
• [2] Трахтенберг А. Д. Дискурсивный анализ массовой коммуникации и парадоксылевого сознания. Полис. Политические исследования. 2006. № 4.
• [3] См.: Лотман Ю. М. Текст в тексте // Об иск-ве. Структура художественного текста. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Статьи. Заметки. Выступления (1962—1993 гг.). СПб.: Искусство, 1998. С. 423—436.
• [4] Там же. С. 427.
• [5] Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 431.
• [6] См.: Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. М., 1999. С. 26.