Модели объяснения исторических фактов

Исторические факты — это факты прошлого человечества, отражающие действия и поступки людей, и поэтому их следует объяснять, а не просто констатировать, как это делают позитивисты. Если мы просто скажем, что восстание декабристов произошло 14 декабря 1825 года и этим ограничимся, то эта констатация мало что дает науке, задача которой состоит в том, чтобы раскрыть содержание фактов истории.

В западной философии истории наиболее распространенными методами или моделями объяснения исторических фактов являются модели американского философа Гемпеля и его канадского коллеги Дрея.

Модель Гемпеля называют еще дедуктивным методом объяснения истории. Она базируется на универсальных или «охватывающих» законах. Ее суть состоит в том, что высказывание о данном событии логически выводится из некоторых высказываний о предшествующих или сопутствующих обстоятельствах и из некоторых эмпирически проверяемых общих законов и теорий. Например, существует физический закон, согласно которому вода замерзает при температуре ниже нуля. Зимой машина была оставлена с водой в моторе. Мотор вышел из строя. Вывод: мотор вышел из строя, потому что температура воды опустилась ниже нуля. Таким образом, вывод дедуцируется из универсального физического закона. Это относится не только к природным, но и к общественным явлениям.

Гемпель считает, что любое конкретное (индивидуальное) событие не может быть полностью описано и объяснено. «Например, различные аспекты убийства Юлия Цезаря включают факт того, что Брут и Кассий составили политический заговор, что Брут и его друзья-заговорщики занимали такую-то и такую-то политическую позицию и стремились к тому-то и к тому-то, что Цезарь получил такие-то и такие-то раны, что, если можно положиться на мнение, с которым я столкнулся несколько лет тому назад и которое могло бы быть поддержано физикой, с каждым вдохом мы вдыхаем те молекулы кислорода и азота, которые были выдохнуты Цезарем в его последнюю минуту. Очевидно, полная характеристика индивидуального события, не говоря уже об объяснении, в этом смысле слова невозможна»^[1].

Дрей подвергает критике модель Гемпеля, экстраполирующего свой метод объяснения на все науки — как на естественные, так и общественные. Он выступает против такой экстраполяции, ибо, по его мнению, модель Гемпеля совершенно неприемлема в исторической науке, имеющей свою специфику, связанную со спецификой ее объекта исследования.

Модель Гемпеля резонно критикует также Арон. С его точки зрения, она не отвечает на вопросы: каковы те общие предложения, из которых выводится единичная связь. Не ясно, идет ли речь просто об универсальных законах или об эмпирической повторяемости. Не ясно также, чем причины отличаются от антецедентов? Главный недостаток модели Гемпеля Арон, как и Дрей, видит в том, что она не учитывает специфику исторического познания, связанного в отличие от познания природных процессов и явлений с изучением жизни людей, которые мыслили, творили, воспитывали детей, приумножали богатства и т. д. и т. п.

Нельзя не согласиться с Ароном. Действительно, необходимо учитывать разницу между историческим познанием и познанием природных фактов. Гемпель, например, пишет, что убийство Цезаря нельзя объяснить полностью. Видимо, абсолютно объяснить и истолковать ничего невозможно, но относительно это можно сделать. С точки зрения физики смерть Цезаря легко объяснить, так как известно, что после получения определенного количества ран человек умирает. Цезарь получил множество ран и поэтому он скончался. Но исследователю важно знать не столько физическую смерть римского диктатора, сколько причины его убийства, а это уже никакими законами физики не объяснить, ибо здесь уже действуют законы истории.

Модель Дрея называют еще рациональным объяснением исторических фактов и событий. Исследователь при изучении действий и поступков людей сталкивается с определенными трудностями, так как он не знает мотивов, лежащих в основе этих действий. Объясняя убийство Цезаря, надо знать мотивы его убийц. Плутарх, например, их объясняет стремлением Цезаря к царской власти, что, конечно, верно, но недостаточно. Вот почему для понимания фактов необходимо иметь информацию о том, как люди оценивали свое положение и чего они хотели добиться, когда совершали свои действия. Историк начинает понимать поступки человека лишь тогда, когда он устанавливает их разумность.

Дрей пишет, что «при подобном подходе к объяснению имеется прямая связь между пониманием поступка человека и осознанием его рациональности»^[2]. Он отмечает, что его модель объяснения исторических фактов и событий не признает никаких универсальных законов, потому что им не подчиняются действия субъектов истории, которые в одних случаях могут поступить так, а в других — иначе. Все зависит не от законов, а от сложившихся обстоятельств. Поэтому в историческом познании дедуктивное объяснение неуместно. Задача модели Дрея, как он сам пишет, состоит в том, чтобы показать, что поступки исторических деятелей с их собственной точки зрения были разумными.

Арон выразил свое отношение и к модели Дрея. Он считает, что она более плодотворна, чем модель Гемпеля, так как учитывает специфику исторического познания и включает в себя категорию понимания, без которой всякое исследование прошлого человеческого общества исключается. Плодотворность модели Дрея Арон иллюстрирует на примере франко-прусской войны 1870—1871 годов. Чтобы выяснить причины этой войны, пишет он, нужно знать цели и намерения немецкого канцлера Бисмарка. Как свидетельствует многочисленные факты, Бисмарк стремился к тому, чтобы спровоцировать войну между Францией и Пруссией, но хотел в глазах мировой общественности представить Францию в роли агрессора. В июле 1870 года во время совещания у Бисмарка к нему на подпись принесли текст записи беседы прусского короля с французским дипломатом. Прежде, чем подписать текст, Бисмарк спросил у военного министра и начальника генерального штаба, готова ли прусская армия к войне. Получив утвердительный ответ, он отредактировал текст таким образом, что его появление в печати в виде телеграммы вызвало у французов резкий протест и возмущение. Император Франции Наполеон III был оскорблен. 19 июля 1870 года Франция объявила войну Пруссии и быстро проиграла ее. Бисмарк добился своей цели: разгромив Францию, он объединил Германию. Таким образом, зная мотивы поступка Бисмарка, можно теоретически реконструировать франко-прусскую войну 1870—1871 годов.

Но Арон высказывает ряд критических замечаний в адрес модели Дрея. Он считает, что эта модель допускает фундаментальную ошибку, вытекающую из того, что, по Дрею, рационально объяснимые факты могут базироваться скорее на принципах действия, чем на принципах всеобщих законов. Дрей четко различает принцип действия и всеобщие, или универсальные, законы. Но принцип действия, но мнению Арона, вызывает споры, так как указание на то, что действие было рациональным, еще не означает, что мы можем объяснить поведение людей. Объяснение через принцип действия или здравого смысла не есть объяснение, потому что здравый смысл есть просто здравый смысл. Исследователь не должен приписывать субъекту истории свои собственные цели. Его задача заключается в том, чтобы попытаться выяснить, как исторические личности видели мир и как с учетом этого видения они принимали то или иное решение.

Тем не менее Арону больше импонирует модель Дрея, которая близка к герменевтике. Арон пишет, что герменевтическое понимание есть понимание текста, а также всего того, что может приравняться к тексту. Понимание элемента текста предполагает понимание всего текста и, наоборот, весь текст можно понять лишь тогда, когда поняты составляющие его части. Если мы хотим понять смысл трудов Макиавелли, то мы должны провести двойную работу: с одной стороны, мы должны подробно изучить все, что написал итальянский мыслитель, а с другой — знать смысл, который люди его эпохи придавали различным словам. Макиавелли можно понять только в его времени, а время можно понять в том числе и через Макиавелли.

Герменевтика, продолжает Арон, в качестве отправной точки берет опыт, являющийся достоянием всех людей. В гомогенном мире они легко понимают друг друга, потому что у них выработались общие представления, общие нормы поведения, общие коммуникативные черты (жесты, выражения лица и т. д.). Но когда люди попадают в другой мир, то многое им бывает совершенно непонятно. Так, европеец испытывает определенные трудности в Японии, потому что там другие традиции и нормы поведения. Но еще труднее понять людей, живших в далекую эпоху.

Критическая философия истории, по мнению Арона, использует герменевтические методы познания исторического прошлого, исторических фактов и событий. Арон подчеркивает, что задача историка состоит не столько в отборе соответствующих материалов, сколько в понимании и проникновении в психологию людей, с деятельностью которых связаны эти материалы. Для изучения какой-либо войны, продолжает Арон, прежде всего необходимо понять настроение участвовавших в ней людей. Но понять эти настроения очень трудно, ибо битва, пережитая генералом, отличается от битвы, пережитой солдатом. Общий вывод, к которому приходит Арон, состоит в том, что ни одна модель объяснения исторических фактов не может полностью воспроизвести историческую картину мира и создать цельное представление о прошлом.

Сам Арон много внимания уделил историческому познанию, пониманию и объяснению исторических фактов и событий. Он прежде всего вводит понятия познания самого себя и познания другого. Каждый человек считает, что он знает себя лучше, чем другие, хотя, может быть, на самом деле другие его лучше знают. Познание самого себя, отмечает Арон, трудно разрешимо, цель его не совсем ясна. Знать себя, полагает Арон, значит стать историком своего прошлого, психологом своего характера, быть в состоянии открыть свои способности, выбрать свое желание и т. д. Но, по мнению основоположника критической философии истории, это невозможно. Чтобы знать свои прошлые поступки, необходимо выяснить их мотивы. Но это невозможно, ибо, когда принималось решение, у человека было одно состояние, а после принятия решения, особенно если прошло много времени, состояние стало другим. Человек, вспоминая некоторые штрихи из своего детства, начинает стыдиться тех или иных совершенных им поступков. Однако это чувство стыда не похоже на те чувства, которые были в детстве, ибо это чувство взрослого человека, а не ребенка. Познание самого себя включает всестороннее и полное изучение человека, но это невозможно, пишет Арон, ибо, чем больше мы изучаем события, тем больше вопросов о нашем собственном «я» возникает. К тому же в процессе познания мы меняемся, и поэтому наше знание о самом себе всегда носит релятивистский характер.

От познания самого себя Арон переходит к познанию другого. Речь идет о том, в каких случаях мы знаем, вернее, понимаем другого, какие у нас для этого есть возможности, с помощью каких средств возможно познание другого. Арон рассматривает три формы непосредственного познания другого.

Суть первой формы заключается в том, что с помощью выражения лица схватывается настроение человека. Это экспрессивное познание. Вторая форма является анонимной, она ограничивается интерпретацией жестов или слов, которые сами по себе понятны. Арон отмечает, что эти формы познания другого мы встречаем в повседневной жизни, потому что они — необходимый компонент нашей жизни. Третья форма познания является «познанием по симпатии», по эмоциональной общности.

Познание самого себя и познание другого служат Арону переходным мостиком к историческому познанию. Они проходят в интимной атмосфере, т. е. в обоих случаях мы имеем дело со своими современниками, с которыми у нас много общего. Поэтому наша задача здесь облегчается. В историческом познании, продолжает Арон, нет этой интимной атмосферы, потому что исследователь и люди прошлой эпохи, деятельность которых он изучает, лишены возможности непосредственного общения. Ученый сам конструирует прошлое, воспроизводит его. Поэтому это прошлое зависит от субъекта-исследователя.

Арон исходит из множественности интерпретаций исторического прошлого, что он связывает со сложностью и многообразием самого исторического процесса. Прежде всего французский философ анализирует систему коммуникации между людьми. Для общения между собой люди используют определенные системы знаков, которые они получают извне. Так, например, то или иное слово имеет определенное зафиксированное значение, но то значение, которое ему придает каждый индивид в данный момент, отличается от общепринятого значения, полученного извне. В обычной беседе, чтобы заполнить интервал между тем, что хотят сказать, и тем, что говорят, вынуждены прибегать к жестикуляции. Но люди понимают друг друга с трудом, потому что не всегда можно понять жесты своего собеседника. Гораздо труднее интерпретировать прошлое. «Когда собеседники отделены друг от друга веками, единственная интерпретация языка заключается в реконструкции использованных систем… но нет никогда уверенности в том, что можно добиться единственно возможной интерпретации…»^[3].

В историческое познание Арон вводит два понятия: понятия очевидности и заключения. Под очевидностью он подразумевает совокупность данных, которыми располагает ученый, а под заключением выводы, к которым приходит ученый после исследования данных. Он располагает источниками разного характера и при их анализе прежде всего интересуется, почему произошло то или иное событие, что думали по этому поводу современники, что думали главы правительств и т. д. Но ученый, продолжает Арон, наталкивается на большие трудности, так как он обнаруживает контраст между несвязанностью пережитой истории и рассказанной истории. В качестве примера Арон берет битву при Ватерлоо. «В чем заключается реальность этой битвы? Тысячи и тысячи людей мыслили, действовали, жили, сражались, гибли. Состоит ли реальность из движений индивидов? Но эти движения, если наблюдать со стороны, не имеют смысла… реальность слагается из этих движений и из состояний сознания. Последние придают смысл движению. Но что создает единство этих бесчисленных мыслей и движений? Материальным единством является место и время: битва началась в определенный час дня, в определенном месте и закончилась в определенное время и на определенном месте. Но это пространственно-временное единство является строго материальным… Состояния сознания являются составной частью реаль юсти. Они множественны и бесчисленны. Откуда происходит их единство? Единство, которое называют битвой при Ватерлоо? Ответ следующий: историческое единство сконструировано, но не пережито»^[4].

Основоположник критической философии истории правильно обращает внимание на трудности исследования исторических фактов и событий, но он отвергает их объективность, т. е. независимое существование от исследователя, тем самым лишая историческое познание возможности адекватно отражать происшедшие события.

Модели Гемпеля и Дрея, на мой взгляд, нельзя противопоставлять друг другу, поскольку одна дополняет другую. Поэтому обе модели можно использовать в исторических исследованиях. Но нельзя отказываться и от традиционных методов изучения общества. Здесь прежде всего следует сказать о диалектическом методе как универсальном средстве изучения объективного мира, требующем всестороннего рассмотрения исследуемого объекта. Этот объект должен быть изучен в становлении, в связи с другими объектами. Если, например, исследуется поход Наполеона на Россию, то нельзя ограничиться простой констатацией того факта, что в 1812 году французская армия вторглась на территорию России. Надо объяснить, почему Наполеон решил воевать с Россией. А для этого следует обратиться к экономическим, политическим, социальным и другим вопросам тогдашней Европы. Нужно выяснить, какие экономические и политические цели преследовал французский император, каковы были его отношения с европейскими государствами, какие противоречия между ними существовали и т. д.

Очень плодотворен компаративный (сравнительный) метод, суть которого заключается в сравнении сходных социальных явлений и выводов новых знаний. Если в распоряжении ученого оказывается недостаточное количество материалов по исследуемому историческому факту, то путем сопоставления со сходным фактом он может получить необходимые знания о данном факте. При этом допускается сравнение близких по времени и пространственному расположению событий и фактов, а не вообще любых фактов. Так, медиевист, изучающий историю Франции средних веков, легко может применить сравнительный метод при выяснении тех или иных вопросов, касающихся Франции. Он может обратиться, например, к истории Великобритании, которая, как и Франция, переживала аналогичные процессы.

Компаративный метод можно использовать и для уточнения тех или иных фактов. Берутся разные источники, освещающие одно и то же событие, и сопоставляются. Если в целом в них одинаково описывается факт, то появляется больше уверенности в том, что этот факт действительно имел место и что его содержание передано верно. Возьмем, например, убийство Юлия Цезаря и сравним его описания, сделанные Плутархом и Гаем Светонием Транквиллом. Плутарх пишет, что Цезарь пришел в сенат, сел в кресло, часть заговорщиков пристала к нему с просьбами, но он выразил каждому свое неудовольствие. Далее приведем полностью Плутарха: «Тут Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. Каска первым нанес удар в затылок; рана эта, однако, была неглубока и несмертельна: Каска, по-видимому, вначале был смущен дерзновенностью своего ужасного поступка. Цезарь, повернувшись, схватил и задержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни — «Негодяй, Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к брату, — «Брат, помоги!». Непосвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать. Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря: куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаз?, так как было условлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Некоторые писатели рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары. Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпей явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытого ранами и еще содрогавшемуся. Цезарь, как сообщают, получил двадцать три раны*^[5]. Гай Светоний Транквилл: «Он сел, и заговорщики окружили его, словно для приветствия. Тотчас Тиллий Цимбр, взявший на себя первую роль, подошел к нему ближе, как будто с просьбой, и когда тот, отказываясь, сделал ему знаком подождать, схватил его за тогу выше локтей. Цезарь кричит: «Это уже насилие!» — и тут один Каска, размахнувшись сзади, наносит ему рану пониже горла. Цезарь хватает Каску за руку, прокалывает ее грифелем, пытается вскочить, но второй удар его останавливает. Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойнее упасть укрытым до пят; и так он был поражен двадцатью тремя ударами…»^[6]. Авторы, за исключением некоторых незначительных расхождений, одиноко излагают убийство римского диктатора Ю. Цезаря, что дает нам основание сказать, что до нас дошло верное представление об окружении Цезаря и о последних часах его жизни.

Вообще сравнительный метод полезен, ибо он доказывает единство мировой истории, относительную повторяемость в историческом процессе. Но вместе с тем нельзя абсолютизировать роль этого метода, поскольку история постоянно изменяется и развивается. Если даже два явления чем-то схожи, то отсюда вовсе не следует, что они абсолютно тождественны. Каждое явление имеет свои собственные причины возникновения, оно появляется в определенное время и на определенном месте. Когда мы говорим о повторяемости, то имеем в виду повторяемость не по форме, а по содержанию.

Широко применяется в историческом познании и такой метод как гипотеза. Историк имеет дело с прошлым и, пожалуй, ему чаще всего приходится прибегать к гипотетическим суждениям, поскольку перед ним возникают проблемы, которые с ходу решить нельзя. Поэтому он выдвигает различные гипотезы, которые не лишены научной достоверности. Другими словами, основу гипотез составляют уже апробированные достоверные знания. Выдвижение той или иной гипотезы не носит произвольный характер, а базируется на законах познания объективного мира.

В историческом познании гипотеза основывается на диалектическом подходе к исследованию исторического прошлого, требующего рассмотрения фактов в их взаимной связи и развитии. Гипотеза играет важную эвристическую функцию. Она позволяет легче ориентироваться в анализируемом материале, строить различного рода догадки и выводы и т. д. С ее помощью мы пытаемся выйти за пределы существующих знаний и предложить наличие таких знаний, которых еще не было. В процессе дальнейших поисков многие гипотезы либо подтверждаются, либо опровергаются.

Таким образом, существуют различные методы и модели исследования исторического прошлого, исторических фактов и событий, рациональное применение которых дает хорошие научные результаты. В настоящее время в распоряжении историков находятся кибернетика; электронно-вычислительные машины, позволяющие быстро и безошибочно решать те или иные задачи исторического познания.

• [1] Гемпель К. Мотивы и «охватывающие» законы в историческом объяснении // Философия и методология науки. М., 1977. С. 80.
• [2] Дрей У. Еще раз к вопросу об объяснении действий людей в исторической науке // Философия и методология науки. М., 1977. С. 41.
• [3] Aron R. Introduction & la philosophic de I’histoire. Paris, 1948. P. 91.
• [4] Aron R. Dimensions de la conscience historique. Paris, 1961. P. 75−76.
• [5] Плутарх.Соч. М" 1983. С. 163.
• [6] 265 Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1988. С. 47.