География и эпоха Просвещения (XVIII в.)

«Оканчивался XVII век, сквозь вечереющий сумрак его уже проглядывал век дивный, мощный, деятельный, XVIII век; уже народы взглянули на себя, уже Монтескье писал, и душен становился воздух от близкой грозы»^[1][2], — в этих красочных строках Герцен характеризовал удивительный век, получивший название «век Просвещения», когда в общественное сознание хлынул поток новых идей социальных преобразований, демократических свобод; идей, изменивших мировоззрение эпохи и подготовивших «близкую грозу», разразившуюся в конце XVIII в. — Великую французскую революцию, уничтожившую феодализм во Франции, поколебавшую его в других странах Европы.

В конце XVII в. в Европе, несмотря на все успехи науки, открытие новых стран и континентов, блистательные достижения искусства, литературы, философии Ренессанса, повсюду господствовали феодальные отношения, а подавляющее большинство людей — прежде всего наиболее многочисленное крестьянство — пребывало в нищете и бесправии. Во Франции, где сооружались самые великолепные дворцы и парки, и на верхних этажах общественной пирамиды царили роскошь и богатство, многомиллионные массы крестьян влачили тягостное существование. Французский писатель второй половины XVII в. Лабрюйер писал о них: «Перед вами какой-то особый вид диких животных мужского и женского рода, распространенных в сельских местностях — черных, с синевато-свинцовым цветом лица, голых, с телом, обожженным солнцем. Они прикованы к земле. Они копаются в ней с непреодолимым упорством. Кажется, что существа эти обладают речью и, когда распрямляются, видишь, что у них человеческие лица. И действительно, это люди. Ночью они удаляются в свои берлоги, где питаются черным хлебом, водой и кореньями. Они освобождают других людей от труда, возделывая земли, от необходимости сеять и собирать урожай, чтобы жить. Они заслужили право не иметь недостатка в хлебе, который сами же добывают!» В Англии, по словам Томаса Мора, овцы — эти кроткие животные — съедают людей, которых изгоняют из-за них из домов и лишают посевных земель во время «огораживаний», позволяющих расширить пастбища и получать больше шерсти для развития текстильной промышленности. В России, как и повсюду в Европе, крестьяне «тягостный ярем» несут, работая на помещика, лендлорда, хозяина, и получая за это ничтожную плату, едва обеспечивающую пропитание. В общественной жизни безраздельно господствует церковь, не столь безжалостно расправляющаяся с еретиками, как во времена Инквизиции, но по-прежнему не допускающая сколько-нибудь серьезных выступлений против ее догм, а королевская, императорская, царская власть во всех странах Европы беспощадно карает за антиправительственные высказывания и тем более действия, в чем бы они не выражались.

В этой удушливой атмосфере ярко вспыхивают новые имена, появляются литературные и философские произведения, захватывающие воображение современников, обретающие невероятную силу и славу, они у всех на устах, создатели этих произведений становятся кумирами публики, а их идеи — знаменем эпохи. Самое удивительное, что эти люди возникают как будто «ниоткуда», из глубины общества, вопреки строгому сословному делению, строгой иерархии и жестким правилам о рангах. Эти люди без роду, без племени оказываются вознесенными на вершину общества, овладевают умами и сердцами своих современников, становятся властителями их дум.

Шарль Монтескье, сын небогатого дворянина де Секонда, которому бездетный дядя завещал свое имя и состояние, приобрел всеевропейскую славу своими произведениями, смысл которых он ясно выразил в восклицании: «Не прекрасна ли цель работать для того, чтобы обрести после себя людей более счастливыми, чем были мы?».

Жан Жак Руссо, сын часовщика, самоучка, зарабатывавший себе на хлеб то трудом подмастерья, то службой лакея, то поденной работой переписчика нот, стал самым знаменитым человеком Франции и Европы, а его «Исповедь», «Новая Элоиза», «Общественный договор» самыми читаемыми произведениями, принесшими их создателю славу провозвестника Революции.

Некоронованный глава «республики слова», Вольтер, запечатленный затем в мраморе и на многих портретах, пользовался такой огромной популярностью, что народ Парижа оказывал ему самый восторженный прием, которого не удостаивался ни один европейский монарх, а Екатерина и Фридрих II, писали ему письма, полные лести и восхищения.

Сын часовщика Пьер Огюстен Карон, вошедший в мировую литературу под именем Бомарше, подверг безжалостному осмеянию чванливый мир привилегированных сословий в блистательных пьесах «Севильский цирюльник», «Женитьба Фигаро», более двухсот лет не сходящих со сцен театров всего мира.

Дени Дидро, сын ремесленниканожовщика, перебивавшийся поначалу случайными заработками, арестованный и посаженный в Венсенский замок за одну из своих книг (предыдущая была осуждена на сожжение) становится прославленным литератором и философом, «директором мануфактуры энциклопедии» (по словам одного из позднейших исследователей), а созданное под его руководством и под его редакцией 28-томное издание «Энциклопедии» стало самым важным литературным — философским памятником эпохи, воплотившим ее наиболее прогрессивные идеи. Могущественная императрица России пригласила Дидро в Петербург и оказала ему необыкновенный прием.

13 января 1782 г. в Мангейме состоялась премьера пьесы «Разбойники» прежде безвестного Фридриха Шиллера, сделавшая его в один вечер одним из самых знаменитых людей в Европе.

Сын помора из Архангельской губернии Михайло Ломоносов, пешком добиравшийся до Москвы, стал гениальным ученым, членом Российской, а затем Шведской и Болонской академий.

Что было общего у всех этих людей и что представляет особенный интерес с точки зрения истории географии? Это пронизывающие все их произведения мысль, что жизнь людей устроена несправедливо, она противоречит разумному порядку и законам природы, противоречит естественным правам человека. «Я заменила ваши законы законами природы», — гордо заявляет одна из героинь Монтескье своему притеснителю. Но если природа устроена лучше, правильнее, чем человеческое общество, то возникает естественное желание знать природу, чтобы устроить человеческое общество «по естественным законам». В этом — лейтмотив крупнейших философских, публицистических, литературных произведений эпохи и важнейших законодательных и политических деклараций конца XVIII в.

Возвращаясь к удивительным судьбам выдающихся деятелей XVIII в., не забудем об участниках Великой французской революции, вознесенных на вершину популярности и власти. Среди них самый блистательный оратор и трибун национального собрания Мирабо. бросивший громовым голосом посланцу короля знаменитую фразу: «Идите и скажите Вашему господину, что мы находимся здесь по воле народа и нас нельзя отсюда удалить иначе, чем силой штыков», сделавшей его с этого момента едва ли не вождем революции; молодой провинциальный адвокат Робеспьер, возглавивший страну в самый острый момент борьбы с контрреволюцией и который был казнен термидорианцами. «Друг народа» Марат, пользовавшийся огромной популярностью, который был убит роялисткой Шарлоттой Конде (его смерть, запечатленная гениальной кистью Давида — одно из самых ярких, сохранившихся в памяти поколений свидетельств той бурной эпохи); Дантон, Демулен, Сен-Жюст, другие революционеры, в разные время и по разным причинам сложившие головы под ножом гильотины в ходе ожесточенной межпартийной и внутрипартийной борьбы.

А разве не еще более удивительна судьба Наполеона Бонапарта, вышедшего из той же эпохи? Сын мелкопоместного дворянина из недавно присоединенной к Франции Корсики, младший лейтенант в провинциальных гарнизонах в Балансе и Оксонне, экономивший на чашке кофе, через несколько лет становится всесильным первым консулом, а затем императором Франции, великим полководцем и государственным деятелем, завоевавшим почти всю Европу и завершившим свою поразительную жизнь в изгнании на острове Святой Елены (его мраморный обелиск на могиле в Париже в Доме инвалидов стал одной из самых почитаемых исторических реликвий Франции).

И, конечно, деятели эпохи Просвещения — это не люди Средневековья, географическое мировоззрение которых ограничено узкими рамками известного тогда европейцам мира, а представление о мироздании основано на догмах церкви и давно устаревших построениях Птолемея.

После великих географических открытий не только безгранично расширился горизонт знаний европейцев о других странах и континентах, но эти страны и континенты непременно присутствуют в их мыслях и планах. Борьба за колонии требует новых географических сведений и дает новую информацию. Монтескье в «Персидских письмах» вкладывает свободолюбивые и критические рассуждения о правах и политическом устройстве Франции в уста вымышленных персонажей из Персии. Декларация независимости, принятая в Филадельфии Континентальным конгрессом только что освободившимися от английских колонизаторов Североамериканскими Соединенными Штатами, провозглашает неотъемлемые права человека «на жизнь, свободу и стремление к счастью». Ее автор Томас Джефферсон (1743—1826), государственный деятель, посланник в Париже (1785— 1789), президент США (1801 — 1809), один из отцов-основа гелей (по американской историографии), был одним из самых выдающихся политических деятелей времени. В размышлениях Наполеона Бонапарта накануне его экспедиции в Египет необозримые, грандиозные планы: «Европа — это кротовая нора! Здесь никогда не было таких великих революций, как на Востоке, где живут шестьсот миллионов людей!». Он мечтает об освобождении народов Египта, Турции, Индии, возможно о создании империи, более обширной, чем империя Александра Македонского. «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас», — обращается он в приказе по армии перед сражением у подножья пирамид (кстати, в этом бою Бонапарт отдал свою знаменитую команду: «Ослов и ученых на середину!», имея целью сохранить столь ценных в походе через песчаные пустыни вьючных животных и уберечь от яростных атак конницы мамлюков выдающихся ученых, привезенных им в Египет). Таким образом, другой масштаб личностей, мышления, кругозора, в том числе географического, характерны для передовых людей эпохи Просвещения.

• [1] Энгельс Ф. Диалектика природы;Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 20. —С. 345−347.
• [2] Герцен Собр. соч., Т. I. — 1954. С. 32.