Релятивизация категорий исторического знания

Новые исследовательские направления и парадигмы влияют и на категориальный аппарат исторического знания. Изменения заключаются не только во включении в научный оборот каких-либо новых понятий, но и в переосмыслении старых. Новые смыслы стали вкладываться, например, в такие понятия, как «историческая реальность», «правда», «объективная истина», «исторический факт».

Традиционно считалось, что важнейшей функцией исторического знания является достижение объективной истины. В этой связи задачей ученого должно быть изложение правдивых исторических фактов, истинное отображение событий, конкретных исторических персонажей и их деяний. Хотя эту задачу никто не отменял, положение с поисками объективной истины в истории, с тем, что является, а что не является правдой, реальностью — не однозначно, поскольку все эти понятия утратили одно и только одно толкование. Разночтение исторических категорий происходит в русле общей тенденции к релятивизации социального знания, наблюдаемой в последние несколько десятилетий.

Не останавливаясь подробно на анализе приведенных понятий^[1], мы кратко охарактеризуем, как в процессе развития исторического знания переосмысливались многие привычные категории.

Об «объективности» исторического знания

Понятие «объективности» научного знания также подверглось релятивизации. До начала XX в. считалось, что соотнесенность базовых характеристик научного знания — рациональности, эмпирического опыты и теории — является не только необходимым, но и достаточным условием для обеспечения «объективности» научного знания, при этом.

«научная истина» предполагалась абсолютной, некоей вещью в себе. Определенный скепсис в оценке объективности научного знания формировался по мере развития психологии и социологии, особенно исследований в области психологии и социологии науки. Ученые приходили к выводу, что процесс производства знания как один из видов мыслительной деятельности человека — субъективен, что не существует идеального «объективного» знания, в том числе и научного, что в большой степени этот процесс зависит от индивидуальных характеристик самого человека, от его сознательных и бессознательных мыслительных актов. Субъективный фактор как в социальном и гуманитарном, так и в естественнонаучном знании необходимо учитывать, но его не нужно абсолютизировать.

Что касается исторического знания, то во все времена существовало понимание субъективности индивидуальных исторических дискурсов. (Литературные образы Пимена-летописца, беспристрастного, почти равнодушного наблюдателя, отрешившегося от мира страстей, фиксирующего происходящие события, есть только у Пушкина и Карамзина). Сам выбор темы, подбор, группировка фактов и их интерпретация — имеют отпечаток мировоззренческого, интеллектуального, конфессионального, национального контекста, в котором существует историк. На его мышление оказывают влияние личные и групповые интересы, политические, идеологические пристрастия, конъюнктурные желания угодить властвующим элитам или конкретные персонам.

Утверждение ряда исследователей о том, что отличие античных авторов от современных в том, что античные — искали факторы, влияющие на искажение «правильной» «объективной» истории в историческом сочинении, а современные — отрицают возможность «объективного» изложения исторических событий в принципе — не совсем верное. Во все времена существовало понимание влияния субъективного фактора и ситуативных обстоятельств на трактовку и интерпретацию исторических событий.

Отличие современной ситуации в том, что среди историков сейчас стало считаться допустимым не заниматься скрупулезными научными изысканиями и предметом исследования делать не историю как таковую, а саморефлексию («историк важнее истории»), анализировать свои ощущения и личные переживания по поводу тех или иных исторических событий. Это, конечно же, проще. На этом иногда удается сделать себе имя и достичь популярности. Гораздо труднее, понимая неоднозначность источников, распутать клубок противоречий в историческом знании, сопоставить различные по происхождению источники, расплести наслоения более поздних времен, найти внешние факторы, влияющие на конкретную интерпретацию и выявить контекстуальные условия и интересы составителей источника. Чтобы делать такую работу, нужно обладать эрудицией и научной интуицией, большими общими и специальными знаниями, владеть живыми и мертвыми языками и при этом отличаться огромным трудолюбием.

Примеров подобного отношения к истории много. Так, выдающийся исследователь русских летописей А. А. Шахматов (1864—1920) и другие ученые-историки доказали, что летописцы были активными участниками социально-политических событий, находились в гуще политической борьбы и старались повлиять на нее, пытаясь через полемику с оппонентами или субъективные толкования провести свою точку зрения или точку зрения своего покровителя.

Таким образом, летописцы были представителями официальной истории. А во все времена задача официальной истории одна и та же: придать легитимность существующей власти, идет ли речь о власти князя, короля, султана или ведущей партии.

«Летописец киевский обыкновенно горячо стоит за своих любимых Мономаховичей, черниговский за их противников Ольговичей, а суздальский рад при случае кольнуть новгородцев за их „злое неверие“, гордость и буйство, за их привычку нарушать клятву и прогонять князей. Отстаивая своих князей и свои местные интересы, летописец не чуждался желания по-своему изобразить ход событий, тенденциозно связывая и толкуя их подробности, причины и следствия, у каждого из них были свои местные политические интересы, свои династические и областные сочувствия и антипатии».

Ключевский В. О.

Сочинения в восьми томах. — М., 1956. — Т.1. — С. 97—98.

Пользоваться летописью, ее богатствами можно только после того, как будет с возможно большей обоснованностью доказано происхождение конкретного отрывка, хотя бы контуры очертания позиции и социального статуса ее автора. Сейчас мы можем использовать летописи как исторический источник только потому, что многие десятки русских ученых на протяжении двух веков вели многотрудную работу: скрупулезно, бережно распутывали драгоценный сложный клубок летописных переплетений.

Летописцами были монахи, попы, игумены придворных монастырей, горожане, дружинники, знатные бояре и даже князья. Летописание на Руси всегда было делом государственным и отражало концептуальные воззрения конкретных представителей государственной элиты того времени. Дошедшие до нас поздние списки представляют собой причудливое переплетение разных эпох, мыслей, разных тенденций, литературных стилей. Безвозвратно прошло то время, когда историки черпали без разбора информацию из летописной сокровищницы и, пренебрегая этими различиями, цитировали для доказательства своей мысли отдельные фрагменты: «летописец говорит», «летописец сказал». .

Субъективный, индивидуальный характер научного творчества проявляется на каждом из этапов производства нового знания (точнее, «мнения», так как «знание» формируется на групповом и коллективном уровне). Еще М. Вебер писал о том, что на самом первом этапе производства знания — при выборе темы, объекта и предмета исследования — проявляются субъективные установки ученого. На интерпретацию информации также накладывают отпечаток индивидуальные особенности исследователя, его интеллектуальный багаж, социальнопсихологические установки и ценности.

В этой связи мы бы не стали, как это делают некоторые сегодняшние авторы, проводить резкую хронологическую границу между представлениями исследователей, живших в прошлые века и современными. Никакого радикального отличия между ними нет. И прежде ученые приходили к выводу, что одни и те же данные могут быть источником разной информации об одном и том же объекте. Например, взгляды сторонников норманской теории (начиная с XVIII в.) и взгляды их противников обосновывались ссылками на одни и те же источники.

Исследователь к имеющейся информации относится селективно, избирательно, тем самым манипулируя образом прошлого. Какие-то данные исследователь включает в анализ, какие-то нет. Значение одних данных преувеличивает, других — преуменьшает.

В современной теоретической социологии для преодоления рассогласования между философской «объективностью» и психологической «субъективностью» используется концепция «интерсубъективности»^х, рассматривающая те механизмы, которые обеспечивают взаимодействие между субъектами, в том числе символическое. Концепция интерсубъективности включена в целый ряд других теоретических построений, с которыми работает социология: символический интеракционизм, теория обмена, теория социального действия, феноменологическая социология. Социальные ученые, исследующие историю, в последние десятилетия также стали использовать идеи интерсубъективности и экспериментировать с ними в своих работах.

• [1] См. подробнее: Савельева И. М., Полетаев А. В. Историческая истина: эволюцияпредставлений // Диалог со временем. / Вып. 4. — М., 2001.