Либеральная и эгалитарные экономические теории как основа создания систем социальной защиты мирового образца

Прежде всего, следует оговориться, что предлагаемое в специальной литературе отнесение различных учёных к рыночникам (либералам) и не рыночникам (государственникам, социалистам, марксистам, коммунистам), а также к тем или иным экономическим направлениям (школам, теориям) не является, на наш взгляд, ни абсолютным, ни строгим, поскольку, во-первых, существуют различные, в том числе не совпадающие, типологии школ, теорий и направлений, во-вторых, различные исследователи и авторы академических учебников расходятся во мнениях об отнесении тех или иных концепций к тому или иному направлению, и, в-третьих, многие зарубежные экономисты в большинстве своём исследовали многообразные и различные, но достаточно узкие проявления экономической жизни, лишь намеком выражая мнение по поводу роли рынка и государства, а те, кто делали это явно, могли менять свои взгляды в течение жизни. Можно предположить также, что многие из современных западных экономистов целенаправленно не проявляют себя как приверженцы чьих-либо уже существующих взглядов, поскольку в лучших традициях американского «вознаграждаемого индивидуализма» имеют «особенные», на взгляд обывателя, теории для более успешного конвертирования их в личную репутацию и доход. Кроме того, существуют и учёные особого рода, как, например, И. Фишер, Я. Тинберген, Дж.М. Кейнс, П. Э. Самуэльсон или К. Поланьи, чьи работы, не будучи отнесёнными формально ни к одной из интересующих нас признанных экономических школ, могли, тем не менее, оказывать безусловное влияние на их представителей.

Таким образом, в данном случае для нас имеют значение только те ключевые идеи, которые создали возможность вышеуказанной дифференциации экономических подходов к практическим решениям в экономике, их дискутируемые особенности и проблемы, а также их реализация в конкретных экономиках и системах социальной за — щиты, если таковая имела место быть. По общему мнению, классическая английская политическая экономия, авторами которой признаются У. Петти, Д. Рикардо, А. Смит и др., заложила мощный фундамент современной экономической науки, хотя, по существу, подробно рассматривала только вопросы и предпосылки возникновения экономики мануфактурного капитализма. В то же время, как считают экономисты-историки, А. Смит установил зависимость общественного благосостояния от производительности общественного труда и степени удовлетворения общественных потребностей, т. е. общественное благосостояние абсолютно, если посредством общественного труда и продукта удовлетворяются все потребности. Считается, что неоклассическая теория (Л. Вальрас, К. Менгер, У. Джевонс) переставила акцент с общественного благосостояния на индивидуальное, которое определяется предпочтениями индивида и наличием условий для осуществления рационального выбора (при использовании ресурсов в сфере производства и потребительских благ в сфере потребления).

Однако следует отметить, что классиков каждый понимает посвоему, поэтому если предметом споров экономистов изначально были базовые понятия экономической науки (предмет, сущность, товар и т. д.), «ценности» и «стоимости», равно как и их источники, то в дальнейшем основные экономические дискуссии велись уже в других плоскостях — о способах достижения благосостояния, методологии и др. — между рыночниками и государственниками, эгалитаристами, между кейнсианцами и монетаристами и т. д. Непосредственное отношение к предмету нашего исследования имеет лишь первая из них, хотя многие — опосредованное.

Считается, что либеральное направление в экономике утверждает определяющую роль частной (негосударственной) собственности в удовлетворении индивидуальных и частных потребностей на основе свободного рынка и вытекающую из этого нецелесообразность усиления роли государства в экономике, в том числе и в решении проблем социального развития, поскольку решение социальных задач, которые невозможно отрегулировать в рамках рыночных отношений, должно стать функцией частных негосударственных общественных организаций. Следует отметить важную особенность — историческую политическую направленность — данного направления, в силу которой экономический либерализм становится не столько наукой, сколько идеологией, а то, что идеологические дискуссии на практике могут иметь принципиальные отличия от научных, мир знает не понаслышке.

Наиболее яркими представителями либеральных взглядов в позапрошлом и в прошлом веках традиционно считаются Дж.С. Милль, О. фон Бём-Баверк (австрийская школа), Л. фон Мизес (австрийская школа), М. Фридмен (чикагская школа), Ф.А. фон Хайек (лондонская школа), В. Ойкен (фрайбургская школа) и др.

Интересно, что теоретические воззрения Дж. С. Милля, который был «не просто экономистом, но выдающимся бентамианцем, «святым от либерализма», достаточно социальны, поскольку он в своих работах «дал удивительно одобрительный обзор социалистических доктрин, воплощенных в работах Оуэна, Сен-Симона и Чарльза Фурье и в более поздних главах, посвященных вопросам надлежащих границ государственного вмешательства, он поддерживал протекционизм в пользу молодых отраслей промышленности, регулирование продолжительности рабочего дня на фабриках, обязательное образование (но не обязательное платное обучение в школе) для детей, вместе с системой государственных экзаменов для проверки достижения минимального уровня знаний», т. е., вслед за У. Петти, А. Смитом и Ж. Сисмонди выделял те направления, в рамках которых деятельность государства обязательна, желательна и позитивна (создание инфраструктуры, развитие науки, государственная система социального обеспечения и др.). Можем сделать вывод, что, поскольку системная социальная защита (в нашем понимании) уже классиками политической экономии, апостолами свободного рынка относилась изначально или по прошествии лет (Сисмонди) непосредственно к функциям государства так же, как это безусловно признаётся всеми сейчас, то вся последующая двухсотлетняя теоретико-практическая дискуссия на этот счет имеет под собой, по видимому, не только те основания, которые известны нам сегодня как чисто теоретические.

В своё время Л. фон Мизес (1881−1973) основные идеи экономического либерализма сформулировал следующим образом: «Главным в учении либерализма является утверждение о том, что общественное сотрудничество и разделение труда возможны только в системе частной собственности на средства производства, т. е. только в условиях рыночной экономики, или капитализма. Все остальные принципы либерализма — демократия, личная свобода, свобода слова и печати, религиозная терпимость мир между народами — вытекают из этого главного постулата. Они возможны только в обществе, базирующемся на частной собственности. Исходя из этого, либерализм ставит перед государством задачу по защите жизни, здоровья, свободы и собственности всех своих граждан от мошенничества и насилия». Во всех своих книгах, используя только вербальный (не математический) аппарат, Мизес настойчиво проводит идею безусловного приоритета свободного рынка, критикуя в то же время и сам капитализм за явную несправедливость глобального распределения. Однако, несмотря на его долгую жизнь, его труды, как и труды всех представителей австрийской школы, только недавно после длительного забвения стали открывать заново. Характерно также, что изначально взгляды основателей и продолжателей австрийской школы на первый взгляд активнее проявлялись в научной полемике по поводу теории и практике социализма начала прошлого века, чем непосредственно при их практической реализации.

Представители фрайбургской школы реализовали, на наш взгляд, свой вариант экономической теории наиболее полно, ведь взгляды не столько самого В. Ойкена, сколько его ученика и последователя Л. Эрхарада были реализованы в пост военных социально-экономических реформах в ФРГ, и в силу активного применения государственных рычагов экономического влияния в этих реформах концепция социальной рыночной экономики одновременно относится другими исследователями к противоположному — эгалитарному — направлению как разновидность концепции «государства благосостояния». Сколь угодно долго можно спорить о принадлежности указанных теорий тому или иному теоретическому направлению, однако ясно, что в силу особенностей немецкого менталитета сила легитимной власти имеет безусловное превосходство в установлении правил организации любых, в том числе социально-экономических, отношений, поэтому либеральность «по-немецки» весьма, на наш взгляд, отличается от либеральности «по-американски» даже по масштабам, не говоря уже о содержании. В то же время следует помнить, что немецкая пост военная «социальная экономика» и её образцовая система социальной защиты возникли на базе не только «немецкого менталитета» с привкусом послевоенной вины, но и политически необходимой и достаточно эффективной системы социального страхования О. фон Бисмарка, созданной в конце XIX — начале XX в. после жёстких дискуссий в рейхстаге не только на основе традиций немецкого коммерческого страхования и либеральных экономических концепций, но и представлений немецких учёных о социальном государстве. В современных условиях экономисты отмечают, что «все европейские государства благосостояния позволяют капиталистам иметь собственность и сравнительно мало вмешиваются в размещение ресурсов. Тем не менее они придерживаются различной макроэкономической политики: Германия — более монетаристской, а Австрия и Швеция — кейнсианской». Интересно в этом плане замечание К. Поланьи о разнице между континентальным и островным (английским) подходами к построению систем социальной защиты: «Социальное страхование появилось на континенте гораздо раньше, чем в Англии. Данное различие легко объяснить особой политизацией континента и сравнительно ранним предоставлением избирательных прав трудящимся массам Европы. Если в экономическом плане реальное различие между принудительными и добровольными методами социальной защиты — законодательство против тред-юнионизма — нередко преувеличивается, то его политические последствия и в самом деле оказались чрезвычайно важными. На континенте профессиональные союзы были творением политических партий рабо — чего класса, в Англии же политическую партию рабочих создали профсоюзы. Континентальные профсоюзы стали в той или иной мере социалистическими, тогда как в Англии даже политический социализм сохранил, по существу, свой тред-юнионистский характер. А потому всеобщее избирательное право, которое в Англии способствовало укреплению единства нации, на континенте производило порой противоположное действие. И пожалуй, именно там, а не в Англии, сбылись предчувствия Питта и Пиля, Токвиля и Маколея, опасавшихся того, что народное правление может представить угрозу для экономической системы». Системы социальной защиты в этих странах также безусловно различаются в своих основополагающих принципах как, согласно вышеупомянутой типологии ЕС, «континентальная» и «англосаксонская».

Считается, что экономические воззрения чикагской экономической школы и М. Фридмана, признанного авторитета в области теории денег, теории потребления, статистики доходов и расходов, нобелевского лауреата 1976 г., активно использовались при проведении национальной социальной политики и создании/реформировании систем социальной защиты администрацией США (рейганомика) и Великобритании (тэтчеризм), за что сейчас эти государства так же активно критикуются всеми, кому не лень кидать камни вслед ушедшему поезду. Основное содержание реализованных идей — сокращение государственных социальных расходов и дешёвые деньги.

Для современных неолибералов, обладающих более качественным историческим и социально-экономическим материалом, нежели их предшественники, в идеале желательно, чтобы существующее в некоторых странах «государство благосостояния», основанное на широком социальном страховании и обеспечении, так называемый вэлфэр (Welfare), было ликвидировано, поскольку «экономика предложения» рассматривает социальные выплаты как фактор, искажающий естественные рыночные отношения и нарушающий действие рыночных механизмов, которые только нарушаются и теряют свои возможности установления социально-экономического баланса по мере роста государственного вмешательства. Многие из этих исследователей, как отмечает У. Уолтерс, также считают, что вэлфэр «слишком щедр» и «действует расхолаживающие», поэтому «опеку надо прекратить», а «побуждать людей самим устраивать свою жизнь», для чего предусматриваются широкие меры по тренировке и обучению, повышению социально-экономической компетенции населения. По их мнению, указанный подход зачастую «даёт неплохие результаты, хотя его несовершенства ведут к тому, что часть предоставленных себе маргиналов уходит в неформальную экономику и криминальную деятельность. Это требует усиленной борьбы с преступностью, т. е. означает переход от социологического подхода в решении общественных проблем к криминологическому. В результате в США, например, стало меньше долговременных безработных, но зато резко увеличилось тюремное население. Критики указывают, что это означает возвращение к архаической концепции общества. Ядро общества, построенного таким образом, организовано, застраховано и стабильно, но оно окружено маргинальными группами и должно от них защищаться. Растет частный бизнес по охране имущества и порядка».

Таким образом, можно констатировать, что именно применение нелиберальных подходов к построению систем социальной защиты в США в совокупности с культивированием идей индивидуализма, привело к такому положению вещей, когда около половины населения этой, весьма богатой, страны не имеет медицинской страховки, а общей социально-экономической тенденцией в докризисные времена, несмотря на индивидуальные примеры реализации «американской мечты», можно было считать всё углубляющееся расслоение бедных и богатых. Такое расслоение проявится в дальнейшем ещё сильнее, поскольку пенсионная система США, традиционно являющаяся наиболее весомой в финансовом смысле частью системы социальной защиты, давно находится на грани банкротства. Более подробно вопросы общей устойчивости ССЗ, в том числе в условиях кризиса, будут рассмотрены нами далее в отдельном параграфе.

Противоположную либеральной точку зрения всегда занимали представители различных так называемых эгалитарных (в нек. ист. патерналистских, этатистских и др.) концепций экономики, утверждающие в противовес первой, что доминирующей формой контроля над производством и распределением общественного богатства должны быть не рыночные механизмы, а специально созданное «социальное государство», соответственно, направляющей в экономике должна быть его (государства) собственность.

В этом случае в истории можно встретить множество примеров практической реализации указанных воззрений: от наиболее радикального варианта в форме государственного социализма (советская, северокорейская системы), основанного на планово-распределительных отношениях в производстве и в распределении общественного богатства, до более мягких моделей в форме государства всеобщего благосостояния (т. н. «западная социальная» система), основанного на отделении механизма хозяйствования от способа распределения (в том числе через договорные отношения между предпринимателями, профсоюзами и правительством).

Яркими представителями радикальных взглядов в этом научном направлении традиционно считаются Р. Оуэн (1771−1858), К. Маркс, Г. Плеханов, В. Ленин (на основании идей которых, творчески развитых И. Сталиным, была построена экономика СССР, включая её систему социальной защиты, по образу и подобию которой были в дальнейшем созданы экономики стран соц. лагеря), а также М. Цзедун, Д. Сяопин и другие, не столь теоретически и практически широко известные экономические учителя и идеологи построения китайской, северокорейской и иных подобных политико-экономических систем.

В начальный советский период до так называемой сталинской политической теории видными теоретиками социалистического хозяйства был также Е. А. Преображенский.

Существует и нереализованная версия — так называемая «экономическая теория социализма», автором которой считается О. Ланге (1936;1937), хотя есть мнение, что за 40 лет до него об этом говорили такие непоколебимо ортодоксальные экономисты, как Бароне, Парето и Визер. Ирония всех этих предложений была правильно подмечена Шумпетером: экономическую теорию социализма следует искать не в трудах Маркса, а в писаниях «буржуазных» экономистов". Замечание И. Шумпетера вполне справедливо, поскольку именно на 20-е — 30-е годы прошлого века приходится активная научная полемика «за» и «против» социализма, которая продолжалась до распада СССР, в ходе которой формулировались общественные требования к её организации и которая, как видим, особенно в свете глобального экономического кризиса, вновь становится актуальной.

Интересно, что когда-то гневной критике Мизеса подвергалась даже не столько теория социализма (за своей бедностью, по — видимому), сколько конкретные факты или практические действия его сторонников, причём как русских («Советов»): «Ни одним технологическим нововведением мы не обязаны Советам. Максимум, чего сумели добиться русские, это скопировать некоторые усовершенствования, изобретенные капиталистами, которых они не перестают осыпать ругательствами», так и немцев — Веймарская республика: «из марксистских рядов прозвучал ответ. Мы, классово-сознательные пролетарии, заявили марксисты, не имеем ничего общего с вашими буржуазными идеями свободы, парламентаризма и демократии. Нам нужна не демократия, а диктатура пролетариата, т. е. наша диктатура. Вам, буржуазным паразитам, мы не собираемся давать никаких прав человека, никаких всеобщих выборов и парламентского представительства. Отныне править будут только марксисты и пролетарии. Если вы неверно понимали наше представление о демократии, это ваша проблема. При более внимательном изучении трудов Маркса вы бы знали, чего ожидать»; немецкие рабочие и национал-социализм: «Задолго до 1933 г. в рядах немецких профсоюзов было полно людей, тайно сочувствовавших нацистам. Они повернулись к нацизму, потому что программа нацистов предлагала решение самой настоятельной для них проблемы — проблемы препятствий на пути немецкого экс — порта. У других партий подобные программы отсутствовали. Разгон непопулярной профсоюзной бюрократии доставил рабочим не меньше удовольствия, чем унизительное третирование нацистами предпринимателей и управляющих. Рабочие были в восторге от злоключений своих работодателей… Потом наступил бум перевооружения. Безработица исчезла. Вскоре даже обнаружился дефицит рабочих рук. Трудящиеся были в восторге. Весьма вероятно, что сегодня рабочие уже разглядели обратную сторону картины».

В своих книгах, как мы видим, Л. фон Мизес весьма свободным языком критиковал оппонентов, бесконечно повторяя тезис о порочности социализма (кто бы его не строил), имея в виду систему госсобственности на средства производства, и благости капитализма, имея в виду абсолютно свободный рынок. Эмоционально, но бездоказательно.

Глубокие исследования проблем социалистического хозяйства представляют нам более современные экономисты: Я. Корнай, М. Делягин, Л. Абалкин и др., опровергая или доказывая возможность повышения эффективности социалистической экономики при условии своевременных реформ как связанных, так и не связанных с изменением политической системы (например, А. Косыгина) и т. д.

Осуществляя подобный же анализ, однако с излишним, на наш взгляд, акцентом на политических, а не экономических аспектах, довёл до абсолюта неприятие социализма один из современных представителей австрийской школы Х. Уэрта де Сото, который считает социализмом «любую систему институциональной агрессии (вмешательства) против свободы человеческой деятельности или предпринимательства».

В этой связи хотелось бы заметить, что, на наш взгляд, рыночная экономика (как система общественного товарного производства и обмена) сама по себе не есть капитализм (как форма организации общественного производства, основанная на доминирующем влиянии капитала различного вида и его собственников), но, в свою очередь, капитализм, которому не оказывают сопротивления или не регулируют, на определённой стадии своего развития (концентрации капитала) может легко задушить любую рыночную экономику, перейдя на те же диктаторские отношения с потребителями и новыми предпринимателями, что и так нелюбимое либералами государство. Ещё Й. Шумпетер говорил о парадоксе победы социализма в капиталистическом обществе, а сегодня многие считают, что «различия между капитализмом и социализмом после распада мировой коммунистической системы не представляются столь очевидными, как это было прежде. Общественная собственность и политико-экономическое централизованное управление перестали быть чертами социализма», поскольку стало очевидно, что при соблюдении ряда условий это достаточно эффективные экономические инструменты.

Признанным лидером эгалитарного направления, наряду с или в противовес социализму является так называемая экономическая теория благосостояния (всеобщего благосостояния, общественного благосостояния, государства благосостояния и т. п.) как в своём первоначальном, так и обновлённом виде.

Традиционная экономическая теория благосостояния разрабатывалась изначально экономистами утилитарной школы, такими как Ф. Эджуорт (1881), А. Маршалл (1890), А. Пигу (1920), которые, по мнению нобелевского лауреата А. Сена, черпали вдохновение у И. Бентама (1789), а в дальнейшем этими вопросами занимались также Р. Титмус, Э. Хансен, Г. Мюрдаль, П. Сэмюэлсон, С. Лейден, Д. Нейл, Дж. Гэлбрейт и др.

В отношении Бентама А. Сен замечает, что тот «стал первым использовать утилитаристские подсчеты для того, чтобы выносить суждения о социальных интересах с помощью агрегирования персональных интересов различных индивидов в форме их соответствующих показателей полезности. Основное внимание Бентам, как и утилитаризм в целом, уделял суммарной полезности (total utility) в обществе. При этом не уделялось внимание характеру распределения этой общей полезности, что составляет информационное ограничение большой политической и этической значимости. Например, если человек, к несчастью, обладает равномерно более низкой способностью получать удовлетворение и полезность от своего дохода (например, из-за инвалидности), ему в идеальном утилитаристском мире была бы отведена более низкая доля от общей полезности. Это следствие целеустремленной погони за максимизацией суммарной полезности в обществе имеет особые последствия.

Однако утилитаристский интерес к сравнительному учету выгод и потерь различных индивидуумов сам по себе оказывается важным делом. Это приводит к тому, что в утилитаристской экономической теории благосостояния проявляется глубокий интерес к использованию класса информации в форме сравнения роста и снижения полезности для различных индивидов".

Рассматривая далее эволюцию теории благосостояния в контексте теории общественного выбора, А. Сен уделяет большое внимание ключевым и наиболее дискуссионным вопросам, а именно тому, каким образом можно производить оценку и сравнение благосостояния, весьма важную для практического воплощения тех или иных моделей социальной политики. Он считает, что «межличностное сравнение персонального благосостояния, или индивидуальной выгоды, не должно основываться только на сравнении ментальных состояний. В действительности могут существовать разумные этические основания для того, чтобы излишне не концентрироваться на сравнении ментальных состояний — удовольствий или желаний. Полезность иногда может быть очень подвержена влиянию постоянных лишений. Безнадежный бедняк, не имеющий выхода, растоптанный рабочий, живущий в условиях эксплуатации, или порабощенная домохозяйка в обществе с укрепившимся неравенством женщин, либо подверженный тирании гражданин в обществе жестокого авторитаризма могут вполне привыкнуть к своим лишениям. Они могут получать удовольствие от своих малых достижений и менять свои желания в соответствии с их достижимостью (тем самым увеличивая вероятность их исполнения). Однако их успехи в таком приспособлении не избавят их от самих лишений. Измерение удовольствия или желаний в некоторых случаях оказывается совершенно неадекватно для отражения степени реальных лишений, испытываемых индивидом». Таким образом, теория общественного выбора, по мнению А. Сена, является логическим продолжением классической теории общественного благосостояния, хотя в формулировке Нобелевским комитетом мотивации награждения А. Сена указаны одновременно обе эти теории.

Сегодня под моделью государства благосостояния понимают комплекс неких разнообразных институтов, осуществляющих вмешательство в социальную и экономическую жизнь для обеспечения полной занятости, высокого уровня доходов и стабильных цен, а также реализующих программы социальной помощи непривилегированным слоям населения. Можно сказать, что в «общем смысле государство благосостояния — это система политики, в которой ответственность государства распространяется до ответственности общества за благосостояние граждан, а его цель — предоставление всем членам общества юридических, политических, социальных прав путем справедливого распределения доходов».

Теоретически сложными являются такие основные аспекты исследований в экономических теориях государства благосостояния? как само понятие «благосостояния» и механизмы достижения индивидуального и общественного благосостояния. Существующие на сегодня представления об индивидуальном благосостоянии в конкретно-исторический период определяются официальными и научно-официальными критериями, нормами и нормативами такой социально-экономической категории, как «качество жизни». Под качеством жизни сегодня понимается уровень развития и степень удовлетворения всего комплекса потребностей людей, а критериев оценки этой категории может быть свыше 35 (экономических, политических, социальных, психологических) в зависимости от страны (материальное потребление, питание, внерабочее время, изменение окружающей среды, факторы здравоохранения и образования, безопасность существования, участие в управлении, чувство цели, уровень доходов и т. д.). Исследование механизмов реализации благосостояния, в свою очередь, должно учитывать реальную структуру и качество социально-экономических отношений, поскольку демократическая форма политической организации предполагает делегирование функции представительства интересов специальным группам/органам, в то время как основной функцией государства «передающего», в формулировке Дж. Бьюкенена, является перераспределение ресурсов в соответствии с озвученными представленными интересами. Однако в любом случае экономисты-теоретики рано или поздно упираются в необходимость разрешения основного и объективного противоречия между ростом потребностей и ограниченным объемом ресурсов, которое невозможно разрешить только экономическими способами.

Реальное воплощение основных положений теории благосостояния состоялось в различных моделях государства благосостояния, а в плане системной социальной защиты и, по нашему мнению, наиболее наглядно: для условий относительно свободного рынка и демократического государства — в так называемой «континентальной» модели системы социальной защиты (Германия и др.), а для условий регулируемого рынка и социал-демократического государства — в «скандинавской» (Швеция и др.).

Интересно, что скандинавская экономическая школа мало упоминается в специальных обзорах и учебниках, хотя среди нобелевских лауреатов по экономике есть уроженцы Северо-Запада Европы: Г. Мюрдаль (1898−1987, Швеция), Т. Купманс (1910;1985, Нидерланды — США), Б. Олин (1899−1979, Швеция), Т. Хаавельмо (1911;1999, Норвегия), Ф. Кюдланд (1943, Норвегия — США), и многие из них занимались вопросами теории благосостояния, реализованной сегодня в странах на севере Европы. В то же время Й. Шумпетер, проводя сравнительный анализ различных практических форм социализма, выделил шведскую модель как безусловный и неповторимый (другими нациями, выд. Нами — Г. Ч.) образец: «У каждой страны свой социализм. Учитывая специфику шведской нации и социальной структуры, нам нетрудно будет понять две самые существенные характеристики шведского социализма. Социалистическая партия, которой почти всегда руководили весьма способные и честные политики, медленно набирала силу в соответствии с совершенно нормальным процессом социального развития, не пытаясь ни опередить его, ни вступить с ним в борьбу ради борьбы, поэтому приход этой партии к власти не вызвал никаких социальных потрясений. Ответственные посты в государстве, естественно, перешли к её лидерам, которые стали строить свои отношения с лидерами других партий на условиях равенства в поисках общей платформы: до сих пор, хотя в стране, конечно, появилась коммунистическая группа, все разногласия в Швеции по поводу текущей политики сводятся к тому, что кто-то предлагает потратить на некую социальную программу на несколько миллионов крон больше, другие — меньше, но сама эта программа возражений ни у кого не вызывает». На наш взгляд, именно скандинавская, или североевропейская, социально-экономическая система жизнеобеспечения, включающая и систему социальной защиты, является не только наиболее достойным вариантом воплощения эгалитарных экономических теорий, реализуемых, среди прочего, в признании первичной значимости экологического фактора в системе жизнеобеспечения и необходимого перехода, реального и образного, государственной собственности в общественную и, далее, в публичную, но и самым естественным продолжением развития социально-экономических систем технократической цивилизации. Однако сегодняшний успех североевропейской модели основан, по нашему мнению, не столько на чисто экономических, сколько на специфических естественных и исторических и социальных предпосылках (поскольку последние породили первые): этнических характеристиках северных народов (терпеливость, сдержанность привычек, уважение к природе, привычка к самообслуживанию и самостоятельному обеспечению), историческом этапе развития (пик стремления к мировому господству давно позади), высококультурных образовательных традициях, способности к бесконфликтному обсуждению общественно значимых вопросов и т. п., и поэтому действительно не может быть автоматически повторён никакой другой нацией.

В этом плане весьма показателен, на наш взгляд, пример нерезонансной публикации (1978, 1985 гг.) в Швеции такого художественного произведения, как роман-драма К-Х. Вийкмарка «Современная смерть: человек у последней черты», инсценирующего симпозиум по соответствующей теме, где обсуждаются с официальных и научных позиций различные управленческие решения, позволяющие снизить непосильные для трудящихся социальные (пенсионные, медицинские и т. п.) расходы, а именно: добровольно-принудительный уход из жизни лиц, достигших определенного возраста, необходимость отключения систем жизнеобеспечения, уничтожение психически больных и т. д.

Подобные подходы можно было бы назвать фашистскими, однако поскольку, как показывает практика, они с пугающей периодичностью возникают вновь и вновь, если не в риторике государственных деятелей, то в устах обывателей, то по-прежнему необходимо публично, а для каждого нового поколения по-новому обсуждать эти вопросы. Пока такие вопросы активно не обсуждаются обществом или не принимается чёткий и подкреплённый необходимыми ресурсами алгоритм профессиональных действий/стандарт обслуживания, в условиях дефицита ресурсов вопросы жизни и смерти в буквальном смысле будут решаться так, как они решаются сейчас, когда решения принимают, например, диспетчеры скорой помощи, фильтруя очередность вызовов (молодой, старый и т. п.), или социальные чиновники, принимая конкретное решение (отдать этого ребенка на усыновление этой семье или нет), негласно устанавливая собственные критерии, например, экономии (одноразовые перчатки можно использовать много раз) или процедуры (сначала — подпись, операция — потом), или же решение принимается просто по факту — есть кислородная подушка или необходимые настолько, чтобы жизнь не закончилась, медикаменты — там, где они должны быть, или нет.

Как считают исследователи, не столько методологические проблемы классической теории благосостояния, но и реальные проблемы воплощения теории на практике (перманентно текущий кризис различных «государств всеобщего благосостояния «в последней трети прошлого века), определили новые научные направления, занимавшиеся теми же вопросами с других позиций, например, теорией общественного выбора, а сходные проблемы уже в XXI в. вызвали и совсем новые вариации на старую тему, в том числе концепции, названные как «гражданские деньги» и «гуманный капитализм».

Два последних подхода, по-видимому, направлены на преодоление слишком тесной, как считают их приверженцы, связь между работой (рабочим местом) и социальным страхованием, которое начинает занимать слишком большое место в экономике, в то же время не выполняя всех возложенных на него функций. «Вот как выглядит концепция „гражданских денег“ или гарантированного основного дохода согласно МОТ: каждому индивиду государство гарантирует единый доход, обеспечивающий основные жизненные нужды. Этот доход получает каждый независимо от возраста (до 16 лет он меньше), пола, трудового статуса, имущественного состояния, рабочего стажа и выплаченных налогов. Он заменяет все социальные выплаты и налоговые льготы (кроме, возможно, пособия на жилье) и предполагает интегрированную систему расчета налогов и выплат. Как налоговая единица рассматривается индивид, а не семья. Все доходы сверх основного гарантированного облагаются налогом. Взимается единый налог». Следует отметить, что по давнему предложению М. Фридмана базовый доход в форме негативного налога практикуется в США, поскольку «идея объединяет всех — коммунитаристов, либералов и многих традиционных левых. Она удобна для решения проблемы „работающих бедных“. Она обеспечивает надежность существования и хорошо совмещается с гибкими трудовыми отношениями. Она избавляет общество от лишней бюрократии. Она ликвидирует социальную стигматизацию». В этой связи следует отметить, что, вопервых, гражданские деньги удобно вводить только тому экономическому субъекту, который сам их печатает, а, во-вторых, предсказать реальные социально-экономические последствия введения гражданских денег в условиях развитого финансового капитализма и общества потребления весьма трудно, однако, по нашему мнению, неизбежным результатом станет ещё большее снижение мотивации к общественно полезному труду в любых формах, в том числе не заработному.

Концепция «гуманного капитализма» исходит из традиционного принципа раннего индустриального общества: «оплаченный труд — лучший способ избежать бедности» и пытается соединить этику общности с динамикой рынка, усовершенствуя рынок труда. В данном случае деятельность направлена не на «безработным», как традиционный вэлфэр, а на «незанятых» с целью не столько устранить безработицу, сколько ликвидировать или смягчить социальную обездоленность. Данная концепция считает необходимым ввести рыночные механизмы в некоторые внеэкономические сети общественных услуг, поэтому требует от политиков более лояльного отношения к предпринимателям, равно как и мер, стимулирующих деловую активность в принципе, в том числе на региональном (среднем) уровне поощряется кооперация и партнерство между разными хозяйственными агентами и местными общинами. Согласно этой концепции «регуляция экономики должна уравновешиваться компенсаторными мерами. В рамках этой стратегии некоторые традиционные сферы государственной ответственности остаются, но содержание государственной деятельности в них модифицируется. Например, образование, здравоохранение и социальное страхование теперь рассматриваются как сфера инвестиций в „человеческий капитал“. Государство также берет на себя задачу воспитания населения в духе ответственности за собственную жизнь. Появляется понятие „интеллигентного“ вэлфэра. В его задачи входит не столько поддержка из фондов социального страхования, сколько программы непрекращающегося воспитания и обучения. В ходе борьбы с безработицей уже был сделан целый ряд открытий в области социальной технологии. Например, целевые премиальные, предназначенные для продолжения образования, или разные договору подобные отношения между клиентами вэлфэра и властями». Таким образом, по мнению исследователей, реализация такой концепции одновременно с решением проблемы занятости способствует вырабатыванию нового типа активного гражданства. Считается, что данная концепция частично была реализована в работе администрации президента Клинтона, где один из ее протагонистов Роберт Райх был министром труда, и повлияла на британский меморандум Комиссии социальной справедливости (1994), а также некоторые документы Европейского союза.

В этой связи, поскольку ранее мы уже говорили об экзистенциальных целях существования человечества, то повторимся, что экономика — лишь механизм обеспечения человечеством материальными благами из природного вещества, формы организации которого (механизма) не являются чем-то постоянным, а изменяются с течением времени по мере роста численности людей, населяющих планету, изменения их представлений о мире и себе и в соотношении с количеством и качеством (природой) необходимых ресурсов. Если рассматривать цели владельца любого капитала неизменными и вытекающими из его функций, то они (цели) всегда состоят в сохранении и приращении капитала, иначе это и не капитал вовсе. Однако этот процесс не может быть вечным, поскольку конечный владелец капитала — отдельный человек — не только не вечен, но и не всегда успешен, и роль первичных форм капитала в экономике (земельного, торгового, промышленного, финансового) должна снижаться, а роль новых форм (технологического, информационного, социального, человеческого и т. п.) — постепенно повышаться, хотя возможны и обратные тенденции, носящие как краткосрочный, так и долгосрочный характер. При этом происходит постепенное, но очень значимое изменение социально-трудовых отношений, поскольку меняются формы и сферы приложения труда, изменяется соотношение численности работодателей и работников как социальных групп, растёт число самостоятельно занятых и занятых в общественном секторе. Поэтому, на наш взгляд, сам по себе капитализм в любом своём текущем проявлении (индустриальный, финансовый и т. п.) по своей целевой направленности/предназначению/сущности является скорее промежуточным, или, в другом случае тупиковым, направлением цивилизационного развития, чем самым эффективным способом организации общественного производства во все времена, как считают его апологеты. Описание Гэлбрейтом знаменитой «революции», в ходе которой произошёл переход реальной экономической власти от собственников пред — приятий к наёмным управляющим, о чём в своё время предупреждал ещё К. Маркс, — лучшее тому подтверждение. Поэтому предлагаемый термин «гуманный капитализм» можно воспринимать либо с идеологических (а не экономических) позиций — когда политики, не желая смущать или пугать свой электорат, используют привычную тем риторику, рассказывая о сути исторически неизбежных изменений в организации взаимоотношений государства и общества, либо в понимании «человеческого» капитализма — как капитализма, основанного на превалирующей роли не торгового, промышленного, финансового, акционерного и т. п., а человеческого капитала.

Ведь если уж государство, подобное современным США, признаёт такую многочисленность своего населения, настолько не ответственного за свою жизнь, что это требует введения специальной системы воспитания и образования, то что это, как не признание того факта, что идеальное «демократическое» государство/общество и абсолютно «свободный» рынок с такой задачей категорически не справляются!

Таким образом, для целей нашего исследования суть теоретических противоречий, не относящихся к разряду методологических, вышеуказанных экономических концепций, равно как и их вариаций, коротко можно свести к структурированному вопросу:

• а) ответственности субъекта — кто конкретно должен отвечать за социально-экономическое благосостояние/благополучие индивида и его семьи — сам индивид, другие индивиды (согласно существующим отношениям), его работодатели, государство (как аппарат управления) или общество в целом, или даже господь Бог;
• б) условий несения ответственности — при каких экономических/ политических/других условиях (каким образом, механизмы, способы) выбранный субъект сможет эту ответственность нести и наилучшим образом выполнять соответствующие функции/обязанности;
• в) критерия оценки — каким образом можно объективно оценить необходимый, достаточный и реальный уровень индивидуального/ общественного благополучия, ответственности; какова оптимальная совокупность условий, конкретные критерии и параметры эффективности и результативности.

Методологические аспекты указанных экономических теорий, в том числе их системность, имеют важное практическое значение в том смысле, что так или иначе определяют истинность научных методов исследования, равно как и самого информационного поля, на основании которых в дальнейшем принимается то или иное управленческое решение властных субъектов, касающееся субъектов такой ответственности, в том числе в рамках социальной и экономической политики, равно как и системной социальной защиты.

На наш взгляд, исходя из теоретических и практических знаний, накопленных к настоящему времени, необязательно, чтобы такая ответственность всегда лежала только на одном субъекте и, следовательно, субъект (субъекты) такой ответственности может (должен) меняться в зависимости от конкретных естественных и исторических и социально-экономических условий, т. е. в каждый конкретно исторический период наиболее эффективным будет другой (соответствующий) субъект или другая (соответствующая) комбинация субъектов. Так, например, в годы мировых войн на территории одной страны абсолютный приоритет в этом вопросе принадлежит государству (пример Великобритании, СССР и др.), а в мирные времена может переходить к другому субъекту как более эффективному.

В таком контексте конфликт взглядов теоретиков-основателей противоположных экономических концепций и их продолжателей, как нам кажется, теряет смысл. Недаром «известный своими „либеральными“ (в американском смысле этого слова) взглядами П. Самуэльсон придерживался золотой середины в таких принципиально важных вопросах, как рынок или бюрократия, частное или государственное, кейнсианство или монетаризм, избегая крайних идеологических позиций в этом одна из причин его заметного личного влияния… его многочисленные поклонники считают Самуэльсона главным архитектором основного направления современной экономической науки».

Таким образом, прямое противопоставление рынка и государства не научно, как изначально заявила институциональная экономическая теория, а в своё время подтвердил доклад экспертов Всемирного банка, однако дискуссионными остаются пропорции смешанной экономики конкретного национального государства: насколько должен быть велик общественный сектор, какие правила может устанавливать государство на свободном рынке, какие меры принуждения к порядку может использовать.

В то же время передача любых полномочий, т. е. по существу реальной власти над жизнью и смертью, от ставшего неэффективным субъекта власти предположительно более эффективному на практике обычно не происходит безболезненно или без проблемно, особенно если эффективность нового субъекта может быть постав — лена под сомнение (в том числе учёными-экономистами). Проблемы же могут быть обусловлены не только нежеланием оставлять «тёплое место», но и действительно ценностными или когнитивными разногласиями. Ведь можно предположить, что поскольку традиции воспитания и образования таковы, что в большинстве своём воспроизводят устоявшиеся классовые точки зрения на действительность автоматически, то новое поколение старого класса может не усваивать полностью всю совокупность современных им знаний как непонятные или изначально неудобные точки зрения. Соответственно, теоретический спор/конфликт не только оказывается вечным, повторяемым бесконечно в различных вариациях, но и реализуется в дальнейшем на практике (по траектории маятника) как добровольно, так и принудительно. Например, позиция М. Фридмана, как оказалось, фактически определявшая, несмотря на другие мнения, в 80-е годы прошлого века деятельность опирающихся на его рекомендации МВФ, МБ и др., в отношении необходимых России преобразований социалистического хозяйства в «социальное» менялась на протяжении 20 лет три раза — от без апелляционных рекомендаций «Только рынок!» через «Наверное, не нужно было такие надежды возлагать на рынок» до «Не могу сказать, как надо было потому что не знаю». А ведь какую цену заплатила наша страна и другие страны бывшего соц. лагеря за подобное «теоретическое» превосходство!

Таким образом, можно сформулировать четвертый, ключевой уже не только для экономистов, вопрос: г) каким образом должно определять момент и порядок перехода ответственности от менее эффективного субъекта ответственности к другому? Ответ на него, по-видимому, можно дать не столько в рамках институциональной экономической теории, сколько в рамках политической организации общества.

Подводя итоги, надо признать, что практически все известные нам классификации моделей/систем социальной политики и/или социальной защиты прямо или опосредованно указывают на то факт, что они (модели, системы) опирались в момент создания или опираются на настоящий момент на совершенно определённые экономические концепции, описывающие экономическую систему в целом как желаемое или идеальное состояние. В то же время, как показывает практика, вне зависимости от конкретики глобальных теоретических построений рано или поздно любая национальная система социальной защиты (НССЗ) начинает подвергаться воздействию более или менее глобальных факторов, влияние которых изначально либо сознательно не учитывается (фондовый рынок), либо просто не видится (пирамида обязательств) при создании ССЗ. Именно поэтому, на наш взгляд, ни одна из ранее использованных экономических теорий не могла описать будущее состояние систем социальной защиты и их влияние на всё общество и экономику настолько глубоко, настолько это необходимо в современных условиях. экономический либерализм радикальный Соответственно, наступает момент, когда в рамках экономической науки можно рассмотреть различные варианты развития ССЗ, не отвлекаясь более необходимого на политико-научные дискуссии.