Актуальность темы
В философии последних тридцати лет появились новые философские проблематики и названия, термины, такие как «пост-философия», или «поп-философия», которые не только вошли в лексикон многих философов, но и используются журналистами и интеллектуалами. Новые идеи возникли в результате обмена между различными философскими традициями, которые с конца 50-ых годов начали группироваться под названием «аналитическая» и «континентальная» философии. Употребление этой понятийной пары можно считать до сих пор пригодной для рассмотрения общего международного фона современной философии. Первая группа является переплетением философских течений, берущих начало в эмпиризме, а второй термин объединяет разнообразие и разнородность европейской философии, в которой герменевтика играла решающую роль.
Долгое время, в обсуждении традиционных философских проблем, эти направления находились в конфликте друг с другом, или же просто игнорировали друг друга. Только в последние десятилетия наблюдалось между ними взаимодействие, на развитие которого неоспоримое влияние оказывал неопрагматизм, особенно Р. Рорти, чьи произведения были своевременно переведены на многие языки и получили большой резонанс в международном философском контексте. Его реакция против укрепления позиции аналитической философии в американских вузах способствовала распространению герменевтики в американской среде и развитию диалога между аналитиками и континенталами на международном уровне.
Актуальность сопоставления вышеупомянутых направлений порождается также констатацией, что Соединенные Штаты до сих пор являются страной, которая больше всего инвестирует средства в исследования, что привлекло внимание многих европейских и российских философов к американскому контексту. Аналогично, новые заокеанские тенденции обнаруживают явственную связь с некоторыми европейскими философиями.
Кроме того, складывается впечатление о том, что результатом изменений в отношениях между аналитиками и континенталами стало превалирование в философском контексте позиций, объединенных в радикальный отказ от поиска оснований, и что окончательно исчезла возможность постановки вопроса о достижении достоверных знаний.
Степень разработанности темы.
Неопрагматистскую, аналитическую и герменевтическую концепции активно разрабатываются в научной литературе многих стран. В Италии и России в последнее десятилетие этим направлениям посвящены монографии и статьи, написанные авторами, которые принадлежат разным традициям. В российской научной литературе наблюдается превалирующий интерес к аналитической философии, которая представляет собой возможность строгого исследования реальности, и обещает получение достоверных результатов в конце познавательного процесса. Интерес к герменевтике более ограничен, но стал возрастать в последние годыограничено в России и число тех, кто обсуждает вопрос об отношениях между аналитиками и континенталами. Что касается итальянской разработки последней проблемы, наблюдается долгое промедление в осознании ее важности, которое поправилось только публикацией монографии по этой теме Ф. Д’Агостини в 1997 году. В связи с долгим превалированием гуманистской и идеалистической традиций над традицией философии науки, сегодня в Италии к герменевтике относятся знаменитые во всем мире философы, такие как Дж. Ваттимо и У. Эко, в то время как к группе эпистемологов принадлежат менее известные философы.
Диссертационное исследование основывается на произведениях Р. Рорти, которые были рассмотрены, как аналитиками, оказавшимися перед кризисом образа строгих знаний, так и герменевтами, находившими в поиске нового образа философствования. Прагматизм отличается концепцией познания, которая считает сферы социальной и политической жизни основными объектами философского труда. Ч. С. Пирс предложил метод для установления значений, метод, не имеющий ничего общего, как с картезианскими критериями ясности, так и с конвенционализмом номиналистовего «прагматистское правило» состояло в утверждении необходимости изучить все возможные последствия высказывания или понятия на протяжении долгого периода для понимания их значения. Все неопрагматисты также ссылаются на работы Дж. Дьюи, хотя и расходятся во мнениях по некоторым вопросам, таким как, например, реализм и номинализм, релятивизм и универсализм, и так далее.
Сочтя постановку традиционных философских вопросов не пригодной для их решения, Рорти предложил использовать термин «пост-философия» для философствования, подверг критике понятия «репрезентации», «истины», «объективности» и уделил особое внимание тем мыслителям, чей стиль является менее философским.
Произведения Рорти вызвали большой интерес представителей итальянской герменевтики, с которыми Рорти наладил хорошие контакты и начал рутинный разговор о роли и задачах философии. В Италии, с одной стороны, рортианский неопрагматизм воспринимался как «гуманная философия», которая считает философа человеком своего времени и гражданином своего государства, на смену названию «мудрец», веками отличавшему его в академических кругах. С другой стороны, некоторые подчеркивали, что подчас в утверждениях Рорти дискредитируется сама философия, поэтому они отмежевались от его концепции. На самом деле, для него дело не в устранении философии, а в ее освобождении от перегруженности лингвистических наростов. • В рамках разработанного аналитиками вопроса о познании, особую позицию занимает У. О. Куайн, чьи выступления под влиянием прагматизма дали начало переосмыслению постулатов и «догм» эмпиризма. Вслед за ним, У. Селларс, Д. Дэвидсон и сам Р. Рорти пересмотрели основания научного познания и сосредоточились на общественном характере языка, который определяет любую речь. Предложение Куайна «натурализовать» эпистемологию, основанное на убеждении в тесной «связи» между наукой и философией, инициировало тенденцию к натурализму, согласно которому философам стоит сконцентрировать внимание на исследование «натуральных» аспектов познавательного процесса. Определение списка «натуральных аспектов» до сих пор обсуждается, вместе с определением способов реализации процесса «натурализации».
Объектом исследования является неопрагматистское видение герменевтики и эпистемологии.
Предметом работы является сравнение концепций познания, языка, толкования, роли и задач философии в рортианском прагматизме, в эпистемологии и в герменевтике.
Цель диссертационной работы — это исследование рортианского рассмотрения аналитического и герменевтического подходов к вопросам о познании, о взаимодействии науки и философии, о функции языка и о роли философии в современном мире. Реализация поставленной цели подразумевает выполнение четырех задач:
1. Рассмотрение новаторских позиций в рамках аналитической философии и герменевтики, с которыми рортианский неопрагматизм вступил в диалог о познавательном процессе, о толковании традиции, о функции языка и о социальной роли философии.
2. Выявление причин взаимопроникновения аналитической и континентальной философий, по которым развивались дебаты по релятивизму, реализму и скептицизму.
3. Сопоставление неопрагматистского, герменевтического аналитического подходов к социальным проблемам современности, задача, в которую входит и анализ дискуссии о философствовании, как о деятельности, имеющей практическую или научную цель.
4. Рассмотрение итальянского вклада в международные дебаты по вышесказанным вопросам, и итальянского освоения достижений эпистемологии и герменевтики.
Методологические основы исследования. С целью введения в рассматриваемую проблематику используется историко-философский анализ отношений между аналитической и континентальной философией. Работа построена на сопоставлении концептуальных аппаратов анализа неопрагматизма, герменевтики и эпистемологииособое внимание уделяется анализу соответствующих концепций репрезентации, истины, языка, толкования, философии и т. д. В выборе тематик и авторов, рассмотренных в первой главе, мы руководствовались критерием выявления философских выступлений, которые привели к значительному пересмотру традиционных философских вопросов и ознаменовали начало взаимодействия между аналитической и континентальной философией. Во второй главе из огромного числа выступлений Рорти особое внимание отдано самым недавним его работам. В связи с важностью его критики некоторых понятий мы использовали сравнительный анализ его высказываний с позицией его соперников. Рассмотрение итальянского философского контекста в третьей главе соответствует выделенным в предыдущих главах тематикам и вопросам.
Научная новизна и конкретные результаты исследования содержатся в следующих положениях, которые выносятся на защиту:
1. Выделена своего рода «шизофрения"1, или неразрешимое противоречие между повседневным опытом, развивающимся на основе считающихся несомненными верований и убеждений, и рациональностью, которая постоянно подрывается сомнением и неуверенностью в собственных результатах. С одной стороны, скептицизм представляет собой нерешенную проблему современной философии, а с другой, все действуют, следуя принципу, что можно принять то, в чем невозможно удостовериться. Приняв картезианскую предпосылку, что разум может быть либо безличным, универсальным и нейтральным, либо его вовсе нет, эпистемологи способствовали скептицизму, а герменевты и прагматисты отвергли саму возможность рациональности и отстаивали нигилизм. Следовательно, было утрачено значение самого разума, его способность познавать совокупность аспектов реальности, сформулировать гипотезы, идти на риск толкования и постоянного исправления собственных гипотез.
2. Выявлена необходимость восстановить альтернативное значение термина «репрезентация», как «знака», или «вещи», отсылающей к другой вещи, значение, которое было утрачено из-за произошедших философских дебатов между аналитиками и.
1. Термин используется в своем этимологическом значении, состоящем из ¡-сМго, рассекать, раскалывать и рИгепоз, ум, душа. континенталами. Прагматисты, гермеиевты, а также аналитики, несмотря на их более или менее резкую критику репрезентации, не предложили замену значения «зеркального отражения», которым Декарт и Кант наделили репрезентацию. Понятие репрезентации как «знака» предполагает изначальное и органичное единство повседневного опыта и разума, который в состоянии принять опыт к сведению и переработать его. Познавательная деятельность включает толкование возникающих в опыте знаков, которое, в свою очередь, представляется как постановка гипотезы и пользуется различными формами рассуждения.
3. Вычленены противоречивые утверждения неопрагматистской концепции Рорти: а) его уверенность в прогрессивной истории человеческого рода противоречит, как его призыву всегда учитывать случайность любого словаря, так и его казуалистской концепции мутации метафор, которыми определяется культурный прогрессб) его стремление наделить людей наибольшей властью и творческими лингвистическими способностями противоречит его концепции человека как плода более или менее развитых причинных связей (триангуляции), сеть, в рамках которой самосознание является второстепенным и случайным явлениемб) детерминированность деятельности человека противоречит предложенной Рорти схеме обновления практической, социальной, этической и политической жизни, в основе которой лежит лишь волюнтаризм индивидовг) рортианская апология иронии сочетается с признанием вредности воспитания молодых поколений в духе иронии, поэтому он вынужден двойственно противопоставить частную и публичную сферы.
4. Проведен анализ итальянского философского контекста, в котором подтверждается возрастание интереса к аналитической перспективе, аналогично тому, что американские аналитики чаще обращаются к континентальной философии. Однако дебаты между аналитиками и континенталами не подходят к концувыявлены также мотивы сложных отношений между ними, состоящие в каких-то случаях в простом незнании подходов друг друга к общим проблематикам, в других случаях в трудности чтения произведений друг друга, а иногда в личном соперничестве между академиками. Установлено также, что новая философская отправная точка, предложенная онтологами, привлекает всё больше внимание представителей обоих фронтов.
Научно-практическая значимость диссертационной работы. Полученные в диссертации выводы и многочисленные собранные материалы могут быть использованы:
— для разработки учебных курсов по философии познания, онтологии, антропологии, этике, и истории философии, или при чтении спецкурсов о неопрагматизме и об итальянской философии;
— для конкретизации и уточнения оснований метода «прикладной онтологии» и антропологических импликаций новой концепции рациональности.
Апробация работы. Основные положения работы докладывались и обсуждались на научных семинарах сектора Истории философии и Логики и теории познания Института Философии и Права СО РАН.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключении и списка используемой литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Одна из задач настоящей работы заключалась в анализе некоторых новаторских философских течений, которые на протяжении последних тридцати лет определяли мировую философскую панораму, на фоне противопоставления или взаимодействия между аналитиками и континенталами. На вопрос о том, что происходит в аналитическом и континентальном мире, теперь мы можем ответить с большим знанием дела. Выяснилось, что в «континентальном» философском контексте, особенно в последние годы, возрастал интерес к аналитической перспективе. Одновременно аналитический американский мир принимал все чаще во внимание континентальные философиииспользуя футбольные термины, можно говорить о результате «вничью» между аналитической философией, вторгающейся в Европу, и захватывающей Соединенные Штаты континентальной «командой».
Выделилось также, что интерес континенталов к аналитической философии поощрялся принятием со стороны аналитических философов некоторых прагматистских тезисов, и вытекающим из этого пересмотром предпосылок эмпиризма. Речь в основном шла о сближении между гуманитарными и естественными науками, которое обусловило существенное изменение в философском размышлении о науке. Долгое время научное познание считалось исключительным способом познания реальности, а в последние десятилетия оно стало одной из многих форм познания, равной другим, иногда полезной и действенной, а иногда даже вредной, поскольку оно неспособно учесть совокупность факторов, задействованных в исследовании мира. Так называемый «лингвистический поворот», начавшийся в первые десятилетия XX века, сыграл решающую роль в изменении философской среды, а во второй половине того же века он сам претерпел изменения. До второй мировой воины центральность языка заставила большинство философов сосредоточиться на логических аспектах лингвистических явлений, а в последние 50 лет выделились социальные, коммуникативные и реляционные аспекты, связанные с использованием языка. Подобное смещение интереса привело к уменьшению значимости таких терминов, как «истина», «объективность», «уверенность», в пользу других терминов, таких как «утверждаемость», «описание», «верование» и так далее.
В подобное изменение перспективы очень важным оказался вклад рортианского неопрагматизма, поэтому мы посвятили первые два параграфа второй главы (2.1, 2.2) анализу дебатов между ним и аналитическими философами по тематикам, связанным с проблемой познания. Рорти внес заметный вклад, как подчеркивая значимость применения языка, так и воспользовавшись некоторыми критическими замечаниями в адрес лингвистической систематизации со стороны аналитических философов и герменевтов. В результате анализа стало очевидно, что пестрый аналитический мир приобрел новые черты, в том числе благодаря критическим замечаниям Рорти. Его критика, например, понятия «репрезентации», унаследованного от картезианско-кантианской традиции, должна сейчас учитываться всеми в современных дискуссиях о познании. Одновременно, его предложение рассматривать философию как один из литературных жанров, было с интересом воспринято большинством герменевтовтаким образом, все дебаты между аналитиками и континенталами обогатились его философским вкладом. Тем не менее, это не означает, что дебаты, продолжающиеся более тридцати лет, подходят к концунесмотря на предсказания Рорти и других герменевтических философов, противостоянию между аналитиками и континенталами суждено, вероятно, продолжаться еще долго, что явствует из результатов нашего анализа, изложенных в третьей главе (З.1.1.). Подобное суждение мотивируется глубоким непониманием, до сих пор имеющим место, между представителями этих фронтовв каких-то случаях речь идет о простом незнании подходов друг друга к общим проблематикам, в других случаях о трудности чтения произведений друг друга, а порой о личном соперничестве между академиками, работающими в одних и тех же университетах.
На пороге нового тысячелетия начали обнаруживаться недостатки, имеющие место в обеих позициях, поэтому сегодня кажется безотлагательной необходимость прокладывать новые пути в философском исследовании мира, поскольку скептицизм является нерешенной проблемой всей современной философии. Рорти неоднократно предостерегал нас от поиска универсальных критериев уверенности, поскольку подобные изыскания неизбежно приведут нас к скептическому результату. Недавние наработки эпистемологии подтверждают его правоту: сегодня среди философов науки больше всего распространена тенденция «обходить» скептические возражения, ссылаясь на концепции «теории надежности» (reiiabilism) или «парциальные» концепции научного познания. Таким образом, более или менее явственно.
9 ^ утверждается своего рода «шизофрения «или неразрешимое противоречие между повседневным опытом, развивающимся на основе верований и убеждений, считающихся несомненными, и рациональностью, постоянно подрываемой сомнением и неуверенностью в собственных результатах. Не случайно, нам кажется, философскую позицию Юма можно считать фоном большей части концепций, рассмотренных в настоящей работе.
Если в случае аналитических философов, «шизофрения» познания обосновывается даже теоретически, для сохранения достоверности верований, то в рортианском неопрагматизме и в герменевтических позициях можно отметить аналогичную дихотомию между «частными» и публичными верованиями. Антирепрезентационизм, номинализм и антиэссенциализм Рорти.
Термин используется здесь в своем этимологическом значении, состоящем из schizo, рассекать, раскалывать и phrenos, ум, душа. привели к теоретизированию иронии, доступной немногим интеллектуалам, и разрушающей любой познавательный результатно, таким образом, ироничный философ оказался неспособным создавать или защищать либеральные устои, которые необходимы для демократической жизни. В повседневной жизни неопрагматизм убеждается в несостоятельности своей теории и вынужден, аналогично тому, что происходит в аналитической сфере, допускать дуализм, не менее тяжкий, чем картезианский.
Что касается герменевтики, как мы видели, рассматривая полемику между Гадамером и Хабермасом, подчеркивание рациональности как направляющего критерия диалогического отношения обнаруживает аспекты конфликта, взаимного противопоставления или эксплуатациив итоге, идеал «слияния горизонтов» оказывается практически утопическим. Рациональность становится искусством компромиссов, или призывом к интерсубъективности, которая, несмотря на свою историческую определенность, претендует на универсальность. Когда утверждается радикальная «слабость» наших верований и познаний, как это происходит в итальянской герменевтике, «шизофрения» выражается в «сильной» страсти, с которой в бытовой жизни описываются собственные «слабые утверждения». Как уже понял Рорти, кто хочет сделать из нигилизма «судьбу», неизбежно он приходит к метафизике и, в конечном итоге, считает верования прочно «основанными», пусть даже на «слабых» постулатах.
Нужно признать за представителями прагматизма и отчасти герменевтики заслугу в том, что они сделали центром философских дебатов XX века проблему единства опыта и познания, что заставило пересмотреть свои результаты даже эмпиристско-аналитическое направление. Потребность преодолеть дуализм объект-субъект имела место и во многих предшествующих философских позициях, начиная с Канта до Гуссерля. Герменевтический дискурс Хайдеггера возник именно в лоне феноменологического течения, поэтому недавно, и герменевтика, и аналитика начали переоценку феноменологического корня философий XX векав особенности, высоко ценится подчеркивание единства познавательного процесса, выраженного Гуссерлем понятием «интенциональность». Дело не в защите феноменологии, а в подтверждении важности органичной перспективы в постановке проблемы человеческого познания, перспективы, которая, чтобы быть таковой, не может отказываться от адекватной оценки разума и его изначального взаимодействия с реальностью.
По поводу последнего замечания вклад американского прагматизма и герменевтики оказывается существенным для преодоления традиционных дуализмов, но он не недостаточен для установления разумности наших общественных действий. И неопрагматисты, и герменевты внесли вклад в сближение опыта, о котором говорят философы, с повседневным опытом, включающим в себя разнообразие исторических, эстетических, этических элементов.
Если опыт был спасен ими от сциентистского редукционизма, то ни прагматизм, ни герменевтика не предложили адекватную замену понятию «разуму», предложенному эпистемологами и аналитиками, понятие, которое сегодня скептики подвергают критике.
Признав их недостаточность, течение прикладной онтологии подчеркнуло необходимость исходить из повседневного опыта для того, чтобы противостоять скептицизму и нигилизму. Основополагающим соображением «онтологов» является констатация того, что в современной философии присутствует то разделение, о котором мы говорили выше. Было замечено, что ни один скептик не работает скептически, и ни один материалист, убежденный в том, что за него решает его ум через синапсы, кровь, наследственность, ничуть не колеблется, управляя своим умом посредством своей воли. Все, без исключения, действуют, следуя принципу, что можно принять то, во что невозможно веритьдаже у Рорти есть уверенность в прогрессивной истории человеческого рода, несмотря на его высказывания о случайности. Если принять к сведению эту парадоксальную ситуацию, то становится ясно, что философское или научное исследование следует начинать с обыденного опыта, т. е. «основы», которую подразумевают все, в том числе скептики и нигилисты.
Восстановление рациональности требует определенного «усилия», поскольку на протяжении веков философия колебалась между крайностями всеведущего разума, характерного для картезианско-кантианско-идеалистического направления, и нигилизма. К середине XIX века Ницше напророчил, что нигилизм будет философией последующих двух веков: философские позиции, возникшие в русле его выпада против рационализма, показывают, что предполагаемая сила разума, в конечном итоге, оказалась его Ахиллесовой пятой. Всеведущий разум оказался абстрактным, вырванным из исторического, случайного измерения, в котором пребывают конкретные, наделенные разумом, человеческие существа. Если центром вселенной становится человек или его разум, то мы впадаем в абстракцию, поскольку в опыте здравого смысла существуют конкретные индивиды, которые не могут в действительности рассматриваться как «центры», хотя бы из-за ограничения социальной жизни. С этой точки зрения, говорить о «человеке» или «человечестве» — это тоже абстракция. Концепция «я», подразумеваемая в предупреждении Ницше, является разновидностью гуманистическо-возрожденческой концепции, считавшей человека «божественным» или другими словами «мерой всех вещей».
Рортианский прагматизм явственно разоблачал недостатки как картезианской, так и ницшеанской позиций, настаивая на необходимости всегда учитывать собственную «случайность», избегать любой попытки смотреть на реальность с «превосходной точки зрения». Восстановив все позитивные моменты ницшеанского послания, стремившегося наделить людей наибольшей властью, Рорти внял призыву Ницше «хранить верность земле" — поэтому он отказался от поиска универсальных истин и занимался конкретными, случайными вопросами. Рорти также предлагает рассматривать индивида в рамках «триангуляции» социальных отношений и причинных связей с миром, чтобы не впасть в солипсизм и в негодование, имеющие место у Ницше. Таким образом, ему удается избежать абстрактной неконкретности ницшеанского «сверх человека» (Ubermensch), но погруженность человека в триангуляцию, которая всецело определяет каждое человеческое существо, не позволяет Рорти признать за «я» полного значения. Явление самосознания, посредством которого каждый человек в собственном опыте истолковывает реальность, оказывается для Рорти явлением второстепенным, случайным, в конечном итоге, необъяснимым и иррациональным. Сама по себе эта концепция человека когерентна материалистическим предпосылкам и социальному дарвинизму, которыми образуется весь прагматизмследовательно, позиции Рорти по этой теме возразить нечего. Тем не менее, когда он наделяет это «слабое я» творческими способностями, сильной волей и готовностью принять решения в толкованиях, ощущается некий диссонанс, апория. Каузалистской и казуалистической постановке отношений между индивидом, миром, другими человеческими существами, не удается обосновать «наибольшую власть, переданную в руки человека.
Рорти напоминает нам, что величие человека заключается в его умении приобщиться к хаотическому смешению деталей, являющемуся случайной реальностью, в которой мы пребываем, и использовать их для того, чтобы приспособиться к среде и удовлетворить наши желания. Инструментом, посредством которого человек может выразить «наибольшую власть» над реальностью, Рорти считает описание и переописание мира, самих себя, и нам подобных. Рорти критикует притязание многих философов XX века «конкретизировать язык», но, в конечном итоге, он тоже наделяет человека способностью создавать в реальности нечто действительно новое. Либеральный ироник постоянно созидает самого себя, открываясь все новым описаниям себя и мираглавной задачей либерального ироника является поддержка распространения новых метафор и риторики демократических утопий, или оживление воображения и описание будущего в обществе, в котором он живет. В общем, Рорти приписывает особую силу словам, беседам, короче языку, как высшему выражению человеческой власти над реальностью. Противоречие рортианской позиции в том, что «лингвистическое творчество» людей можно оправдать только как «случайную мутацию» их решающего словаря в определенный исторический момент. Случайность, с которой метафоры появляются и используются для переплетения наших верований (нужно также отметить, что не все «живые» метафоры используются, лишь некоторые из них) оставляет неопределенным вопрос о том, может ли каким-то образом введенный новыми метафорами культурный прогресс стать целью изысканий. Рорти это явно исключает, ограничиваясь высказыванием, что подобное переплетение верований означает лишь «чесать там, где зудит, и только там», т. е. прогресс происходит тогда, когда происходит, новое появляется тогда, когда появляется. Наш вклад заключается в поддержке и выражении нового, что появляется, и распознании того, что полезно (и того, что не полезно) для выживания нашей общины. Следовательно, речь идет о случайной власти, о свободе в не полном смысле, которую человек может выразить только тогда, когда это позволяет ему сеть причинных связей.
Надежда на то, что человеческие существа будут все больше отдаляться от пещерного человека, принимает очертания произвольного вывода или эволюционистского постулата догматического характера. На наш взгляд, детерминированность деятельности человека, которая определяется ситуацией его включенности в причинные отношения с миром противоречит предложенной Рорти схеме обновления практической, социальной, этической и политической жизни. От этого проистекает экзистенциальная неуверенность, делающая случайность событий еще более тягостной, чем гипостазированное картезианское «сознание», или шопенгауровская «слепая воля». Либо признается, что самосознание качественно невозможно свести к сети убеждений или словарю, унаследованным от исторической случайности, либо лингвистические игры общества, в котором мы живем, станут истинными обладателями «наибольшей власти» над нами и над всей вселенной.
Крайняя неуверенность, которая ограничивает человеческую власть над миром, кажется нам одним из самых хрупких моментов дискурса Рорти, который постоянно напоминает о необходимости отстаивать либеральные устои, стимулировать в других человеческих существах надежду на будущее либеральное общество, оживлять в людях чувство солидарности со страданиями нам подобных. Все это основано, в конечном итоге, на волюнтаризме, который кажется нам не достаточным для того, чтобы гарантировать убедительность какому-либо из конкретных заявлений рортианской философии. Именно в практическом плане философия Рорти обнаруживает слабость и терпит неудачу в оказании помощи людям более уверенно противостоять жизненным трудностям и проблемам.
Не случайно мы обнаружили слабую сторону перспективы Рорти именно там, где он говорит о воспитании новых поколений, указывая на противоречие между «ироническим» исходом номинализма и конструктивной необходимостью социальной и политической жизни. Рортианская перспектива терпит неудачу в плане воспитания не только из-за имплицитной «шизофрении» между публичным и частным, а из-за отсутствия элементов, необходимых для реализации воспитательного отношения. Опыт воспитания предполагает наличие двух субъектов, наделенных самосознанием и полной свободой, объединенных диалогическим отношением, характеризующимся взаимопомощью в «проникновении в совокупную реальность», т. е. способных использовать все средства для толкования предлагаемых реальностью знаков. В этой динамике компетентность учителя предлагается ученику в качестве гипотезы для толкования всей реальности, но ученик должен ее критически оценить и свободно одобрить. В этом смысле, процесс воспитания предполагает, что вовлеченные субъекты не являются исключительным результатом биологических или исторических антецедентов. Несмотря на наш неизбежный «этноцентризм», мы всегда можем принять метафоры и ценности, альтернативные метафорам и ценностям общества, в котором мы живем, даже «нигилистические», которые приведут к нашему разрушению. Возможность сохранять демократические устои нашего западного мира, как признает сам Рорти (2.4.4.), становится высокопарным призывом к либеральной риторике, которая обладает всеми качествами религии. Несмотря на то, что Рорти называет ее «светской», она во всех отношениях представляется как «вера» в способность человечества к прогрессу, передавать который молодым поколениям является «священным долгом» философа.
Не случайно рортианский взгляд совпадал с нигилистическим направлением европейской герменевтики, которое Рорти освобождает от «судьбоносного» и «трагического» характера, которым оно обладает в Европе, давая ему «веселое» и утопическое толкование. Рортианский нигилизм предстает как философия «с человеческим лицом», которая устанавливается на уровне конкретности ситуаций, в которых находится каждый индивид. Вне всякого сомнения, этот аспект сделал рортианскую философию популярной и способствовал принятию ее со стороны писателей, художников, деловых людей и т. д. Однако, если Рорти нам помогает понять, как мы оказались в некоей ситуации и почему перед нами возникли определенные проблемы, то он не помогает нам разрешить их. Более того, он подрывал сомнением годность традиционно используемых людьми инструментов для их решения. Вследствие его критики сегодня становится все меньше аналитиков, кто отстаивает нейтральность и объективность научного познания, и кто рассматривает философию как привилегированный инструмент, способный гарантировать достоверность и уверенность. Однако до сих пор многие философы убеждены в том, что разум колеблется между теми крайностями, о которых мы говорили несколько выше, и что лучше привыкнуть к определенной «шизофрении» существования, чем рисковать, используя разум, открытый реальности на 360 градусов.
С тем, чтобы воспрепятствовать скептицизму, необходимо понять, какие важные аспекты западной философской традиции были утрачены из-за произошедших дебатов между аналитиками и континенталами, и какие меры следует принимать для исправления недостатков в актуальном представлении о рациональности. Прежде всего, было утрачено альтернативное значение термина «репрезентация» и его познавательная ценность. В отличие от утверждений многих, репрезентация необходима в процессе нашего познания мира, но она не должна пониматься в субъективистских, концептуальных и схематических терминах, которые были ей приписаны. Речь идет о восстановлении значимости репрезентации как «знака», то есть как «вещи», отсылающей к другой реальности. Прагматисты, герменевты, а также аналитики, несмотря на их более или менее резкую критику репрезентации, не отказались от того значения, которым наделяли ее Декарт и Кант и которое подразумевает представление о разуме, как безличном, универсальном и нейтральном инструменте. Принимая подобную предпосылку как нечто само собой разумеющееся, герменевты и неопрагматисты перевернули картезианско-кантианские заключения, отвергнув при этом саму возможность рациональности. Таким образом, ушло на второй план то, что отметил Ч. С. Пирс о том, что репрезентация — это «знак», различимый в «иконе, указателе и символе», который гарантирует связь между реальностью и разумом. Знак позволяет целостно рассматривать познавательный процесс и не впадать во многие дуализмы, порожденные философией новой эпохи. Знак также отсылает к изначальному постоянному и нерасторжимому «триадному» отношению между объектом, repraesentamen24 и толкователем, с самого начала объединенными в опыте. В особенности аспект «иконы» знака, предлагающий воссоздание объекта, образует непреложную основу для любой дальнейшей его разработки и допускает формирование символов или указательных знаков. Познавательная деятельность заключается в толковании возникающих в опыте знаков, и толкование, в свою очередь, представляется как постановка гипотезы, которая пользуется различными формами рассуждения, от дологического внушения до индукции, абдукции, дедукции и так далее.
В этом смысле критика Куайна, Селларса и самого Рорти «мифа о данности» крайне интересна, поскольку «чистое данное» становится значительным только в рамках толкования. Таким же важным является их подчеркивание исторического, этического и эстетического аспекта толковательного опыта, из которого вытекает борьба с мнимой «нейтральностью» и «достоверностью» научного познания. В то же самое время, эти философы отстаивали номиналистическую концепцию знака, лишая всякой значимости «ссылку» или значение. Их намерением было сохранение целостности присутствующих в обыденном опыте элементов, но их номинализм (у Рорти радикальный) затруднял примирение их «чувства реальности» и свел обыденный опыт к чистой лингвистической игре или к описанию и метафоре.
Подобная концепция репрезентации может основываться только на концепции разума, которая противоположна концепции картезианско-кантианской традиции. Картезианское воодушевление по поводу ratio, рассматриваемого в соответствии с динамизмами природы, структурированной в свою очередь механически, логически и математически, способствовало разработке философских систем, пригодных для объяснения механизмов не только природы, но и самого разума. Рационализм всецело опирался на «всеведущий» разум и постепенно.
24 Термин, обозначающий «вещь, служащая знаком». превратил познание во внутреннюю концептуальную схему, которая должна быть применена к хаотическому многообразию чувственных восприятий. С этой целью, рационализм произвел разделение культуры и выделил бесчисленные сферы знаний, противопоставляя их друг другу, так, что сама человеческая жизнь оказалась разделенной. Чтобы подтвердить собственное всемогущество, разум вынужден был все больше ограничивать область свой деятельности и обретать характер инструмента анализа очень узких деталей реальности. Противоречивые результаты рационализма и увеличение числа возникших дуализмов привели к кризису рациональности. Отрицание рациональности, предложенное герменевтами и прагматистами в качестве альтернативы «кризису разума», вытекает из той традиции, которая через Хайдеггера вывела на авансцену иррационализм и нигилизм ницшеанской философии. Сегодня влияние Хайдеггера значительно и в аналитической сферекак это произошло с герменевтикой, превращение познания в толковательный процесс приводит к уничтожению различия между объективными и относительными, универсальными и случайными знаниями.
В силу выше изложенных соображений, «наивный» взгляд на реальность, предлагаемый новыми «онтологами», позволяет выявить новую отправную точку в философском исследовании: что-то дано нашему разуму, который в состоянии принять это к сведению и переработать это с пользой для человеческого существования в мире. Нам кажется, что недостаток предложения новых онтологов состоит в некоторой редукции значимости толкованияв попытке противостоять иррационалистическому налету герменевтики, они, кажется, забывают, что «данное» (а точнее «вещь») — это знак, поэтому он всегда подвергается истолкованию. Следует воздать должное обыденному опыту, в котором одновременно присутствуют рациональные и иррациональные, «непознаваемые» и «неисправимые» элементы. Познание будет пониматься, как изначально органичное отношение между разумом, открытым всем аспектам реальности, готовым реагировать на ее стимулы, способным формулировать гипотезы на основе обнаруженных признаков, согласным идти на риск толкования и постоянного исправления собственных гипотез, без каких-либо явных противопоставлений между сферами знания. Сутью подобного представления о разуме является неисчерпаемость области возможного, или, другими словами, признание, что всегда «и в небе и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости», как отметил Шекспир.
