Русская литература XIX века всегда даёт литературоведам богатый материал для изучения, и сравнительный подход в исследованиях произведений этой эпохи не нов. Однако рассмотрению влияния непосредственно перевода на оригинальную литературу посвящено не много работ. Анализ же переводной литературы в рамках её влияния на того или иного писателя или, наоборот, отдельного переводного произведения на творчество нескольких авторов ограничивает возможность определения особенностей развития всего литературного процесса. Для полной характеристики литературы определённого периода необходимо, с одной стороны, разностороннее её исследование (изолированное изучение оригинального произведения и его связей с иностранной литературой не составит полной картины, если не будут учитываться переводы, которые являются органичной частью любой национальной литературы), а также обобщающий, целостный взгляд на предмет, чтб позволит выделить общие тенденции развития, а не дробить его по отдельным темам. За долгие годы литературоведческих изысканий собран богатый фактографический материал, на его основе проанализировано множество литературных связей1. Однако в большинстве случаев исследователи не поднимаются до обобщений или делают выводы, основываясь на произведениях лишь двух писателей или узкого круга авторов, объединённых некоторыми общими особенностями художественного метода. Многочисленные монографии о творчестве отдельных иностранных писателей не дают представления о ситуации того времени и об общих принципах становления и существования русской литературы. Несомненно ценные для понимания значения творчества того или иного писателя в литературном процессе своего времени, подобные работы зачастую не отражают общие тенденции литературного развития эпохи .
1 См., например: Гроссман J1. П. Бальзак в России // Литературное наследство. М., 1937. Т. 31−32. С. 149−373- Дюшен Э. Поэзия М. Ю. Лермонтова в её отношении к русской и западноевропейским литературам. Казань, 1914; Елистратова А. А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа. М., 1972; Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. Л., 1978; Жирмунский В. М. Гёте в русской литературе. Л., 1981; Заборов П. Р. Русская литература и Вольтер. Л., 1978; Кафанова О. Б. Жорж Санд и русская литература XIX века: Миф и реальность (1830−1860 гг.). Томск, 1998; Левин Ю. Д. Восприятие английской литературы в России. Л., 1990; Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе (конец XVIII — первая треть XIX века). Л., 1980; Макашин С. Литературные взаимосвязи России и Франции XVIII—XIX вв. // Литературное наследство. М., 1937. Т. 29−30: Русская культура и Франция. С. V-LXXXIIПесков А. М. Буало в русской литературе XVIII — первой трети XIX века. М., 1989; Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960; Фёдоров А. В. Лермонтов и литература его времени. Л., 1967; Чудаков Г. И. Отношение творчества Н. В. Гоголя к западноевропейским литературам. Киев, 1908; Языков Д. Д. Вольтер в русской литературе: Историко-библиографический очерк. М., 1879.
2 Исключением из подобного рода исследований можно назвать книгу И. И. Замотана «Романтизм 20-х годов XIX столетия в русской литературе» (СПб., 1911), в которой представлена широкая картина литературного процесса указанного периода, охватывающая предысторию романтизма конца XVIII века, его немецкие, французские источники, нашедшие отражение в трудах по эстетике, в журнальной критике и художественной литературе как зарубежной, так и русской. Даётся подробный анализ журналистской деятельности всех видных критиков того времени и творчества наиболее ярких писателей (в рамках исследования последнего проводится также и стилистический анализ произведений).
На современном этапе развития компаративистики никто не оспаривает идею о том, что контактные связи и типологические схождения нужно рассматривать в их единстве, а не сводить всё богатство творческих взаимосвязей к влияниям и заимствованиям. Об этом не единожды писали многие литературоведы. Различая типологические аналогии (общие сходные процессы развития в литературах разных народов) и влияния (непосредственные культурные или литературные контакты между народами), В. М. Жирмунский не исключает взаимопроникновения между ними. В смене литературных течений он видит диалектическое взаимодействие: изменение идейно-художественного способа выражения может быть результатом как внешнего воздействия, так и внутреннего развития3. Более того, исто-рико-типологические аналогии часто являются предпосылками для межлитературных взаимосвязей. Социальное и культурное развитие нации не могут быть изолированы: более развитая литература всегда оказывает влияние на литературы становящиеся. Именно это мы и наблюдаем в XVIII—XIX вв.еках, когда произведения французского классицизма, английского сентиментализма, немецкого романтизма служили образцами для всех европейских литератур. Однако при всём «единстве и закономерности общего процесса социально-исторического развития человечества"4, которое и обуславливает появление типологических схождений в культурах и литературах разных народов, всякое сходство всегда сопровождается существенными различиями. Наследие великого классика везде переосмысливается по-своему. Всякий заимствуемый образ связан с его трансформацией на новой почве: он приспосабливается к национальным особенностям, к новым общественным и историческим условиям, к «художественному своеобразию творческой индивидуальности заимствующего писателя"5. Рецептивный аспект учитывается и в рассуждениях о невозможности существования влияния без потребности в нём воспринимающей стороны.
Вопрос восприятия и трансформации иноязычного произведения оказывается важным при анализе формирования русской прозы под влиянием переводной литературы. Исследуя данный предмет именно в таком ключе, возможно определить своеобразие национальной литературы.
О «национальной специфике» говорит и А. Дима в книге «Принципы сравнительного литературоведения» (М., 1977): большее значение, по словам самого учёного, он придаёт.
Такой же широтой охвата отличается и книга В. Э. Вацуро «Готический роман в России» (М., 2002), в которой история этого жанра рассматривается с момента самых первых восторженных упоминаний в русской словесности до его прямого пародирования, с учетом особенностей его восприятия как обычным читателем, так и писателями, критиками, в тесной связи с культурно-исторической ситуацией того времениподробно анализируется стиль переводов.
Жирмунский В. М. Литературные течения как явление международное // Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. М., 1979. С. 137−157.
4 Там же. С. 68.
5 Там же. С. 74. типологическим аналогиям, а не заимствованиям и влияниям. Конечная цель компаративистики заключается именно в определении неповторимости литературного явления на основе анализа выявленных влияний и степени их эффективности. Подобные исследования невозможны без привлечения литературной критики, охватывающей эстетическую сторону предмета, без теории литературы, стремящейся к обобщениям (в отличие от конкретного подхода самой компаративистики) или без истории литературы, находящейся со сравнительным литературоведением в наиболее тесных отношениях, так как тоже изучает источники явлений, генезис, связи с эпохой.
Исследуя взаимодействие литератур, В. И. Кулешов в книге «Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина)» (М., 1976) рассматривает как влияние западной литературы на русскую, так и обратное воздействие. В рамках каждого из этих направлений Кулешов классически разделяет работу с материалом на выявление двух основных форм связи — «конкретных» и «историко-типологических» — настаивая, однако, на их совместном изучении, без противопоставления двух типов явлений. В некоторых случаях провести различия и определить конкретный тип связи оказывается просто затруднительно.
О необходимости органического сочетания изучения «внутренней» истории литературы с анализом её места в общей системе литературного процесса пишет и Д. Дюришин в «Теории сравнительного изучения литератур» (М., 1979). Компаративистика вообще не выделяется им как особая дисциплина, так как, имея свой предмет и свои задачи, она тем не менее опирается на конкретно-исторические исследования и, таким образом, является составной частью общей науки о литературе. Обращение к широкому межлитературному контексту неизбежно при определении исторической ценности произведений национальной литературы. Но предмет компаративистики не ограничивается межлитературными связями, она непременно включает в себя и внутрилитературные (национально-литературные) отношения. Нельзя забывать о самобытности национальной литературы: как Дима и Жирмунский, Дюришин подчёркивает важность изучения принципов избирательности воспринимающей стороны. Расширение предмета компаративистики ведёт и к более глобальному пониманию её цели как «установления типологической и генетической сущности литературного явления в рамках национальной и, в конечном счёте, в масштабе мировой литературы"6, а не как механической реконструкции межнациональных связей. Не случайно компаративное изучение активизируется вместе с ростом внимания именно к своей национальной литературе.
Определение роли русской классической литературы, принципов её формирования в начале XIX века невозможно без привлечения фактов внешних контактных связей.
6 Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литератур. М., 1979. С. 68.
Указывая, как и Жирмунский, на два аспекта сравнительного изучения — типологические аналогии (схождения) и генетические (контактные) связи — Дюришин в рамках последних выделяет перевод. При изучении перевода эмпирический (нормативный) подход обязательно должен быть дополнен историко-литературным. Простое накопление материала в начале исследования должно быть доведено до логических выводов, даже при анализе механики перевода нужно видеть значение его функционирования в более широкой сфере, что и позволит определить специфику воспринимающей литературы: «На первом этапе сравнительного анализа мы руководствуемся идеей эквивалентности явлений, то есть принципом сходства, в дальнейшем — принципом отличия"7. Нельзя недооценивать коммуникативный аспект бытования перевода и ограничиваться лишь параллельным сопоставлением речевых средств перевода и оригинала без рассмотрения их в более широком идейно-художественном плане. Идея о взаимной обусловленности генетических и типологических принципов — основополагающая в работе Дюришина: внутренние потребности воспринимающей стороны (типологические предпосылки) наравне с внешними контактными связями определяют выбор произведения для перевода.
Однако, отталкиваясь от вышеизложенных теоретических выводов, на практике не все исследователи привлекают к сопоставительному анализу, учитывающему и генетические и типологические связи, обобщающий анализ ситуации, сложившейся в воспринимающей литературе. В частности, изучение переводной литературы неразрывно связано с историей оригинальной литературы. Конечно, и в этом случае невозможно претендовать на всестороннее отражение литературной ситуации изучаемой эпохи: автор создаёт своё произведение в культурно-исторических рамках, обусловленных не только современной ему литературой (как национальной и иностранной, так и переводной), но и всем предшествующим развитием словесности. То есть, рассматривая переводы 1820−30-х годов в их связи с оригинальными произведениями, с русской литературой и даже критикой того времени, мы затронем лишь некоторые аспекты, определяющие формирование русской прозы первой трети XIX века, оставив без рассмотрения историю предшествующей русской и зарубежной литературы, фольклора. Столь всеобъемлющий труд, который бы совместил в себе синхронический и диахронический аспекты, требует более обширного исследования8.
Сам перевод должен быть рассмотрен на трёх уровнях: анализ сюжета, композиции, тем, образов составляет первый уровень, способы художественного выражения (диалоги, речь персонажей, повествование, членение текста) — второй, и, наконец, занимаясь изуче.
7 Там же. С. 114.
8 Подобные задачи перед собой ставили учёные, работавшие в XIX веке в рамках сравнительно-исторического литературоведения, ярким представителем которого был А. Н. Веселовский. нием переводов 1820−30-х годов, нельзя обойти вниманием их язык (синтаксис и лексика прежде всего). Особое значение в последнем случае приобретает именно синтаксис, так как, в отличие от поэзии, в прозе он становится одним из конструктивных элементов. Однако ни один из уровней не может быть назван главным в определении специфики влияния перевода, поэтому только комплексное их рассмотрение должно стать основой исследования. В данной ситуации, возможно, не следует настаивать на дифференциации лингвистических и литературоведческих анализов текста, так как и литературный, и художественный язык формируются в этот период одновременно, во многом благодаря творчеству выдающихся русских писателей.
Появление нового типа переводов логически определялось развитием стиля художественной литературы, чтб напрямую оказывается связано с историей русского литературного языка. Поэтому нет ничего удивительного в том, что анализу произведений русских классиков посвящено немало работ выдающихся лингвистов. Прежде всего это исследования В. В. Виноградова, посвятившего литературе, особенно эволюции стиля художественной литературы, едва ли не такое же количество монографий, как и собственно русскому языку9. «По моему глубокому убеждению, исследование „языка“ (или, лучше, стилей) художественной литературы должно составить предмет особой филологической науки, близкой к языкою знанию и литературоведению, но вместе с тем отличнои от того и другого» , — такой подход позволяет широко использовать лингвистические данные для изучения не только языка литературных произведений, но и их структуры, авторского образа. Основная идея всех его работ по стилистике — взаимосвязь литературного языка и языка художественной литературы, равно как и взаимопроникновение стилей русского языка, вовсе не так строго разграниченных, как это представляется во многих лингвистических теориях. Историю литературного языка, по Виноградову, невозможно построить без опоры на язык художественной литературы. Особенно актуальной эта мысль становится при изучении русской литературы XIX века, которая «в силу исторических особенностей российского общественного развития выполняла и восполняла роль публицистики, философии, социологии». Литературный язык в работах Виноградова стал необходимым фоном для анализа и описания языка художественной литературы: на основе эволюции словесно-повествовательных форм рассматривается развитие прозы и поэзии. В связи с этим основой виноградовского метода становится работа с конкретным материалом. В этом отношении труды Виноградова могут служить методологиQ.
См.: Виноградов В. В. 1). Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980; 2). Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976; 3). Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990; 4). Стиль Пушкина. М., 1999.
10 Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 3−4. ческим руководством по исследованию истории перевода и его связи с литературно-художественными стилями, изучение которых не может не включать в себя лингвистический аспект как одну из составляющих. Не менее интересны в этом отношении и следующие книги: «Русский литературный язык первой половины XIX века» (Киев, 1957) JI. А. Булахов-ского- «О языке художественных произведений» (М., 1954) и «Стилистика художественной речи» (М., 1957) А. И. Ефимова.
Сама теория перевода также делится на два подхода в его изучении: лингвистический, к которому традиционно относят работы В. С. Виноградова (Лексические вопросы перевода художественной прозы. М., 1978), В. Н. Комиссарова (Лингвистика перевода. М., 1974), А. В. Фёдорова (Основы общей теории перевода: лингвистические проблемы. СПб., 2002), и литературоведческий, представителями которого считаются И. А. Кашкин, Г. Р. Гачечиладзе (Художественный перевод и литературные взаимосвязи. М., 1980), В. М. Россельс и др. В основе концепций учёных первого направления лежит идея о языковой специфике, которая влияет на формирование картины мира у человека, говорящего на данном языке. Целью подобных исследований становится попытка найти адекватные языковые средства, способные выполнить информационную функцию подобных единиц другого языка. Речь не идёт о полном совпадении двух текстов: перевод должен оказывать на читателя такое же эстетическое воздействие, как и подлинник, вне зависимости от выбора художественных средств. Принцип функциональности становится основным в определении точности перевода: поиск в родном языке соответствующих единиц, которые были бы и стилистически, и ритмически, и семантически эквивалентны языку оригинала, — главная задача переводчика. Буквализм категорически отрицается, так как именно «неточность» может стать более «точной» и оказать именно то эстетическое воздействие на нового читателя, какое оригинал оказывает на соотечественников автора. Произведение рассматривается не как механическое сочетание элементов, а как органическое целое, как система, требующая для своего перевода не буквального воспроизведения на другой язык, а подбора эквивалентов. Мастерство переводчика, его чутьё, таким образом, оказываются немаловажным фактором: «Это означает, что перевод художественной литературы — сам художество, искусство"11. Из этого следует и идея о невозможности использовать подстрочник, который не передаёт стилистическую специфику языка писателя (единичные исключения удачного перевода по подстрочнику свидетельствуют лишь о великом даровании его автора).
Вопрос о влиянии личности переводчика на сам процесс перевода, прозвучавший ещё в хрестоматийном труде К. И. Чуковского «Высокое искусство» (одна из глав в своём на Фёдоров А. В. Искусство перевода и жизнь литературы. JL, 1983. С. 18. звании заключает основной тезис этого исследования: «Перевод — это автопортрет переводчика»), становится едва ли не самым основным в работах критиков второго направления. «Как сравнительно-лингвистическая характеристика языковых пар и общая теория коммуникации являются предпосылками лингвистической теории перевода, так сравнительно-историческая поэтика и анализ творческого вклада переводчика в переведённое произведение стали.
17 предпосылками литературоведческой теории перевода". Для того чтобы перевести произведение, необходимо передать не только сюжет, образы, мысли автора, но и его стиль, литературную манеру. Это требует не просто хорошего владения языком (обычные словарные ошибки встречаются даже у опытных переводчиков) или объёмных фоновых знаний, но особого переводческого слуха, восприимчивого к ритмике, интонациям, стилю писателя. Чисто лингвистические методы не могут исчерпывающе выявить проблематику перевода. Приоритет отдаётся не словесной форме, языковой стилистике, а индивидуальному стилю автора, его видению мира, тем образам, которые стоят за языковыми знаками.
Такой подход представляется нам более продуктивным при анализе влияния переводной литературы на формирование русской прозы, так как именно авторский стиль заключает в себе эстетическую функцию. Буквальный перевод отнимает у произведения его неповторимость, и даже правильный подбор «адекватных» средств не сделает его «полноценным», если переводчиком не будут подмечены и переданы особенности манеры писателя. Конечно, нельзя отрицать необходимости знания языков и закономерностей их функционирования для переводчика как основы в его работе с оригиналом — идея об ограниченном выборе решений в том или ином конкретном случае исключает появление безграмотных переводов, — однако в творческом процессе перевода не может быть единственного решения.
Для изучения перевода в принципе характерен интердисциплинарный подход, позволяющий рассмотреть его с разных точек зрения, только совокупность которых и может приблизить исследователя к пониманию столь многогранного явления. Лингвистика (в частности, стилистика), история литературы, журналистика, психология (личность переводчика и воспринимающего — основные составляющие этого творческого процесса), герменевтика, культурология и многие другие науки — каждая привносит дополнительные знания, способствующие более глубокому изучению всей специфики перевода учёным, который ведёт своё исследование на базе одной из них.
Не следует забывать и об историческом взгляде на предмет как одном из основных аспектов: то, чтб представляется нормой современному литератору, могло иметь совершенно иное толкование в прошлом. Для рассмотрения истории перевода, его эволюции особенно.
12 Левый И. Искусство перевода. М., 1974. С. 40. ценным в методологическом плане является историзм монографий В. В. Виноградова. В книге «Язык Пушкина» автор отмечает: «При изучении языка Пушкина необходимо погрузиться в смысловую атмосферу того времени, понять стилистические контексты русского языка пушкинской поры. Одним из главных средств этого имманентно-исторического осмысления является знакомство с социально-языковыми категориями и понятиями, в свете которых сам Пушкин наблюдал, оценивал и утверждал речевые формы современных ему литературы и быта"13.
Только тщательный анализ материалов позволит сделать правильные выводы о существовавших представлениях: «Реконструкция нормативности конкретного отрезка истории является процессом сложным, требующим последовательного и системного сравнительного исследования переводческой практики того времени. Это исследование должно бьггь направлено на разграничение необходимых и побочных явлений. Необходимые приёмы в сумме дают представление о переводческой норме как системе, побочные в создании системы не участвуют. К числу необходимых явлений мы относим такие художественные средства перевода, которые находятся в русле предшествующей традиции, а также те приёмы, которые хоть и направлены на преодоление этой традиции, но одновременно потенциально на неё опираются. Всё это явления, присущие нормативности данного времени, представляющие тенденции развития переводческой нормы в данный период"14.
Перевод — понятие историческое, изменяющееся во времени и в зависимости от страны в границах одного временного отрезка (достаточно сравнить, например, «вольные» французские переводы и «буквальные» немецкие в первой трети XIX века). Поэтому оценки перевода с позиций современной теории литературы не должны быть основным фактором в определении его художественных достоинств.
В этом отношении с изучением перевода, может, более чем с каким-либо иным видом бытования литературы, связана проблема рецепции, читателя, — читателя в широком понимании этого слова. В рамках данной темы понятие «читатель» становится многозначным. Прежде всего это публика, интересы которой и определяют появление того или иного типа литературы: только особое состояние русской культуры конца XVIII — начала XIX века определило столь стремительное и полное восприятие западноевропейской литературы. Писатели как часть этой публики занимают особое положение, так как сами участвуют в создании произведений, и, как следствие, вызывают более пристальный интерес у исследователя. Близко к этой категории читателей стоят переводчики, которые тем не менее составляют отличную от авторов оригинальных произведений группу: в творчестве переводчиков, изначально обус.
13 Виноградов В. В. Язык Пушкина. M.-JL, 1935. С. 13−14.
14 Дюришин Д. Указ. соч. С. 132. ловленном чужим взглядом на действительность, ярче проступают те черты, которые ещё не свойственны отечественной литературе. Творчество оригинального писателя настроено на индивидуальное видение мира, чтб исключает его сопоставление с другим автором с целью найти между ними различия- «созидательность» же переводчика, которая не предполагается в этом виде литературной деятельности, сразу указывает на отличия от оригинала. Именно этому моменту в процессе перевода и следует уделить особое внимание.
Интерес к переводу как к особо значимому явлению в межкультурном диалоге возник ещё в XIX веке, когда огромный объём попавшей в Россию иностранной литературы потребовал появления профессиональных переводчиков и вызвал споры об основных принципах передачи иноязычных произведений на русский язык, для нового читателя. Каждый перевод отражает состояние национального языка и культуры на определённой ступени их развития. Таким образом, изучение истории переводов позволяет проследить их эволюцию, по ней можно восстановить картину духовной жизни общества. Являясь отражением отечественной литературы, её языка, общего типа национального мышления, перевод в то же время влияет на них, способствуя смене установившихся образов и канонов. Диалектичность перевода проявляется как в его природе (зависимость от создателя оригинала и переводчика, от двух языковых систем и разных культурно-исторических традиций), так и в его функционировании: «Переводные произведения действительно становятся частью национальной литературы, способствуют её обогащению и развитию, а с другой стороны, в значительной степени благодаря переводам происходит распространение литературных жанров и стилей, художественных приёмов и т. п., поэтому, несмотря на стремление национальных литератур к самоидентификации и сохранению своей самобытности, происходит их сближение, в известной мере предопределяющее унификацию литературного процесса в странах, культурные контакты между которыми имеют давнюю традицию"15.
До сих пор ещё не определено место перевода в «иерархии межлитературных связей"16, перевод же 1820−30-х годов занимает в русской литературе особое положение. По своей функции в воспринимающей литературе перевод может относиться как к сфере генетических литературных связей, так и типологических. В первом случае (случае контактных связей) мы говорим о влиянии или невлиянии перевода. Конечно, нельзя отрицать влияния переводной литературы этого периода на русскую, но оно было значительным, если только мы имеем в виду стиль русской прозы — в содержательном плане в гораздо большей степени влияла сама иностранная литература. Благодаря хорошему знанию французского языка в об.
13 Оболенская Ю. Л. Диалог культур и диалектика перевода: Судьбы произведений русских писателей XIX века в Испании и Латинской Америке. М., 1998. С. 4.
16 Подробнее об этом см.: Дюришин Д. Указ. соч. ществе все новинки, в основном, читались в оригинале. В журналах редко появлялось что-либо абсолютно новое, неизвестное русской публике во французском издании. Кроме того, в журналах многие объёмные произведения (за редким исключением) выходили в виде отрывков: полные переводы появлялись отдельным изданием, когда уже было очевидно, что книга будет пользоваться успехом у читателя.
Появление перевода может быть обусловлено не только внешними, но и внутренними факторами. Тогда мы имеем дело с областью типологических схождений, которые, в свою очередь, также могут существовать в двух видах. С одной стороны, тот или иной способ перевода, характерный для определённой эпохи, имеет исключительно объективные причины существования — переводчик работает в рамках культурно-исторической и литературной ситуации своего времени. Однако не менее значимы и «субъективные предпосылки"17, исходящие из творческой установки самого переводчика и напрямую зависящие от его художественного вкуса: «Переводчик выполняет свою общественную миссию в определённых объективных условиях, которые он застаёт уже сложившимися: характер отечественной литературы, степень разработанности родного литературного языка, сила или слабость переводческих традиций, различия в условиях жизни (бытовых, географических, политических), влияющие на восприятие читателя, различия в уровне культуры и т. д. Эти обстоятельства определяют конкретные рамки, ограничивающие его действия. Талант переводчика позволяет раздвинуть границы возможного, обогатив при этом ресурсы родной литературы и языка (в этом переводчик принципиально не отличается от писателя)"18.
Постепенное движение от господства субъективного начала к преобладанию объективного и составляет суть эволюции перевода в XVIII—XIX вв.еках. Следует особо отметить тот факт, что 1820−30-е годы не были эпохой чисто «субъективного» перевода: переложения, адаптации, переделки — черта предшествующего периода русской литературы, когда граница между «своим» и «чужим» не всегда ощущалась писателями-переводчиками, которых и нельзя назвать переводчиками в современном понимании этого слова. Но и временем «объективного» перевода эти годы ещё не стали — личное отношение переводчика в процессе работы ещё очевидно, хотя стремление к объективному отражению оригинала стало основным принципом в самой переводной литературе и нашло своё отражение в критике. В отличие от переводчиков, работавших в старой традиции, во многих переводах этого времени, несмотря на общую тенденцию изменения авторского стиля (например, передача какой-либо повести Бальзака в яркой романтической манере), даже в наиболее отдалённых от оригинала описаниях можно почувствовать некоторую искусственность фраз. При этом в ориги.
17 Там же. С. 130.
18 Топер П. М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. 2-е изд. М., 2001. С. 37. нальных русских повестях и рассказах подобная натянутость слога, которую можно было бы объяснить недостаточной выработанностью художественных приёмов и способов выражения, не встречается. Скорее всего, это отражает стремление переводчика всё же следовать автору, несмотря на те изменения, которые он же привносит в новый вариант.
Именно в это время переводы, наиболее близкие к тексту оригинала, получают широкое распространение, приобретают массовый характер. Во многом это происходит благодаря политике журналов, стремившихся наиболее полно знакомить читателя с иностранной литературой и с этой целью взявших себе за образец «точный» перевод. И в конце XVIII, и в начале XIX века вопрос об «объективном» переводе не раз поднимался в критике. Понимание того, что этот подход к переводу является единственно правильным, существовало среди литераторов и до 1820−30-х годов, однако принятое за аксиому в русской критике подобное отношение к переводу ещё не нашло своего выражения в переводческой практике: немногочисленные «верные» переводы, которые появлялись в этот период, становились исключением из общего правила. Только журналы 20−30-х годов, сделавшие литературу и критику своим основным предметом изучения, придали «точным» переводам массовый характер, сделали подобный способ работы с иностранным произведением общепризнанным.
Переводчики этих лет, обращаясь к иностранной литературе, настраивали себя на воссоздание именно «чужого» произведения: об этом свидетельствуют довольно последовательное воспроизведение текста (точная передача сюжета с минимальными отклонениями от оригинала, не считая цензурную правку), что было редким явлением в предшествующую этому эпоху переделок, и частые «нерусские» элементы стиля (синтаксис, лексика, фразеология), что отражало стремление переводчика бьггь как можно ближе к автору. Однако не в силах отказаться от своего собственного художественного видения, по большей части неосознанно, не воспринимая это одним из условий работы над переводом, они выступали в двойной роли писателя-переводчика, привнося в новый вариант особенности своего стиля, часто сильно отличающегося от авторского. Это приводит нас к выводу о том, что перевод был такой же частью литературного процесса того времени, как и сама русская проза. Каждый из переводов влиял в такой же степени, как и вновь написанное оригинальное произведение: переводчик и писатель решали одни и те же вопросы композиции, стиля, языка, образов (нередко именно писатели занимались переводами для журналов). Переводчик мог что-то изменить, согласно своему художественному видению данного образа, а мог, уловив авторский стиль, сохранить его в новом варианте. Не случайно применительно к этому периоду речь может идти о плагиате в переводе19.
В основном, если что-то уже было усвоено русской литературой, хотя, может, ещё и не стало традицией, оно находит адекватное отражение в переводе — только новые, непривычные для русской литературы формы и образы могли быть либо сознательно проигнорированы и изменены переводчиком, либо, незамеченные или непонятые им, пропущены или переделаны. Следовательно, «точный», «аккуратный» перевод свидетельствует о том, что стиль автора был близок художественно-эстетическим поискам русских литераторов или «закреплял» уже существовавшие в русской прозе, но, может, ещё окончательно не утвердившиеся приёмы изображения. Если какие-то новые приёмы получали равнозначно хороший перевод, дающий довольно точное представление об оригинале, значит, это то, на что прежде всего и ориентировалась русская литература, а переводчик, благодаря своему художественному чутью, пытался воссоздать на новой почве.
Применительно к этому периоду русской литературы мы не вправе говорить о переводчике как о «плохом», так как, несмотря на отклонения от оригинала, попытку «подвести» произведение под распространённый в отечественной литературе тип, он переводит уже на качественно иной ступени развития техники перевода, не «опускаясь» до переделок и адаптации, уподоблявших произведения исключительно набору штампов на основе крайне схематизированного сюжета (чтб ещё было довольно частым явлением в массовой литературе тех же лет). Мы можем в данном случае говорить лишь о плохом писателе, не имевшем достаточного литературного чутья и творческой индивидуальности, чтобы если не создать, то хотя бы уловить в чужом произведении новые художественные возможности. Задача — точно передать «чужое» произведение, которая в переводческой практике того времени ещё не утвердилась окончательно, отодвигала на второй план идею создания новых художественных ценностей посредством перевода, также звучавшую в работах литераторов той поры. Не случайно довольно посредственные с точки зрения современного литературоведения переводы получали положительные отзывы: абсолютно не отражая особенности авторского стиля оригинала, они были ценны тем, что передавали его содержание достаточно близко к тексту, сохраняя если не художественную специфику произведения, то, по крайней мере, авторский замысел.
19 Именно плагиатом из перевода «Невеста-аристократка» Н. Ф. Павлова называет А. В. Морозова петербургский перевод 1832 года этой же повести Бальзака, который вышел под заголовком «Сельский бал в городке Со» и выгодно отличался по своему стилю от двух других переводных новелл, помещённых в том же издании. -См.: Морозова А. В. Об одном раннем русском переводе «Сцен из частной жизни» О. Бальзака // Проблемы реализма в русской и зарубежной литературах. Вологда, 1965. С. 100−102.
Субъективный" элемент перевода интересует нас прежде всего: именно он, выявляя творческий подход переводчика, отражает те особенности оригинальной русской литературы, которые складывались в эти годы. И важным представляется исследование не степени, а способа, образа восприятия перевода, не количественное соотношение переводной и оригинальной литературы (хотя эти годы характеризуются как никогда большим объёмом переводной литературы), а качественное влияние перевода на формирование русской прозы. Принцип отбора произведений для перевода многое говорит о потребностях воспринимающей литературы, но метод, избираемый при этом, нередко опровергает выводы исследователя. Особенно очевидным это становится при анализе журнальных переводов: выдвигая в своих критических статьях определённые требования, редактор часто помещает произведение, переведённое в нарушение всех принципов, отстаиваемых критикой журнала. Однако журнальные переводы представляют собой и наиболее яркое доказательство того, что основная функция переводов 1820−30-х годов не посредническая, а художественно-экспериментальная (влияние перевода вовсе не отрицается, просто уступает место иному представлению о его главной цели).
В связи с этим основное внимание уделяется анализу самого перевода как равного по своим художественным функциям текстам оригинальных произведений русской прозы. Рассмотрение перевода с точки зрения его адекватности первоисточнику приобретает особое значение: мы не ставим перед собой цель определить качество перевода, оценив по шкале «точный — вольный», но, несомненно, основываемся на его сопоставлении с оригиналом, чтобы выявить индивидуальный стиль переводчика, который и отражает особенности развития русской прозы в этот период. Можно сказать, что отношение оригинала к переводу приобретает второстепенное значение, если оценивать его непосредственно с позиций теории перевода.
Особенно ярко типологическая обусловленность в отборе иноязычной литературы проявляется на определённых этапах эволюции национальной литературы, характеризующихся переходом к новому стилю, крушением господствующей поэтики и формированием новых норм. В этом случае переводная литература в определённой степени компенсирует «недостаток отечественного эволюционного потенциала». Именно такая ситуация и складывается в русской литературе конца XVIII — начала XIX века. В эпоху своей молодости та или иная словесность неизбежно опирается на заимствования из других литератур, часто очень слабо разграничивая «своё» и «чужое»: «В дальнейшем, в период зрелости национального сознания, отечественная литература в большей мере стремится „обособиться“ от зарубежной лл литературы, утвердить свою самостоятельность, суверенность и главенство». Эта универсальная схема взаимоотношений двух литератур (которая, конечно, может варьироваться в каждом конкретном случае) даёт точную характеристику литературного процесса в России XIX века. Очень важно при таком анализе учитывать соотношение субъективных предпосылок воспринимающего феномена (индивидуальную манеру переводчика) с объективными типологическими факторами (господствующим литературным направлением). Перевод — это особая форма рецепции, изучение которой требует установить чёткие границы между переводческим и авторским отношением к оригиналу. Когда перевод выходит за рамки своей изначальной посреднической функции и становится явлением межкультурной коммуникации, он нуждается в особом рассмотрении.
Подобный подход в исследовании переводной литературы применим именно к 182 030;м годам, которые представляют собой переходный этап в развитии как русской литературы, так и теории и практики перевода. Этот период считается временем формирования новой русской прозы21. Постепенное уменьшение преобладания субъективных факторов в переводе над объективными, то есть движение от «вольного» перевода к «профессиональному» , — процесс, неразрывно связанный с общей тенденцией русской литературы, развивавшейся в сторону самобытности, уходившей от подражательности. С прозой, а не с поэзией (где субъективное начало и в работе переводчика более выражено), связан подобный способ функционирования перевода в литературе: если под этим же углом зрения рассматривать традицию поэтических переводов в 1820−30-е годы, то мы будем иметь дело с вопросами теории перевода, а не истории литературы, так как субъективный элемент в поэтическом переводе, в той или иной степени, присутствует всегда, а значит, не отражает объективные черты эволюционного процесса литературы. Именно этот период, когда поэзия уступает свои позиции прозе, а «вольный» перевод — «точному», стал переломным моментом в эволюции переводческого дела в России22: из формирующего отечественную литературу он становится лишь поддерживающим её межлитературные связи и обеспечивающим «внутреннее соизмерение художественных ценностей двух или нескольких развивающихся литературных систем"23, что и является его основной функцией.
20 Топер П. М. Указ. соч. С. 41.
21 Многие критики связывают с 1830-ми годами и появление нового, «более здравого», типа читателя. См.: Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Киев, 1957. Т. 1. С. 48−49- Гуковский Г. А. Неизданные повести Некрасова в изучении русской прозы сороковых годов // Жизнь и похождения Тихона Тросникова. Новонайденная рукопись Некрасова. M.-JI., 1931. С. 347−381- Куфаев М. Н. История русской книги XIX века. М., 2003. С. 131.
22 Однако вряд ли можно говорить о внутреннем хронологическом движении в рамках этих десятилетий — это единый период, представляющий собой ступень в динамике развития понимания перевода.
23 Дюришин Д. Указ. соч. С. 127.
Не случайно для анализа нами была выбрана французская литература: её влияние на русскую литературу, начавшееся ещё в эпоху классицизма, не прекратилось и в первой половине XIX века. Многие жанры в силу тех или иных причин долгое время были прочно «закреплены» за французской литературой: например, война и военное дело (что было вызвано интересом к деятельности Наполеона), восточная тематика (от сказок «Тысяча и одна ночь» до научных изысканий Французской академии, активно изучавшей Восток), мемуаристика, географические исследования и некоторые другие. Она была хорошо известна благодаря французскому воспитанию, которое получали дворяне того времени, а иногда и разночинцыогромно было значение французской культуры в качестве посредницы (по французским переводам знакомились с творчеством авторов и всех остальных стран24) — к французской прозе обращались русские писатели, которые не могли найти достаточного материала для развития прозаических жанров в предшествующей русской литературефранцузские журналы брали себе за образец издатели 1820−30-х годов.
Именно журналистика как один из основных способов существования литературы описываемого периода (наравне с отдельными художественными изданиями) должна стать предметом обязательного анализа при изучении прозы начала века. Особая роль журналов того времени, создававших традицию чтения, формировавших интересы, имевших единое идеологическое и художественное направление, заставляет рассматривать их на одном уровне с авторскими произведениями. Журналы задавали тон литературе. Уже давно к изучению роли журналов в общественно-культурной жизни 1820−30-х годов обращаются не только историки журналистики, но и литературоведы. Кроме обобщающих работ по издательскому делу этого периода23, существует немало исследований, посвящённых одному из журналов или критической и редакторской деятельности того или иного литератора26.
Основные журналы того периода — «Московский телеграф» Н. А. Полевого, «Телескоп» Н. И. Надеждина, «Современник» А. С. Пушкина, «Московский вестник» М. П. Погодина, «Сын Отечества» Н. И. Греча и Ф. В. Булгарина (из которых первые два, по мнению многих критиков, были особо значимым явлением в русской литературе и журналистике).
24 Даже в период популярности В. Скотта (чтб побудило начать изучать английский язык и переводить его романы с оригинала) произведения Ф. Купера и В. Ирвинга долгое время переводили с французских источников.
25 Березина В. Г. Русская журналистика второй четверти XIX века: (1826−1839 годы). JL, 1965; Весин С. Очерки по истории русской журналистики 1820−1830-х годов. СПб., 1881- Мордовченко Н. И. Очерки по истории русской журналистики и критики. 1950; Морозов В. Д. Очерки по истории русской критики второй половины 20−30-х годов XIX века. Томск, 1979.
26 Ерофеев В. В. Журнал А. С. Пушкина «Современник» и его роль в литературном движении 30-х годов. 1952; Зыкова Г. В. Журнал Московского университета «Вестник Европы» (1805−1830 гг.): разночинцы в эпоху дворянской культуры. М., 1998; Каверин В. А. Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения». М., 1966; Козмин Н. К. «Московский телеграф»: иностранная журналистика и литература. Пб., 1900; Махов А. Е. Журнал «Телескоп» и русская литература 1830-х годов. М., 1985; Питолина Н. В. Журнал «Московский наблюдатель» (1835−1837) и литературное движение того времени. имели первостепенное значение в общем литературном процессе того времени, взяв на себя не только просветительскую, но и собственно художественную функцию, присущую литературе. С одной стороны, журналы были источником критики, направлявшей всё художественное движение 20−30-х годов, с другой стороны, они же стали местом для «практических опытов», помещая на своих страницах оригинальные произведения молодых писателей и множество переводов27. По сравнению с предшествующей «риторической эпохой», этот период характеризуется спадом «активности теоретико-литературной рефлексии»: дискуссии о проблемах жанра сменяются спорами о стиле, и внимание переключается с теории на практику, в частности, большое внимание уделяется переводу. Ещё в 1820-е годы прозаический перевод «уступал» поэтическому, который считался трудным, а потому достойным занятием, в то время как проза казалась в этом отношении более простым материалом. Именно благодаря активному пропагандированию переводческого дела в журналах этого периода отношение к работе над прозаическим текстом кардинально меняется, проза выступает на первый план.
1820−30-е годы можно назвать «ученическим «периодом русской прозы, когда писатели активно занимались разработкой новых форм и жанров, используя художественные достижения иностранной литературы, а журналы этого периода — «лабораторией», в которой проводились авторские «эксперименты» и разбирались в многочисленных критических отзывах, часто в острой полемике. Именно журнальному переводу присуща художественно-экспериментальная функция, в то время как переводы, выходившие отдельными изданиями, выполняли иную задачу — знакомили читателя с неизвестным ему произведением. В итоге созданные по образцу французских журналов русские журналы оказались более значимыми для развития отечественной литературы, чем французские — в эволюционном процессе своей литературы.
В журналах появилось новое осмысление принципов перевода, представляющее собой переходный этап от восприятия чужого произведения как своего к отстранённо-объективной позиции переводчика. Из общего ряда журналов выбивается лишь «Библиотека для чтения» О. И. Сенковского, на страницах которой продолжали появляться адаптации и переделки произведений и переводческой практике которой была свойственна некоторого.
27 Многие авторы лишь после нескольких публикаций в журналах и газетах издавали свои сборники и отдельные произведения. То же происходило и с иностранной литературой: после перевода отдельных глав, вызвавших интерес у читателя, издатели выпускали полные переводы романов и повестей или брались за новое, неизвестное произведение, но того автора, чьи работы уже появлялись в журналах и имели читательский отклик.
28 Вершинина Н. J1. Русская беллетристика 1830-х — 1840-х годов: проблемы жанра и стиля. Псков, 1997. С. 17. рода литературная игра с оригиналом29. Развлекательный характер, на который ориентировал своё издание Сенковский, в принципе противоположен редакторским установкам других журналов этих лет. По-иному видел Сенковский и решение проблемы языка художественной литературы, полагая, что он должен быть равен «сглаженному» разговорному языку, «средней речевой линии"30. Это также во многом противоречило тенденциям развития литературы, какими их видели авторы и критики других журналов. По этой причине «Библиотека для чтения» не рассматривается в данном исследовании, хотя, несомненно, подобную журналистскую позицию было бы интересно сопоставить с общими тенденциями издательской деятельности этого периода.
Характеристике журналов 1820−30-х годов, включая общие описания их содержания и принципов сотрудничества, а также основных критических положений, в частности, разборов иностранных произведений и русских переводов, посвящена первая глава исследования.
Во второй главе данной работы рассмотрены непосредственно сами переводы в их соотношении с оригинальной русской прозой.
Выбор произведений по большей части носит условный характер. Достоверных свидетельств о том, чтб именно из французской литературы читал тот или иной автор, не так много (а в некоторых случаях их нет вообще). И тем более мы не можем с точностью сказать, было прочитано произведение в оригинале или в переводе, в журнальном варианте или в отдельном издании, которых также было немало в это время. Не следует безоговорочно доверять и скептическим высказываниям некоторых писателей в адрес французской литературы. Во-первых, подобное субъективное мнение вовсе не отрицает факт её влияния, пусть неосознанного, на творчество автора: французская литература и пресса составляли значительную часть культурной жизни общества. Сверх того, многие из негативных отзывов относятся на самом деле не ко всей французской литературе, а часто связаны с традициями «литературы доромантической» 31, долгое время сковывавшими русскую литературу32.
29 О. Б. Кафанова, исследуя переводы Ж. Санд, помещённые в «Библиотеке для чтения», приходит к выводу о приверженности Сенковского к классицистическим принципам работы с текстом: «Его бесцеремонное обращение с авторским замыслом объяснялось, по-видимому, убеждением в возможности „абсолютного эстетического бытия произведения в сознании эпохи“. Если плохое качество многих переводов сочинений Санд этого времени объяснялось значительными купюрами, вызванными идейно-религиозными причинами, а также непрофессионализмом переводчиков, то ориентация Сенковского на „вольность“ была принципиальной. Он был явно убеждён в свобм праве „улучшать“ романы Жорж Санд, „подтягивая“ их до соответствия „хорошему“ вкусу, чтб вполне согласовывалось с практикой переводчиков-классицистов». — См.: Кафанова О. Б. Жорж Санд и русская литература XIX века: (Миф и реальность), 1830−1860 гг. Томск, 1998.
Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Киев, 1957. Т. 1. С. 44.
31 Федоров А. В. Творчество Лермонтова и западные литературы // Литературное наследство. М., 1941. Т. 4344. С. 206.
32 Б. В. Томашевский выдвинул ещё одну версию, объясняющую критическое отношение Пушкина к современной французской прозе: требовательность свидетельствует об особом интересе, проявляемом к этой литературе,.
Поэтому, с одной стороны, анализируются только переводы из журналов, издававшихся в этот период (список переводов приводится в приложении), а с другой — русская проза указанного периода33. Литературный процесс, особенно в переходные периоды, — явление обширное и многогранное, не имеющее чётких границ, поэтому любое его деление носит достаточно условный характер. Условность подобного отбора определяется и тем фактом, что многие произведения иностранных авторов, появлявшиеся в журнальных переводах в виде отдельных глав или даже выдержек, не могут рассматриваться оторванно от художественного целого. Основной акцент делается на текст перевода, который вбирает в себя суть художественно-эстетической позиции автора-переводчика, но выяснение соотношения перевода и произведения русской прозы применительно к ситуации, сложившейся в 1820−30-х годах, невозможно без учёта третьего компонента — оригинала: вне зависимости от того, какой именно связи уделяется большее внимание (в данном исследовании это «перевод — русская проза»), цепочка состоит из трёх звеньев, каждое из которых имеет своё значение -" оригинал-перевод-русскаяпроза". Более верным было бы представить эту цепочку в виде схемы, которая более точно отражает принцип бытования перевода в литературном прооригинал цессе изучаемого периода: перевод <-> русская проза.
Основная масса анализируемых произведений — работы писателей так называемого второго ряда". Именно в их творчестве наиболее очевидно проступают все особенности общего литературного движения, в то время как в яркой и самобытной манере «больших» писателей они могут преломиться до неузнаваемости. Интересна мысль Д. Дюришина о роли второстепенных писателей в литературном процессе: в определённом отношении они оказываются более важны для сопоставления, так как осуществляют преемственность межлитературных ценностей более прямолинейно. Их художественная манера не несёт в себе столько индивидуального, особенного, как стиль выдающихся писателей. Поэтика произведений «второстепенных» писателей всегда рассматривалась при характеристике особенностей литературы этого периода наряду с анализом работ писателей «первого ряда» .
Последнее время изучению их творчества уделяется всё больше внимания, о чём свидетельствует появление таких книг, как «Русская беллетристика 1830-x-l 840-х годов: Проблемы жанра и стиля» Н. Л. Вершининой (Псков, 1997), «Беллетристика в русской литературе XIX века» И. А. Гурвича (М., 1991), «Русская беллетристика 20−40-х годов XIX века: Вопров то время как «за благосклонными отзывами часто скрывается равнодушие». В этой же работе он отмечает необходимость различать читательскую и творческую реакцию писателя. Например, увлечение романами Ж. Жанена в творчестве Пушкина не отразилось. — Томашевский Б. В. Пушкин и французская литература // Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. JI., 1960. С. 168.
33 Это ограничение также во многом формально, так как началом этого периода логичнее было бы считать 1825 год — год основания «Московского телеграфа» Н. А. Полевым, а концом — начало 1840-х годов. сы генезиса, эстетики, поэтики" А. В. Чернова (Новгород, 1997), сборника «Забытые и второстепенные писатели XVIII—XIX вв.еков как явление европейской культурной жизни» (Псков, 2002). Интересна книга Ю. Д. Левина «Русские переводчики XIX и развитие художественного перевода» (Л., 1985), богатая, как и все работы этого исследователя, подробными данными о жизни и творчестве наиболее выдающихся отечественных переводчиков. В ней автор не ограничивается лишь биографическим подходом. Благодаря тому что творческая деятельность представленных персонажей отражала определённый этап развития русского художественного перевода и, следовательно, русской литературы, оказалось возможным проследить эволюцию и становление переводческих принципов, самого понятия перевода. В главах, посвященных В. А. Жуковскому и В. Г. Белинскому, Левин выявляет прямую связь их переводческого труда с проблемами теории перевода той эпохи в отношении к жанровой специфике оригинала, к господствующему литературному направлению. Не менее важен здесь и личностный аспект: от пристрастий переводчика зависел и выбор произведения, и манера его воссоздания. Вместе с образами оригинальных писателей в роли переводчиков Левин создает и портреты малоизвестных авторов, чьи переводы тем не менее оставались основными на протяжении нескольких десятилетий и чьи стилистические приёмы и художественные принципы отражают состояние переводческой мысли того времени более достоверно, чем индивидуальный стиль крупных авторов, проявляющийся и в переводах, прежде всего в переводах.
Не рассматривается творчество А. С. Пушкина: наследие, оставленное великим поэтом и писателем, на протяжении вот уже около двухсот лет всесторонне исследовалось литераторами и лингвистами разных стран и с каждым годом вызывает лишь больший интерес. И поэзия, и проза, и критика тщательно проанализированы как в отдельных монографиях, так и во множестве статей по частным вопросам. Немало существует работ, связанных и с темой данного исследования: общие характеристики творчества Пушкина в контексте иностранных влияний34, анализ конкретных параллелей и аналогий35, описание его журналистской деятельности36, лингвистические исследования языка и стиля37.
34 См.: Алексеев М. П. Пушкин и мировая литература. J1., 1987; Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л., 1984; Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1999; Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина: Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. М., 1998; Вольперт Л. И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе: К проблеме русско-французских литературных связей конца XVIII — начала XIX в. Таллин, 1980; Глебова Е. Н. Пушкин о французских писателях 30-х годов XIX века// Вестник Моск. ун-та. Сер. 19, Лингвистика и межкульт, коммуникация. 1999. № 2. С. 139−145- Гляссе А. «Соблазнительные откровения»: Пушкин и французская мемуарная литература // Вопросы литературы. 1993. Вып. 4. С. 54−68- Гарбовский Н. К. Пушкин о французской словесности // Вестник Моск. ун-та. Сер. 19, Лингвистика и межкульт, коммуникация. 1999. № 2. С. 52−65- Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965; Дебрецени П. Блудная дочь: Анализ художественной прозы Пушкина. СПб., 1996; Жирмунский В. М. Пушкин и западные литературы // Пушкин: Временник Пушк. комиссии. М.-Л., 1937. Т. 3- Лежнев А. 3. Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования. 2-е изд. М., 1966; Мильчина В. А. Французская.
Переводная литература этих лет по своим функциям сближается с беллетристикой: осваивает жанры, экспериментирует с формой, стилем. Однако следует, как нам кажется, отличать «второстепенных» авторов, беллетристику, от массовой литературы. В отношении литература в произведениях Пушкина 1830-х годов // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1987. Т. 46. № 3. С. 244 254- Петрунина Н. Н. Проза Пушкина: Пути эволюции. JL, 1988; Пушкин и западно-европейская литература / Моск. гос. пед. ин-т. им. В. И. Ленина. Уч. зап. каф. ист. всеобщ, литературы. 1938. Вып. 4- Степанов Н. Л. Проза Пушкина. М., 1962; Тамарченко Н. Д. Пушкин и неистовые романтики // Из истории русской и зарубежной литературы XI—XX вв.: (Сб. статей). Кемерово, 1973. С. 58−77- Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960; Baley J. Pushkin. A comparative commentary. Cambridge. Univ. press. 1971; Bethea D. M. Pushkin today. Bloomington, 1969.
35 См.: Астафьева О. В. Пушкин и Жанен: К проблеме реконструкции замысла повести «Мы проводили вечер на даче.» // Пушкин и его современники. Вып. 2 (41). СПб., 2000; Ахингер Г. Пушкин и Сент-Бёв // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 1998. № 1. С. 23−28- Ахматова А. А. «Адольф» Б. Констана в творчестве Пушкина // Временник Пушк. комиссии. M.-JI., 1936. № 1. С. 91−114- Бокадорова Н. Ю. А. С. Пушкин и Жермена де Сталь как реформаторы литературной культуры // Филол. науки. 1999. № 6 (1). С. 28−37- Ивинский Д. П. Пушкин и Мицкевич: История литературных отношений. М., 2003; Колосова Н. А. Антиромантические тенденции в «светских» повестях и новеллах Пушкина и Мериме // Живые традиции: Из истории и теории литературы. Саратов, 1978. С. 42−53- Криницын А. Б. Пушкин и Жюль Жанен // Рос. литературоведческий журнал. 1996. № 8. С. 37−48- Лагутов В. «Станционный смотритель» А. С. Пушкина: переклички и реминисценции // Труды / Самарк. ун-т им. А. Навои. Новая серия. Самарканд, 1978. Т. 4: Проблемы поэтики. Вып. 361. С. 23−33- Мильчина В. А. Почему же все-таки Пушкин предпочёл Бальзаку Альфонса Карра? // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования. М., 2001. С. 402−425- Михайлов А. Д. Пушкин и Альфонс Карр // Изв. Рос. акад. наук. Сер. лит. и яз. 1999. Т. 58. № 4. С. 54−57- Михайлов А. Д. Пушкин и Стендаль // Искусство слова. М., 1973. С. 125−134- Полякова Е. Реальность и фантастика «Пиковой дамы» // В мире Пушкина: (Сб. статей). М., 1974. С. 373−413- Разумовская М. В. К вопросу о некоторых литературных традициях в «Станционном смотрителе» // Рус. лит. 1986. № 3. С. 124−134- Тамарченко Н. Д. Тема преступления у Пушкина, Гюго и Достоевского // Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов: (Сб. науч. трудов) / Лен. гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена. Л., 1974. С. 119−127- Телетова Н. К. Андре Шенье и Александр Пушкин // Рус. лит. СПб., 1996. № 1.С. 6−18- Тимофеева О. В. Мериме — переводчик Пушкина. «Пиковая дама» // Уч. зап. / Львов, гос. ун-т им. Ив. Франко, 1953. Т. XXIV. Вып. 2- Чичерин А. В. Пушкин, Мериме, Стендаль: О стилистических соответствиях // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1974. Т. 7. С. 142−150- Шарыпкин Д. М. Пушкин и «Нравоучительные рассказы» Мармонтеля // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 107−136- Miltchina V. Pouchkine et Balzac // Alexandre Pouchkine: 1799−1837. Paris, 1997.
36 См.: Вацуро В. Э. Пушкин и литературное движение его времени // Новое лит. обозрение. 2003. № 1. С. 307 336- Вершинина Н. Л. Памфлет А. С. Пушкина «Настоящий Выжигин» в контексте жанрово-стилевых процессов 1820—1830-х годов // Вестник Рос. гум. науч. фонда. 1999. № 1. С. 134−142- Гиллельсон М. И. Статья Пушкина «О Мильтоне и шатобриановом переводе «Потерянного рая» «// Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1979. Т. 9. С. 231−240- Гиллельсон М. И. Пушкинская литературно-общественная среда: (1810−1830-е годы). Л., 1981; Гиппиус В. В. Пушкин и журнальная полемика его времени // Памяти Пушкина. СПб., 1900; Ерофеев В. В. Журнал А. С. Пушкина «Современник» и его роль в литературном движении 30-х годов. 1952; Ливанова М. В. А. С. Пушкин и Ф. В. Булгарин: Категории и парадигмы журналистской деятельности // Пуш-кинско-пастернаковская культурная парадигма: итоги исследования в XX веке: (Материалы науч. конф.). Смоленск, 2000. С. 65−73- Пирожкова Т. Ф. А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь в журнале «Современник» // Вестник Моск. ун-та. Сер. 11, Журналистика. 1974. № 3. с. 25−31- Позднякова О. И. Иван Петрович Белкин и Феофи-лакт Косичкин: К вопросу о литературной полемике А. С. Пушкина и Ф. В. Булгарина // Взаимодействие творческих индивидуальностей русских писателей XIX — начала XX века. М., 1994. С. 49−55- Станько А. И. Пушкин — журналист и редактор. Ростов-на-Дону, 1973; Фризман Л. Г., Тищенко Т. И. Пушкин и русская журналистика. Харьков, 1999; Холмская О. П. Пушкин и переводческие дискуссии пушкинской поры // Мастерство перевода: (Сб. статей). М., 1959. С. 305−367- Ширинкин В. И. А. С. Пушкин-критик и русская литературная критика 1820−1830-х годов: (методы, жанры). Л., 1983.
3 См.: Баевский В. С. Русский и французский языки в творческом сознании Пушкина // Филол. науки. 1997. № 2. С. 13−23- Веденина Л. Г. Пушкин в контексте сопоставления русского и французского менталитетов // Иностр. языки в школе. 1999. № 6. С. 61−68,93- Гак В. Г. Язык Пушкина и французский язык // Вопросы языкознания. 2000. № 2. С. 79−89- Гарбовский Н. К. А. С. Пушкин и французский язык // Вопросы теории французского языка и теории перевода. М., 1999. С. 15−22- Колосова Н. А. Французский язык в идейно-стилевой системе пушкинских произведений. Саратов, 1984; Пустовойт П. Г. О развитии русского литературного языка в творчестве Пушкина // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 1999. № 5. С. 7−16- Турбин В. Н. «Ситуация двуязычия» в творчестве Пушкина и Лермонтова //Лермонтовский сборник. Л., 1985. С. 91−103.
1820−30-х годов это разграничение важно, так как в массовой литературе этого времени были широко распространены произведения, в том числе и переводы, созданные в старых традициях, полные романтических и сентиментальных штампов, с усреднённым, схематизированным сюжетом. В случае с переводами — это адаптации, многочисленные переделки лубочного характера, которые просуществовали до середины века38. Для авторов «массовой» литературы, эпигонов, популярные иностранные писатели были «объектами подражания». Большинство же беллетристов не стремились к количеству, а заботились о качестве произведений, поэтому видели в зарубежной прозе не образцы для копирования, но пример, на ко.
39 торыи следует ориентироваться в своих художественных поисках. По этому же принципу можно разделить и переводы на «массовые» и «беллетристические» .
Это лишний раз указывает на то, насколько неоднозначным был период 1820−30-х годов, вобравший в себя всё множество противоречивых тенденций активно развивавшейся в то время русской словесности, ставший поворотным в процессе формирования русской прозы, критики, теории перевода. Тем интереснее для исследователя должна быть попытка выделить из всего разнообразия материала, предоставляемого писателями, критиками, журналистами, переводчиками этих лет, общие тенденции, основополагающие принципы художественно-критического движения на этапе столь важном для формирования русской литературы. В этом мы и видим свою задачу.
38 Именно на массового читателя ориентировалась «Библиотека для чтения», в то время как другие журналы во главу своей деятельности ставили просветительские идеи.
39 Как одну из особенностей литературы этого периода Н. Л. Вершинина выделяет не внешнее подражательство беллетристов избранному образцу, но стремление «прозреть самую сущность, „ядро“ жанра, угадать внутри условных форм скрытые в них жанрообразующие, жизнетворческие импульсы». — См.: Вершинина Н. Л. Указ. соч. С. 12.
Выводы:
Одной из основных тенденций этого периода как в русской, так и во французской литературе, является стремление к «документальности» изображения. Этим определяется: появление подробных, «натуралистических» описаний, «топографических» пейзажей, интерес к детали (в частности, к деталям интерьера), к работе над речевой характеристикой персонажей, — что находит своё отражение не только в оригинальной русской прозе, но и в переводах.
Ориентация на «документальность «(достоверность) приводит также к поиску сюжетной мотивации. В прозе 1820−30-х годов это выражается прежде всего в повествовании от первого лица — приём, который активно используется писателями и который имеет множество структурных разновидностей, обуславливая, в свою очередь, построение композиции, характеров.
В связи с этим основной тенденцией этого периода литературы следует назвать стремление писателей совместить жизнь с литературой, — действительность с художественностью, содержание с формой, полезное с приятным, — что приводит к стилевой разнородности в рамках отдельного произведения, отразившейся и в переводах.
В свою очередь, не всегда гармоничное совмещение разных планов и стилей ведёт к преобладанию одного из них в ущерб другому, из чего вытекает либо слабое в идейном от.
298 Однако увлечение популярными в то время книгами И. К. Лафатера и Ф. Й. Галля, посвященными физиогномике, френологии и характерологии, в прозе 1820−30-х годов отразилось в виде редких упоминаний этой темы, не имеющих определяющего значения при обрисовке персонажа, но лишь как дань моде. ношении содержание, но с вниманием к отделке формы (склонность к художественным «эффектам», усиление «занимательного» элемента повествования), либо недостаточно выработанные художественные средства изображения («прямой «психологизм в обрисовке характеров, построении композиции).
В содержательном плане большее влияние оказывала сама иностранная литература, а в переводах шла отработка отдельных художественных и структурных элементов, отделка стиля. Однако в большинстве случаев речь идёт о типологическом сходстве двух литератур, о параллельном освоении художественных приёмов.
Заключение
.
Определение соотношения переводной и оригинальной литератур — главная цель данного исследования. Рассмотрение взаимосвязей между национальной и зарубежными литературами, в том числе той роли, которую играют в этих отношениях переводы, позволяет составить более полное представление об особенностях литературного процесса изучаемого периода. Выяснение функций перевода даёт возможность определить его реальное воздействие на оригинальную литературу, сходства и различия, те особенности, выявление которых помогает не только определить самобытность русской прозы, но и глубже понять её.
Очевиден тот факт, что во многом благодаря появлению нового типа журнала в России (отличающегося «энциклопедичностью» содержания, направленностью на просветительскую деятельность, и наличием чётко выраженной литературно-общественной позиции, которой придерживался журнал) мастерство перевода поднялось на качественно иной уровень. Журналы вырабатывали не только теоретическую базу, но обеспечивали литературу и практическими образцами переводов, став своего рода «лабораториями» по разработке новых художественных методов как в переводной, так и в оригинальной прозе. Обратное влияние русской литературы на иностранную, впервые появившееся в эти же годы, также началось благодаря журнальным связям. Пример — посредническая деятельность Я. Н. Толстого и С. Д. Полторацкого между «Московским телеграфом» Н. А. Полевого и «Revue Encyclo-pedique» Ж. де Пари.
Необходимым условием данной работы стал многосторонний анализ переводческой практики изучаемого периода: содержание, структура, способы изображения, стиль — всё это рассматривалось в совокупности. К исследованию был привлечён широкий спектр материалов. Анализ светской, фантастической и философской повести, военного рассказа показал, что вне зависимости от жанровой принадлежности произведения в это время устанавливаются общие принципы перевода, составляющие единую цельную систему. К сожалению, объём данной работы не позволил нам проанализировать всю массу переводной литературы этих годов. Не учитывались такие жанры, как историческая проза (изучению которой посвящено значительное число работ, что в некоторой степени может послужить оправданием в отказе от рассмотрения этого жанра), физиологические очерки, «экзотические» повести и др. Интересно было бы обратиться также к нехудожественной литературе, например, биографической, исторической, и даже к искусствоведческим рассуждениям, которые в 20−30-е годы часто относились к области словесности и в некоторых аспектах действительно имели отношение к художественной литературе. Стремление к «документализму» как характерная черта литературной эпохи определяло появление в прозе этнографических комментариев, натуралистических зарисовок, историософских рассуждений и т. п. Особого внимания заслуживает посредническая функция французской литературы. Однако данная тема требует дополнительного исследования.
Основной акцент в исследовании сделан прежде всего на выявлении отличия перевода от оригинала, то есть субъективного элемента, привносимого переводчиком. Творческое осмысление произведения понимается как основополагающий фактор в определении специфики перевода этих годов. При этом учитывается и сравнительно-исторический анализ двух литератур. Подобный подход в изучении прозы 20−30-х годов приводит нас к выводу об особом характере бытования перевода в русской литературе этого периода.
Перевод приобретает двойную обусловленность. С одной стороны, он выполняет посредническую функцию, определяя генетическую преемственность литератур, а также обеспечивая их взаимосвязи, основанные на типологических схожденияхс другой стороны, перевод выполняет обычно не свойственную ему «художественно-экспериментальную» функцию, чтб ставит его в один ряд с литературой этих лет. В 20−30-е годы, когда большинство читателей знакомилось с французской литературой в оригинале, именно эта роль журнального перевода становится основной.
Переводчик в своём «вторичном» творчестве оказывается близок оригинальному писателю. Однако речь не идёт об отношении к произведению как к «своему», что было свойственно предшествующему периоду развития переводческой деятельности, который характеризовался вольным обращением с чужим произведением. Тем не менее и временем «точного» перевода, изначально направленным на сохранение всех особенностей иноязычного текста, этот период ещё нельзя назвать. 1820−30-е годы — переходный этап, новая ступень в эволюции перевода от «вольного» к «профессиональному» .
Несмотря на уже изменившийся взгляд на сущность и задачи перевода, под которыми понимали «адекватное» воспроизведение текста, что способствовало бы обогащению отечественной литературы новыми темами, образами, формами (идея новая в истории русской переводческой мысли), переводчики по-прежнему привносили в текст элемент субъективности. В большинстве случаев он незначителен, и при изменении стиля произведения (наиболее часто встречающаяся погрешность перевода) почти никогда не искажался авторский замысел в целом (исключение в этом отношении составляют переводы «Библиотеки для чтения»).
Чётко понимая свою новую задачу — сохранить подлинник — и сосредотачиваясь именно на воспроизведении повествования как можно более точном по отношению к оригиналу, переводчик неосознанно воссоздавал произведение в близкой ему стилистической манере. То есть, сосредотачиваясь на крупном (действие, описание, диалог), он упускает из виду детали (метафоры и сравнения, синтаксис и лексика и т. п.). Таким образом, в переводах отражалось современное состояние русской литературы, определявшей его художественное видение.
Если способности переводчика были ограничены, то получался стилистически неточный переводесли же он обладал определённым художественным чутьём и улавливал в чужом произведении новые творческие возможности, то перед нами — «адекватный», в современной терминологии, перевод. Следует особо отметить, что в обоих случаях мы имеем дело с новым типом перевода, выполненным на качественно ином уровне, отличным от традиций предшествующей эпохи. Поэтому в своих оценках мы не можем опираться на принципы современной теории перевода: в любом из случаев переводчик выполнил задачи, которые ставились перед ним критикой той эпохи.
Основная задача переводчика заключалась в разработке формы произведения (в широком понимании этого слова — сюжет, композиция, описание, синтаксис, язык). Этим объясняется и множество переводов малозначительных французских авторов, на произведениях которых русские писатели просто оттачивали своё мастерство, отрабатывали технику. Отсюда и общность многих мотивов, структурных элементов, присущих творчеству сразу нескольких авторов. Что касается идейного содержания произведения, то журнальный перевод редко оказывался посредником в этом отношении, эту функцию брала на себя собственно иностранная литература.
Можно сказать, что русская литература 1820−30-х годов (и переводы как неотъемлемая её часть) вела «экспериментальную» работу, разрабатывая все доступные на тот момент возможности художественного слова. Столь тщательные разносторонние творческие исследования и создали ту базу, на которой выросла классическая русская литература XIX века, в частности, роман как её вершинный жанр, ведущий своё начало от «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова, ставшего итогом литературных исканий 20−30-х годов и в то же время началом нового этапа русской прозы.
