Проза 1840-х годов. «Кто виноват?»

Произведения Герцена 1840-х гг. — роман «Кто виноват?», повести «Сорока-воровка», «Доктор Крупов», «Мимоездом», «Долг прежде всего» — по праву стали литературными документами нового, реалистического направления русской литературы. Они создавались в русле так называемой «натуральной школы». Центральной их темой была проблема «лишнего человека», которая в художественной форме выражала мысль писателя о важнейшей роли общественных условий в формировании человека. Наиболее полно эта мысль разработана Герценом в романе " Кто виноват?" . В этом произведении запечатлена попытка Герцена воплотить очерк современных характеров. Сам автор в предисловии к роману называет свое произведение повестью, тем самым подчеркивая ее жанровое отличие от «Записок одного молодого человека» и отмечая наличие в нем двух вполне самостоятельных частей. Одна из них посвящена истории Любоньки и Круциферского, другая — образу Владимира Бельтова. Предпосланный роману эпиграф («А случай сей за неоткрытием виновных предать воле Божией, дело же, почислив решенным, сдать в архив») относится к объединяющему обе части любовному треугольнику, в котором каждая из сторон — лицо страдающее. Используя форму протокольной записи, Герцен указывает на жизненную основу конфликта романа, реальность характеров изображаемых героев.

В предисловии автор предупреждает о важности той линии произведения, которая восходит к очеркам нравов «Малинова» (так Герцен называет «Записки одного молодого человека») и которая является сатирическим развенчанием пошлости провинциального существования, введенным упоминанием имени Фонвизина и его комедий «Бригадир» и «Недоросль». Фонвизинская тема возникает уже в первой сцене произведения, являющейся парафразой сцены экзамена Митрофанушки, только в роли Правдина здесь выступает его бледное и бессильное во всех отношениях подобие — Круциферский.

Общая структура романа представляет собой серию характеров-биографий действующих лиц. В каждом из них Герцен обнаруживает сходство с тем или иным литературным героем, что является конструктивной особенностью созданных в романе образов. В первой части романа важную роль играет «онегинская» тема, соотнесенная в первую очередь с образами Круциферского и Любоньки. Рассказывая биографию молодого Круциферского, Герцен развивает тему «милого германского существования», запечатленного Пушкиным в образе Ленского. Однако если Пушкин начертал несколько возможных вариантов судьбы этого типа на русской почве, то Герцен сразу заявляет о невозможности «существований тихих, благородных, счастливых в немножко ограниченной, но чрезвычайно трудолюбивой учено-педагогической деятельности, в немножко ограниченном семейном кругу…» .

Отзвуки Татьяны Лариной слышатся в образе Любоньки. Своеобразным вариантом письма Татьяны к Онегину, объяснившему внутренний мир героини, стал в романе Герцена дневник Любы, психологически подготовивший завязку отношений, а в дальнейшем постоянно нарушающий последовательное изложение событий из жизни Круциферских. При всем различии ситуаций объяснения героев нельзя не заметить принципиальной важности данной сцены для обоих произведений: она сразу определяет нравственное превосходство женщины, которое останется неизменным до конца в обоих романах.

Этот мотив проверяется Герценом и на образе Владимира Бельтова — «лишнего человека» 1840-х гг. Умный, образованный, стремящийся к полезной общественной деятельности, Бельтов не находит применения своим силам, становясь жертвой среды, его воспитавшей. Любонька оказывается сильнее и этого человека, несмотря на то, что именно он открывает героине мир любви, дотоле неизвестный ей.

В романе «Кто виноват?» Герцен показывает еще одну жизненную философию, представленную образом доктора Крупова, который выполняет в романс роль резонера и Кассандры, предвещающей несчастье; его парадоксы и медицинский материализм противопоставлены романтически настроенному Круциферскому и рефлектирующему Бельтову. В отличие от готового на исповедь Бельтова Крупов не склонен анатомировать собственную душу, но как истинный материалист приходит на выручку практически. На упрек Круциферского в пропаганде «какой-то сухой материальный взгляд на жизнь» Крупов отвечает: «Я не знаю ни грубой материи, ни учтивой, я знаю живую». Крупов наряду с авторомповествователем продолжает популяризацию реальных взглядов Герцена-публициста и философа, чем объясняется и оправдывается его функция резонера и учителя жизни. В связи с этим почти цитатой из дневника Герцена тех лет звучит суждение Крупова о типичной болезни века: «Неуменье жить в настоящем, ценить будущее, отдаваться ему — это одна из моральных эпидемий, наиболее развитых в наше время» .

Образ доктора Крупова из одноименной повести надолго вошел в сознание современников Герцена именно потому, что автор развивает в повести суждение героя о типичной болезни века и разъясняет происхождение знаменитой теории Крупова о безумии человечества. По сравнению с образом доктора из романа «Кто виноват?» герой повести наделен биографией, которая и приводит его к созданию теории безумия общества. Неслучайно точное название повести звучит следующим образом: «О душевных болезнях вообще и об эпидемическом развитии оных в особенности. Сочинение доктора Крупова». Наблюдение за разными сферами современного общества привело Крупова к мысли о том, что мальчик Левка, прослывший «поврежденным», обитатели сумасшедшего дома в сущности нисколько не «глупее» всех остальных, считающих себя нормальными, дееспособными людьми. Крупов приводит целый ряд примеров из жизни и быта разных сословий (здесь и пономарь — отец Левки, который, желая «излечить» полоумного сына, «не кормил его по два дня и сек так, что недели две рубцы были видны»; главный доктор из больницы для умалишенных, предпочитавший, чтобы к нему обращались Ваше Превосходительство; чиновники, для которых характерно «особое специфическое поражение мозга»; семья, основанная на лицемерии и ханжестве, события европейской жизни, в частности ирландский вопрос, и т. д.) и доказывает факт «родового повального безумия человечества». Вся история цивилизации представляется Крупову «связным рассказом родового хронического безумия и его медленного излечения». В «объяснительном прибавлении» к повести, написанном от лица героя, Герцен вскрывает полемическую окраску теории Крупова, прямо указывая на объекты полемики: романтизм, аристократизм, национализм. Как бы подводя итог теории доктора, Герцен обращает внимание читателя на то, что отсутствие «рецепта» излечения болезни мотивировано далеко не полным перечнем симптомов «заболевания» .

К этой «круповской теории» Герцен потом возвратится в своем творчестве 1850−1860-х гг., обнаруживая в западноевропейской действительности новые и новые подтверждения ее справедливости. В частности, в восьмой книге «Полярной звезды» за 1869 г. за подписью «Искандер» было напечатано как бы добавление к повести «Доктор Крупов» — «Aphorismata. По поводу психиатрической теории д-ра Крупова». Автором этого «добавления» Герцен делает некоего «адъюнкт-профессора» Тита Левиафанского, который утверждает, что от безумия общество лечить не надо, поскольку в нем — его сила.

Герценовский памфлет о «родовом безумии человечества» отозвался в произведениях многих русских писателей, сделавших этот образ формой сатирического развенчания пошлости современной им действительности. Мотив безумия положен в основу рассказа М. Е. Салтыкова-Щедрина «В больнице для умалишенных», звучит в повести Л. Н. Толстого «Дьявол», определяет идею знаменитой «Палаты № 6» А. П. Чехова, рассказа М. Горького «Ошибка» .

Другой, не менее значительной формой осмысления жизненных впечатлений Герцена, становится его мемуаристика — книга «Былое и думы», начатая в 1852 г. «Былое и думы» вобрали в себя весь предшествующий опыт Герцена — художника, мыслителя, публициста.