Легенда пятая «Советское ТВ — всесилие цензуры, российское — отсутствие цензуры»

Еще недавно довольно распространенное суждение уже, кажется, окончательно разоблачило себя как легенда.

Журналистка, присутствующая на записи «Основного инстинкта», рассказывает в «Известиях», что ушла с передачи в уверенности, что в дискуссии победил Григорий Явлинский. Посмотрев ту же передачу в эфире, она с удивлением обнаружила: победил Александр Жуков. Ветеранам советского телевидения подобные ситуации вовсе не кажутся чем-то из ряда вон выходящими. Их давно приучили к чудесным возможностям монтажа.

Корреспондент Первого канала в репортаже об олигархе, осужденном на 9 лет заключения, сообщил: «Михаил Ходорковский назвал приговор триумфом правосудия». В высказывании осужденного он опустил одно только слово — «басманного» правосудия.

Аркадия Вольского пригласили на телевидение, поскольку «вас нет в списке запрещенных имен». В предварительном разговоре спросили о деле ЮКОСа. «Заказное банкротство» — резюмировал Вольский. — «А вы знаете, кто заказал?» — «Знаю, но не скажу». — «Почему?» — «У меня есть внуки».

Когда к Ольге Романовой, журналистке ежедневной информационной программы на REN TV и дважды лауреатке ТЭФИ, обратились за интервью как к лучшей из нынешних ведущих, та ответила: «Я не лучшая, я — оставшаяся»^[1].

В 1992 году перед зданием «Останкино» коммунисты, сторонники «Трудовой России» и движения «Наши» провели пятидневный пикет. Они требовали отмены запрета на их экранные выступления и настаивали на равном месте в эфире. 13 лет спустя перед «Останкино» снова состоялся пикет оппозиционных сил, требующих равноправия в эфире — на этот раз с участием коммунистов и демократов.

Но политцензура (другой мы, собственно, и не знали) — не самый удручающий момент в биографии нашего телевидения. Журналисты советской эпохи не раз испытали ее на себе и все-таки пережили и выжили. В диссертации автора этих строк, посвященной проблемам документального телефильма, был целый раздел о советских публицистических лентах, готовых к эфиру, которые никогда показаны не были и навечно легли на полку. Своего рода траурный мартиролог — как нас закрывали.

Однако недавно, вспоминая те времена, я вдруг осознал, что нынешнее коммерческое вещание вряд ли согласилось бы демонстрировать и те неполитические программы, которые выходили тогда в эфир. Эразм Роттердамский («Похвальное слово глупости»), Даниэль Дефо, Франсуа Рабле, Вольтер, Сент-Экзюпери… Я перечисляю лишь те спектакли, автором которых был сам, готовя инсценировки для «литературного театра». В их реализации принимали участие Александр Калягин, Петр Фоменко, многие талантливые артисты и режиссеры, которые видели в телевидении точку приложения своих творческих сил. Единственной моей программой, не увидевшей света, оказался уже поставленный спектакль по поэме Рабиндраната Тагора «Садовник» (за нее он получил когда-то Нобелевскую премию). Программа легла на полку по распоряжению С. Лапина как произведение, далекое от социальных потребностей советского зрителя, строящего социализм. Хотя литературный театр продолжал существовать и при том же Лапине. Как и телевизионные постановки Анатолия Эфроса, отлученного в то время от всех театров.

Зато куда более решительной и жестокой показала себя коммерческая цензура. Все, что не пользуется самым массовым спросом или не имеет, другими словами, рейтинга, отныне безжалостно изгонялось с экрана. Если прежнее руководство отклоняло отдельные передачи под предлогом, что пресловутые доярка и слесарь, олицетворявшие «средних зрителей», «ваших сложностей не поймут» (школьные классики в этот круг не входили — за дояркой и слесарем признавалось десятилетнее образование), то в наши дни им отказано в праве иметь запросы выше тех, что понятны только поголовному большинству. Армия социологов, конкурирующих друг с другом, представляют ежедневные данные рейтингов, добытые с помощью самой современной вычислительной техники. При такой постановке дела необходимости в полках нет. Предлагаемые идеи отклоняются не на уровне готовых программ или готовых сценариев, а уже в заявке и даже в замысле (исключением остается 268.

канал «Культура»). Лапинская драконовская политика на этом фоне выглядит непростительной мягкотелостью.

Коммерческое западное вещание, считавшееся нами когда-то исчадием ада, для многих, как писали критики, превратилось в обитель рая. Реформаторы нового телевидения, поверившие, что начинают его заново и с пустого места, ощутили вдруг, что живут в раю. «Кто хочет стать миллионером?» — спрашивает заимствованная у Запада телевикторина на Первом канале. Но стать миллионерами прежде всего пожелали сами реформаторы телевидения. Стоимость одного 30-секундного блока реклам на том же канале достигает сегодня 35 тысяч долларов только в Московской области (На пространстве России она увеличивалась во много раз). Годовой доход «Последнего героя» или «Фабрики звезд» составляет три миллиона долларов. «Хватит перебивать наши рекламы вашими художественными фильмами», — возмущаются продюсеры (из шуток коммерческого вещания).

Коммерциализация телевидения уничтожила телевизионный театр как таковой. Мечты телезрителей-ветеранов о возвращении на экран театра сегодня кажутся не менее нелепыми, чем, скажем, призывы вернуть на дороги Европы кабриолеты и дилижансы. Та же участь постигла и объединения телефильмов, существовавших во всех столицах республик и в крупных городах. Производственная база телекино, отлаженная за десятилетия, перестала существовать. Телефильмы снимаются, как правило, в тех же условиях, что и обычные передачи, а их эстетика создается заново и с нуля. Необходимость воссоздания производственной базы была осознана лишь в последние годы с пониманием коммерческой выгоды сериалов.

• [1] Оставаться «оставшейся» ей довелось недолго. Через несколько месяцевО. Романова была отстранена от эфира новым руководством компании.