Политический режим республики Беларусь, его природа и логика развития до сих пор не были предметом специального анализа ни зарубежных, ни российских политологов. Такой недостаток систематического внимания к занимающей безусловно стратегическое положение в Европе и энергично продвигающей интеграционные инициативы стране, впрочем, вполне объясним — Россия осмысливает Беларусь в «домашнем» контексте, в силу чего частое упоминание Беларуси в российских СМИ создает обманчивое впечатление полноты информации и подменяет собственно анализ, а Европа, отметив «особое» развитие Беларуси, предпочла сконцентрироваться на более явных вызовах и переждать, пока ситуация в республике не будет вписываться в стандартные рамки. Однако объяснимость дефицита анализа вовсе не означает его оправданность и целесообразность. Совершенно точно и определенно он не отвечает долгосрочным интересам ни России, ни Европыа тревожная тенденция к расколу Европы на пронатовский и пророссийский лагеря, драматически развивающаяся в связи с военным вмешательством НАТО в балканские проблемы, ставит вопрос о внесении ясности в отношении природы и тенденций развития политического режима одного из наиболее близких восточноевропейских союзников России в список первоочередных стратегических задач российской внешней политики.
Беларусь расположена на пересечении стратегических осей «восток-запад» и «север-юг», соединяющих Россию с Европой и страны Балтии с югом континента, что уже само по себе предполагает ее влияние на дальнейшие пути развития Европы и России, равно как и на складывающийся тип отношений между ними. Бесспорная же роль Беларуси в СНГ и, особенно, во внутрироссийской политике, свидетельствует об активном стремлении Беларуси реализовать этот потенциал по крайней мере на восточном направлении, что вносит неизбежные коррективы в формирование российской западной политики. Собственно же международный аспект деятельности белорусского режима вряд ли может быть адекватно оценен без всестороннего анализа его внутреннего аспекта, доминирующих внутренних политических и экономических тенденций и, в более общем плане, властной философии режима, ибо вряд ли какая-либо другая страна СНГ и Европы развивалась в последнее время под большим влиянием идеологических постулатов и императивов, чем Беларусь. Последнее наблюдение приводит к заключению и об общетеоретической ценности анализа специфики белорусского режима: провозглашение в сегодняшней Беларуси советской идеологии в качестве доминирующей и де-факто официальной, вплоть до восстановления советской символики на государственном уровне, имеет свои очевидные корни в недалеком прошлом республики, когда она была самой «советской» страной СССР, т. е., обеспечивая своим гражданам наиболее высокий в СССР уровень жизни в силу обладания наиболее развитой и передовой в рамках СССР индустрией, при дефиците собственных сырьевых ресурсов и вытекающей отсюда жесткой зависимости в поставках сырья и сбыте конечной продукции от всех остальных советских республик, Беларусь объективно, структурно была более всех других образовывавших Советский Союз стран заинтересована в сохранении Союза. В этом контексте целенаправленное стремление белорусского руководства восстановить союз, реализуемое советским, «командным» путем планирования и контроля, и охарактеризованное международными наблюдателями как ретроградное развитие событий в Беларуси, 1 — позволяет рассматривать республику как наиболее последовательную правопреемницу Советского Союза по крайней в плане государственной идеологии, а практическое воплощение этой идеологии — как адекватный ответ на гипотетический вопрос об одном из вариантов дальнейшего развития СССР, если бы последний пережил распад в 1991 году. Кроме того, принципиальная позиция белорусского руководства, продолжившего после 1991 года советский эксперимент на своей республике, позволяет вычленить тенденции, в более либо менее скрытой форме свойственные всему постсоветскому пространству, но в Беларуси принявшие совершенно явный характер в силу отмеченных особенностей ее постсоветского развития.
Рассмотрение нынешней Беларуси в качестве правопреемницы Советского Союза «по идеологической линии» может показаться несколько притянутым, — уж слишком разительно различаются не только достигнутые «советские» и белорусские результаты, но и активно применяемая белорусская идеологическая модель, фрагментарная и непоследовательная, и с безусловностью производящая весьма невнятное впечатление по сравнению с фундаментальной советской властной философией. Равно спорна и.
1 Шерман Гаррет, Роберт Легволд. Сборник «Белоруссия на перепутье: в поисках международной идентичности» под редакцией Шермана Гарнета и Дмитрия Тренина. Московский Центр Карнеги. М., 1998. всеобщность применения этой идеологии, которая явно более напоминает ритуал, нежели реальный императив к действию и для власти, и для населения. Однако рассмотрение этого феномена в рамках глобально протекающего процесса мельчания идеологической составляющей международных отношений и, соответственно, и внутренних процессов, снимает этот вопрос. Двухполюсное противостояние двух систем, выражавшееся в первую очередь через идеологическое противостояние, определявшее императивы как внешней, так и внутренней политики входивших в «лагеря» держав, в силу фактической невозможности для страны любого лагеря без катастрофических последствий для себя и для всего мира решать проблемные вопросы неполитическим путем, способствовало применению изощренных политических инструментов при внутреннем табу для политических лидеров на применение силы. Узкие рамки, задаваемые императивом необходимости нахождения политического консенсуса политическими средствами, способствовали небывалому развитию политической культуры «ввысь», небывалому по крайней мере для двадцатого века, начавшегося с прагматичных попыток тех либо иных стран односторонне и опережающе реализовать технологические достижения прикладным военным путем. Идеологическое же противостояние было только оболочкой, далеко не адекватной формой, посредством которой эта интегрированная и дифференцированная культура выражалась.
Напряженная эпоха противостояния востребовывала сильных политических акторов, в известной степени системных философов и романтиков международных отношений, к которым вне всякого сомнения можно отнести таких выдающихся международных политиков, как Гельмут Шмидт, Вилли Брандт, Гельмут Коль, Маргарет Тэтчер, Франсуа Миттеран, Ганс-Дитрих Геншер, Рональд Рейган, Генри Киссенджер, и некоторых других. Достигнутое же при Горбачеве преодоление идеологического противостояния, преодоление «формы», вылилось и в «преодоление» развитой политической культуры, вначале в международных отношениях, а затем и на внутриполитическом плане участвовавших в противостоянии стран. Процесс, естественно, был обоюдоострым, одинаково разрушительным для обоих «полюсов», что вытекает из природы биполярной системы, и внешнее выражение процесса через крах советской идеологии и «победу» «демократической» не должно вводить в заблуждение, ибо обе идеологии были сформированы почти сорокалетним противостоянием, и в отсутствие одной другая просто не может существовать, не распадаясь и не деградируя. Победа над «идеологическими догмами», посредством которых выражались реальные и долгосрочные интересы стран обоих лагерей, т. е. победа над «отраженной» реальностью, не обусловленная и тем более не сопровождавшаяся победой над собственно «реальностью», т. е. фактом разноуровневости экономических потенциалов, в общем-то и не могла быть ничем иным как победой над сложившейся культурой, с этого момента все более фрагментировавшейся и локализировывавшейся в соответствии с многочисленными «местными» и групповыми интересами, но на какой-то период еще производящей вид цельности и всеобщности.
Эпоха гигантов" закончилась. К власти практически во всех странах постепенно пришли прагматики, решающие конкретные локальные вопросы, прагматизм которых большей частью является эвфемизмом, прикрывающим отсутствие либо дефицит интегрированной властной философии, что выражается в неразвитости, по сравнению с предыдущим периодом, доминирующей политической культуры, и относительности силовых табу. И в этом контексте «прагматичный» «социализм» Лукашенко является совершенно логичным и последовательным воплощением на новом этапе деградирующей советской идеологии, применяемой все более сегментарно и для достижения все более узких целей, а собственно «аномальный» приход «прагматика» Лукашенко2 к властивполне логичной и имеющей право на существование формой реализации общемировых процессов, в ходе которых поколение упомянутых выше «романтиков международных отношений» было вытеснено поколением «молодых прагматиков», пытающихся «утилизировать» отдельные постулаты универсальной в свое время идеологии «свободного мира» под локальные и узкогрупповые интересы.
Деградация политической культуры, выражающаяся через деградацию актуальных ранее идеологий, не может быть привлекательной, и посему до последней возможности будет стремиться не выглядеть таковой. В силу этого поддержание вырванных из системного контекста остатков идеологий «на плаву» и придание им вида цельности закономерно: на смену романтике приходит псевдоромантика, вместо напряжения высоких страстей приходит искусственная экзальтация, и, что самое интересное, подмена.
2 Характеристика А. Лукашенко своей политической философии на первой пресс-конференции после его избрания. //ЮПИ, 11.07.1994. интегрированной культуры суррогатом до определенного этапа достижения отличных от ожидавшихся результатов остается незамеченной неискушенным наблюдателем. Принципиальная возможность «утилизации» в узкогрупповых целях остатков актуальных до развертывания перестройки «всеобщих» идеологий, т. е. возможность явных манипуляций, под чем стоит понимать употребление отдельных идеологических постулатов в прежде неприменимом для них контексте, который характеризуется «невсеобщностью», произвольностью и выборочностью применения прежде «универсальных» критериев и положений, являет собой вполне предметный вызов, заключающийся в необходимости исследования этого феномена, когда «именование» не соответствует содержанию, когда совпадает риторика при несовпадении объясняемых ею властных действий. Беларусь в этом плане является наиболее благодарным материалом. Бесспорное и последовательное доминирование «идеологической составляющей» в деятельности белорусского режима, как внутренней, так и внешней, происходящее на фоне деградации универсальных идеологем, позволяет на ее примере проследить логику и закономерности «утилизации» распадающейся «советской» идеологии, ее механизмы, равно как и оценить пределы мутаций и последствия этого процесса как для общественного организма, так и для международного окружения. «Белорусская» специфика не означает ни того, что в рамках Советского Союза процессы развивались бы принципиально по-иному, ни того, что эти процессы не развиваются на остальном постсоветском пространстве: открытая форма процесса в «белорусском случае» просто заставляет предполагать наличие в остальных странах бывшего СССР этих же процессов в латентной форме. Более того, отмеченный выше обусловленный «победой» в противостоянии процесс распада и фрагментации «западной» идеологии заставляет предположить «в другом лагере» тех же принципиальных процессов «утилизации» универсальной «демократической» идеологии под локальные и узкогрупповые нужды.
Постсоветская «псевдоромантика» в белорусском воплощении последовательно развилась, по мере нарастания несоответствия идеологической модели реалиям, до ярко выраженного «предельного» характера, подтверждая умозаключение, что конечным пунктом деградации идеологии будет мифология, и что сам процесс нарастающего отрицания реальности будет своеобразным процессом фундаментализации общества, только развивающегося не на религиозной, а на светской основе, когда расхождение реальности и ее объяснительной модели будет поводом ко все более энергичным усилиям по переделке первой, нежели к пересмотру и адаптации второй. В Беларуси эта предельная «точка», выразившаяся в мотивации белорусским режимом своих властных л мероприятий исключительно мифологемой «именем народа!», по форме вылившаяся в трансформацию бывшей идеологии внешнего «системного» биполярного противостояния во всеобъемлющую внутреннюю черно-белую онтологическую модель, т. е. вульгаризованную идеологему непримиримой «классовой борьбы», 4 наряду с удобной для исследования «чистотой процесса» обусловила и трудности адекватного анализа. Речь идет о том, что несовпадение оценок и реальности с общепринятой смысловой связью практически по всему спектру, от «утилизированных» идеологических понятий до собственно институтов власти, потребовало последовательного вычленения объективного наполнения, вкладываемого в нынешнем белорусском дискурсе во вполне советские идеологические штампы. Определение этого «нового» содержания, вкладываемого в привычную терминологию и маскируемого ей, т. е. преодоление своеобразной политической «омонимии», адекватный «перевод» белорусского контекста в термины российского и общепринятого, обусловило привлечение и комплексное использование достаточно широкого спектра аналитического инструментария.
Так, весьма полезными оказались общетеоретические работы зарубежных с 6 7 8 политологов — X. Линца, Г. О’Доннела, Ф. Шмитерра, А. Пржеворского, Т. Карл, С.
3 Так, например, советник президента Беларуси по идеологии нынешний вице-премьер Владимир Заметалин заявил по белорусскому телевидению, что «.если в Беларуси и существует диктатура, то это диктатура выполнения воли народа», что является «священной деятельностью», и что «.нынешняя диктатура в Беларуси — это не что иное, как желание властей выполнить народные требования», т. е. «обязательства, данные главой государства своему народу в ходе предвыборной кампании». // Интерфакс-Запад. 23.03.1999.
4 В том же выступлении Заметалин охарактеризовал деятельность оппозиции исключительно как стремление установить «диктатуру ненормальной жизни». // Интерфакс-Запад. 23.03.1999.
5 Linz J. J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore&London. The John Hopkins Univ. Press. 1996., Linz J. J., Stepan A. (eds.). The Breakdown of Democratic Regimes. Baltimore. The Johns Hopkins Univ. Press. 1978.
6 O’Donnell G., Schmitter P. C., Whitehead L. (eds.). Transitions from Authoritarian Rule: Comparative Perspectives. Baltimore. The John Hopkins Univ. Press. 1986., Karl T. L., Schmitter P. C. Modes of Transition in Latin America, Southern and Eastern Europe. // International Social Science Journal. #43. 1991.
7 Przeworski A., Limongi F. Modernization. Theories and Facts. // World Politics. January. 1997.
8 Karl T. L., Schmitter P. C. Modes of Transition in Latin America, Southern and Eastern Europe. // International Social Science Journal. # 43. 1991.
Хантингтона9 и Д. Растоу, 10 посвященные общей логике и закономерностям трансформации как правых, так и левых авторитарных режимов. Как мы уже отмечали, происходящие в Беларуси процессы не могут являться уникальными в том плане, что их возникновение и развитие не было обусловлено исключительно специфически белорусскими факторами, которые в принципе не были бы в той либо степени свойственны любому переходному обществу. В силу этого нет и весомых оснований утверждать, что белорусское развитие происходит совершенно вне общей логики и принципов поставторитарной трансформации. Другой вопрос, что реализовавшаяся в белорусском процессе трансформации комбинация базовых движущих сил и факторов оказалась весьма специфичной и, соответственно, привела к специфичным результатам, большей частью не описанным в политологической литературе. Таким образом, белорусская специфика, реализовавшись, самим фактом своего существования поставила вопрос о невсеобщности и неполноте существующих теорий трансформации, что и обусловило лишь частичную применимость трудов вышеуказанных авторов для анализа белорусской трансформации.
Безусловно полезными стали и работы отечественным политологов — А. Мельвиля, 11 Л. Шевцовой, 12 А. Ахиезера, 13 В. Гельмана, 14 К. Холодковского, 15 И.
16 17 18.
Клямкина, С. Киреевой и С. Корту нова, в которых достаточно полно описываются движущие силы, особенности и парадоксы российской трансформации, детально исследуется эклектическая, гибридная природа российского режима, особенности его.
9 Huntington S. P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman. Univ. of Oklahoma Press. 1991.
10 Rustow D. A. Transitions to Democracy — Toward a Dynamic Model. // Comparative Politics. Vol. 2. # 3. 1970.
11 Мельвиль А. Ю. Демократический транзит в России — сущностная неопределенность процесса и его результата. // Космополис. Альманах. 1997., Мельвиль А. Ю. Возможен ли пакт общественно-политических сил в России?// Полис. № 5. 1996. С. 103.
12 Шевцова JL Ф. Дилеммы посткоммунистического общества. // Полис. № 5. 1996.
13 Ахиезер А. С. Думы о России. От прошлого к будущему. ПИК. М. 1994., Ахиезер А. С. Социально-культурные проблемы развития России. Философский аспект. М. 1992.
14 Гельман В. Я. «Transition» по-русски: концепции переходного периода и политическая трансформация в России (1989;1995). // Общественные науки и современность. 1997. № 4.
15 Холодковский К. Политическая институционализация российского общества: процессы и противоречия. / Политическая институционализация российского общества. М. ИМЭМО. 1997.
16 Клямкин И. М., Лапкин В. В., Пантин В. И. Между авторитаризмом и демократией. // Полис. № 2. 1995.
17 Киреева С. А. Политический режим как элемент формы государства (теоретико-правовое исследование). Саратов. 1997.
18 С. Кортунов. Россия: национальная идентичность на рубеже веков. М. Московский общественный научный фонд. 1997. становления и логика развития. Однако специфика белорусской трансформации, для которой характерна вторичная роль институциональных аспектов режима, в основном исследуемых в вышеуказанных трудах, опять же обусловила их частичную применимость.
Неисследованной зоной оказалась столь критичная для понимания специфики белорусского режима связь риторики и идеологии, невыявленным остался процесс деградации идеологии в мифологию, его закономерности, равно как и влияние его на развитие общества в целом. В силу этого представленные в вышеуказанных трудах сценарии не описывают всю полноту возможных путей поставторитарного развития, т. е. имеют более или менее, в зависимости от контекста исследования, схематичный характер.
Именно дефицит всеобщности, всеохватности, свойственный современным теориям трансформации, и обусловил широкое обращение к научным работам представителей белорусской и российской школ системного анализа, в частности, В.
Карпова19 и А. Урманцева, равно как и к трудам авторов, внесшим весомый вклад в.
20 21 создание теорий этносоциальной эволюции, — А. Коротаева, В. Северцова, В.
22 23 24.
Ключевского, А. Назаретяна и А. Хазанова. Обращение к смежным с политологией областям оказалось достаточно эффективным в плане выработки адекватного для исследования «белорусского процесса» понятийного аппарата. Весьма полезным стало и использование объективных критериев прогресса либо деградации общественной системы, в первую очередь выражающихся через экономические параметры. В этом плане в работе широко используются аналитические наработки как официальных белорусских структур, так и Всемирного Банка и ряда видных белорусских ученых-экономистов, в.
25 26 частности, бывшего председателя Нацбанка РБ С. Богданкевича, Л. Злотникова, и некоторых других.
19 Карпов В. Н. Язык как система. Мн., 1992.
20 A.B. Коротаев. Факторы социальной эволюции. М., 1997.
21 А. Н. Северцов. Главные направления эволюционного процесса. М., 1967.
22 В. О. Ключевский. Курс русской истории. Соч. в 9 томах. М., 1988.
23 А. П. Назаретян. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры. Синергетика социального прогресса. М., 1995.
24 A.M. Хазанов. Классообразование: факторы и механизмы. М., 1979.
25 С. А. Богданкевич. Как жили? Как живем? Как будем жить? 1994;1997. С.-Пб., 1998.
26 JI.K. Злотников. Либерализация экономики Беларуси: необходимость и проблемы. Материалы представительства Всемирного Банка в РБ, Мн., 1998., JI. Злотников, Н. Злотникова. Проблемы экономических реформ в Беларуси. Варшава, 1996.
Объектом анализа стал существенный информационный массив, состоящий из официальных статистических данных и многочисленных публикаций белорусских и зарубежных СМИ, равно как и посвященных республике монографий и научных работ. Информативными и полезными стали и экспертные интервью с бывшими и нынешними представителями официальной позиции власти, в частности, с руководителями исполнительной власти в период становления белорусского режима экс-премьером Вячеславом Кебичем и с ныне правящим президентом Александром Лукашенко, а также со всеми четырьмя руководителями белорусского внешнеполитического ведомства, последовательно сменившими друг друга в период с 1990 года по настоящее время: Петром Кравченко, Владимиром Сенько, Александром Антоновичем и ныне действующим Уралом Латыповым. Экспертные интервью были также проведены с главным идеологом президента РБ, нынешним вице-премьером Владимиром Заметалиным, как и с наиболее видными представителями белорусской оппозиции: экс-спикерами Станиславом Шушкевичем, Мечиславом Грибом и Семеном Шарецкиим и лидерами наиболее весомых политических партий республики Станиславом Богданкевичем (Объединенная Гражданская партия), Зеноном Позняком (Белорусский Народный Фронт) и Сергеем Калякиным (Партия коммунистов Беларуси).
Наряду с анализом перипетий трансформации политической системы, выявлением их внутренней логики и закономерностей, в работе подробно разбираются механизмы и результаты воздействия политической системы на образующие общество вертикально интегрированные социальные слои, равно как выявляются и принципы и механизмы «нормативного» и «девиантного» взаимодействия этих социальных слоев друг с другом и с политической надстройкой. Необходимость объективного и адекватного поименования содержательной части скрываемых псевдосоветской идеологией процессов обусловила использование в работе бихейвористских методологий и подходов, что позволило обосновать более или менее корректные объективные критерии развития либо деградации общественной системы в целом, и белорусской системы в частности. Такой системный подход позволяет найти более полные ответы на актуальный и злободневный круг вопросов, начиная с определения природы белорусской специфики, ее истоков, степени предопределенности ее возникновения, соотношения собственно белорусских и общесоветских предпосылок ее развития, ее движущих сил, т. е. природы и тенденций ее развития, и заканчивая оценкой последствий развертывания этих тенденций как для белорусской действительности, так и для действительности российской и международной. Одновременно этот подход дает возможность представить объективную характеристику процесса российско-белорусской интеграции и реально занимаемого Беларусью места во внутрироссийском политическом контексте, равно как и определение вызовов, существующих во всех без исключения странах постсоветского пространства. Работа представляет собой попытку дать ответ как на теоретические, так и на практические вопросы, ставшие существенными в силу возникновения и развития «белорусской специфики» .
Заключение
.
Предпринятое в работе исследование трансформации политического режима в Республике Беларусь позволяет придти к заключению о корректности рассмотрения Беларуси в качестве своеобразной модели СССР. Республика в своем развитии после 1991 года продемонстрировала один из вариантов развития СССР в случае, если бы Союз после горбачевской перестройки не распался. Политика сдержанного противостояния горбачевской демократизации, осуществлявшаяся консервативной белорусской элитой с самого начала перестройки, привела не к отрицанию, а к более медленному развитию тех же общесоветских процессов в республике. В отличие от СССР, к критической точке «путча 1991 года» Беларусь подошла лишь к лету девяноста четвертого. Белорусский «путч», который, в отличие от путча советского, вполне удался, осуществился демократическим, а не силовым путем, что, впрочем, ни в малейшей степени не меняет его сути: ключевые акторы обоих «путчей» при всей внешней разнице методов действия имели общее видение причин советского кризиса, состоящих, по их мнению, практически исключительно в потере страной управляемости вследствие осуществленной Горбачевым демократизации, и, видимо, ощущающие императив пытаться восстановить контроль и управляемость в рамках прежней системы.
Отсутствие понимания основными акторами системного характера кризиса обусловило и неадекватность примененного для его преодоления в белорусском варианте инструментария. Лежащий в его основе экономический кризис неэффективности производства решался исключительно путем исправления политической реальности, изначально, в силу своей природы, являющейся своеобразной производной от реальности экономической, ее отражением, следствием, но не причиной. Естественно, что борьба с отражением не способствовала выздоровлению все более хиреющего «оригинала» в виде плановой государственной экономики. Даже характерное для последнего периода Беларуси установление целого комплекса «кривых зеркал», которые должны дать «на выходе» «правильное» отражение, не в состоянии скрыть неприятную истину, которая заключается в том, что «оригинал» уже практически отошел в мир иной либо в ближайшее же время неминуемо это сделает. В этом ассоциативном контексте действия белорусского руководства с середины 1994 года, с «момента путча», представляли собой безуспешные попытки оживить либо хотя бы заморозить остатки советской системы. Другими словами, воинственное и мифологизированное, т. е. неадекватное, осознание действительности, сменившее «инструментальную» и «вспомогательную» консервативную мифологию Кебича и безраздельно доминирующее с приходом к власти Лукашенко, не повлекло и не могло повлечь ничего иного, кроме как попытку воплощения этого мифа в действительности и вопреки действительности, с неизбежно нарастающим по мере воплощения мифологемы антагонизмом с реальностью.
Деятельность правительства Кебича на первом этапе трансформации, т. е. в 19 901 994 годы, сводившаяся к попыткам сохранить советскую действительность и минимуму реформаторских действий государства, в целом обусловила последующий радикальный поворот в развитии республики. Воспринимая системный экономический кризис, в котором оказался СССР в последний период своего существования, исключительно как результат некомпетентных, волюнтаристских мероприятий союзного центра, правительство Кебича в полной мере смогло сохранить в своих руках советские плановые рычаги макроэкономического регулирования, т. е. социализм. Этому в сильнейшей степени способствовало осуществленное Беларусью в начале 90-х создание межреспубликанского суррогатного рынка «правительств СНГ», заменившего собой союзный Госплан, и обеспечившего сравнительно эффективное функционирование плановой модели экономики РБ на период осуществления партнерскими государствами СНГ структурных реформ своих экономик, который сопровождался повсеместным товарным дефицитом. Период структурных реформ в государствах СНГ длился большей частью до 1994 года, после чего политика затягивания и откладывания экономических реформ в Беларуси не только перестала приносить республике относительные преимущества «устойчивой экономики в неустойчивом экономическом окружении», но и стала откровенно и явно контрпродуктивной. Консерватизм экономической политики, как ни парадоксально, обусловил достаточно глубокое и последовательное реформирование сферы политической: в условиях лояльного исполнительной власти избранного в 1990 году консервативного парламента перераспределение в пользу последнего властных полномочий не влекло немедленных реальных последствий для властных перспектив правительства и по сути просто делегировало парламенту существенную часть ответственности за нарастающую неэффективность проводимой Кебичем экономической политики. Тем не менее, де-юре и де-факто к 1994 году в Беларуси сформировалась сильная парламентская республика с зачатками традиций парламентаризма и реализованным принципом разделения властей. Конституция 1994 года, вводя в Беларуси президентскую форму правления, не была существенным изменением статус-кво: президент обладал лишь немного более широкими полномочиями, чем премьер-министр по закону о Совете Министров 1991 года, и был ограничен в своих мероприятиях «коллективным мнением» в лице парламента, с одной стороны, и Конституционным Судом с другой.
Крах в 1994 году созданного усилиями правительства Кебича суррогатного рынка привел к резкому ухудшению жизненных стандартов в республике и радикализации требований базовых слоев электората. Отмечавшаяся же в предшествующий период относительная эффективность плановой нереформированной экономики привела к компрометации в сознании массового сельского и отчасти промышленного социумов правительства Кебича, но не проводимого им советского экономического курса. Правительство Кебича, вплотную подошедшее к осознанию необходимости реформ и даже сделавшее в этом направлении первые шаги, в глазах массового электората оказалось неспособным воплотить эксплуатировавшуюся им в первую очередь с инструментальной целью «перекладывания ответственности» за ухудшение жизненных стандартов на распад Союза объединительную риторику. В результате выхода из-под контроля культивировавшегося Кебичем мифа общественного сознания в республике произошел своеобразный «фундаменталистский переворот», под чем понимается мотивировка деятельности власти не объективно существующими реалиями и вызовами, а исключительно идеей объединения, которое, будучи реализованным, автоматически нормализует и все остальные сферы жизни.
Изначальный примат «идеи» над реальностью в деятельности президента Лукашенко, причем идеи достаточно осколочной и фрагментарной, по сравнению с универсальной советской идеологической моделью, не мог не привести к нарастающей антагонистичности мероприятий Лукашенко объективно существующим потребностям республики. Конфронтация с действительностью, однако, стала для Лукашенко императивом не к пересмотру собственной властной философии, а к нарастающему давлению на действительность с целью ее «переделывания» в соответствии со своей канонической" идеей. Ориентированные на мотивировку действительностью и отражающие существующую в обществе дифференциацию реальных интересов законодательный и судебный институты власти оказались антагонистичны «идейному» президенту и в несколько этапов были фактически ликвидированы, в конце процесса превратившись в зависимые структурные придатки исполнительной власти. Их ликвидация, однако, не только не придвинула республику к массовому и консенсусному осознанию реально стоящих перед республикой проблем и вызовов и тем более к их разрешению, а наоборот, всемерно затруднила этот процесс, выведя за пределы легального поля процессы естественной структуризации общества. Преодоление конфронтации руководимого «идеей» президента с институализированной надстройкой общества путем ликвидации последней перевела противостояние в более общий и не столь очевидный план конфронтации Лукашенко со всем обществом, что заметно по развитию событий в республике после ноября 1996 года. Сложившийся в Беларуси жесткий авторитарный режим не стал и не мог стать эффективным даже не в силу своей авторитарности, а в силу изначально мифологизированных императивов своей деятельности, противоречащих действительности и отрицающих ее.
Политические и экономические мероприятия режима Лукашенко, как во внутренней политике, так и во внешней, вполне корректно характеризуются парадигмой «утверждения идеи» вопреки действительности. Внутриполитическая деятельность режима по сути свелась к борьбе и политическому уничтожению, более или менее полному, альтернативных президенту властных структур и институтов. Причем это уничтожение мотивировалось «высшей» целью объединения с Россией. Противники режима, причисление к которым в процессе борьбы едва ли не исключительно зависело от обладаемой ими степени независимости от президентских структур, рассматривались как «враги России и объединения». Такая постановка вопроса была в каком-то смысле вполне корректной: ориентированные на реализацию генерируемых действительностью интересов, т. е. находящиеся на «поле реальности» уничтожаемые президентом структуры действительно были по определению антагонистичны формально руководимому интеграционной идеей, т. е. находящемуся на «мифологическом поле» и оттуда черпавшим целеполагание президенту, антагонистичны настолько, насколько вообще может мифология быть антагонистична реальности. Уничтожение и выхолащивание отображавшей реальность политической надстройки, завершенное в ноябре 1996 года, легитимизировало начавшиеся в том же году и продолжавшиеся в дальнейшем масштабные экспроприационные мероприятия президента в отношении частного бизнеса и предпринимательства, осуществленные тоже «именем союза и социализма» вплоть до почти полного бегства частного капитала из республики.
В экономической области деятельность белорусского президента свелась к весьма сегментарному и активному восстановлению социализма, что проявилось в установлении низких и регулируемых цен и в отсутствии безработицы. Ценовое регулирование, предполагающее планирование от затрат и тем самым способствующее невосприимчивости экономики к прогрессу, вместе с запретом на увольнения для госпредприятий, привело не только к закреплению технологической отсталости экспорториентированной белорусской экономики и переводу по идее рыночных вопросов ресурсообеспечения и сбыта в политическую плоскость, но и к функционированию экономики на износ, за счет невосполнимого проедания оборотных фондов предприятий и частично — основных. Именно за счет необратимого расходования оборотных фондов и мощной инфляционной накачки и был обеспечен отмечавшийся в 1996 году рост ВВП Беларуси, который более справедливо было бы назвать «производством ради производства». В краткосрочной перспективе такая политика была результативной в плане регулярной выплаты зарплат, осуществлявшейся за счет необеспеченной эмиссии, и минимизации безработицы. Долгосрочной перспективы такая политика не имеет.
Внешнеполитическая деятельность режима на западном направлении была направлена, — на восстановление «советского» образа врага, сам факт существования которого и исходящей от него угрозы должен компенсировать и мотивировать для массового электората понижение жизненных стандартов, а на восточном, т. е. российском направлении — на обеспечение прогрессирующего, по мере распада белорусской экономики, ее ресурсообеспечения. Если первая, «западная задача», была решена сравнительно легко, насколько вообще легко решается задача вхождения в конфронтацию, то решение второй потребовало интенсивных усилий по налаживанию и последующему расширению своеобразного псевдорыночного обмена «ресурсы за идею». Потенциальная восприимчивость России к интеграционным идеям обусловила достаточно высокую стоимость белорусской поддержки «объединительного процесса», обходящуюся.
России, по разным подсчетам, в сумму от 150 до 250 миллионов долларов в месяц. Столь существенные дотации, однако, служат исключительно для придания плавности и постепенности прогрессирующему процессу распада экономической системы Беларуси и, будучи расходуемы на невосполнимой, по сути, основе, не решают никакой конструктивной задачи.
Возможно, что в случае победы путча в августе 1991 года Советский Союз прошел бы тот же путь псевдореставрации, что и Беларусь, и с теми же последствиями. Невосприимчивость к прогрессу, основанная на приравнивании затрат к результату государственной плановой экономики, была приговором, постепенно вступавшим в силу с начала 60-х годов, по мере утверждения в развитых странах в качестве нормы невиданной прежде и обусловленной научно-технической революцией ускоряющейся динамики обновления технологий и, соответственно, и основных фондов. Долгий же инкубационный период болезни, проявившейся в полной мере лишь в закатный период СССР, вводил политических акторов в очевидный соблазн приписать симптомы, т. е. резкое ухудшение жизненных стандартов в период правления Горбачева, исключительно политическим мероприятиям последнего. Крах августовского путча, уберегший на тот момент Россию от реализации этого явного упрощенного подхода к действительности, по большому счету не решил более никакой иной проблемы: он просто подтолкнул Россию к противоположному и тоже оторванному от реальности пути. Взамен мифологемы «навести порядок» и «заставить экономику работать» новое российское руководство энергично стало воплощать противоположную мифологему «всерегулирующего рынка», придя в итоге к сходным с Беларусью неутешительным экономическим результатам. Понимание того, что приватизация является лишь одним из инструментов перехода к рынку, но сама по себе еще не есть рынок, оказалось не менее сложным, чем понимание простого факта, что приказами заставить экономику работать невозможно.
Сходные экономические результаты в России и Беларуси были достигнуты за счет разного функционирования политической реальности. Реализованная в Беларуси реставрационная концепция привела к логичному и последовательному воплощению идеи нарастающего государственного регулирования и контроля во всех областях жизни общества, т. е. внутриполитической, экономической и внешнеполитической. Причем усиление контроля является прямо пропорциональным неадекватности его применения: чем сложнее становится решение собственно экономических вызовов, и чем ближе промышленность приближается к распаду, тем более всеохватывающим становится контроль над обществом государственной машины. В силу того, что авторитарный режим в Беларуси сформировался не в рамках парадигмы развития, а в рамках реально осуществляемой парадигмы «контролируемого распада», совершенно неизбежно и поэтапное нарастание его отчуждения от не желающего деградировать общества. Так, вначале за пределы политического и экономического поля оказались вытеснены элиты, затем, после ноябрьского референдума 1996 года, главным объектом «вытеснения», т. е. деструктурирующего воздействия государства, стал промышленный социум, и противостояние приняло главным образом форму войны Лукашенко с профсоюзами. В перспективе объектом деструктурирующего воздействия станет, и уже становится, крестьянство.
Очевидно, что процесс будет развиваться до достижения неких предельных значений по всем параметрам. Надвигающийся момент обвального выхода из строя основных фондов предприятий и сохранившихся у колхозов остатков выработавшей свое техники, т. е. явная деиндустриализация, одновременно будет и моментом достижения тотального контроля над обществом. А очевидное отсутствие внутренних ресурсов для дальнейшего существования системы выльется либо в открытое столкновение взаимно отчужденных государства и общества, либо во внешнюю экспансию с целью получения искомых ресурсов. Отметим, что власть в Беларуси явно готовится одновременно к обоим сценариям, на внутреннем плане наращивая репрессивный аппарат, а на внешнемосуществляя мирную экспансию в отношении союзнической России, и заблаговременно закладывая основы перспективного масштабного антагонизма с Западом, в отношении которого мирная фундаменталистская экспансия малоперспективна. Скорее всего, эти сценарии будут развиваться одновременно: острота внутреннего противостояния будет обратно пропорциональна результативности направленной на одностороннее получение ресурсов внешней экспансии. Словом, экспансионизм является системной характеристикой режима Лукашенко. Внутренняя неэффективность и нежизнеспособность режима предполагает исключительно экстенсивный путь развития, истощение окраин ради процветания центра.
Впрочем, белорусский президент культивирует изощренный политический механизм совпадения дискурса. Оперируя достаточно общими категориями, как то: «союз», «демократия», «социализм», «контроль», «рынок» и т. д., и т. п., Лукашенко вкладывает в них свое, весьма узкое смысловое наполнение, отличное от общепринятого, что, кстати, в полной мере и заметно на примере воплощения этих понятий в Беларуси. Так, вполне наглядным частным случаем реализации «совпадения дискурса» является провозглашение Лукашенко созданной им системы «рыночным социализмом». «Социализм», правда, в его исполнении оказался фактически выхолощен до подконтрольных власти референдумов и сужающейся раздачи дотационного минимума, а «рынок» — до произвольного назначения штрафов и прочих финансовых санкций. Однако активное использование несвойственного классическому авторитарному режиму демократического инструментария свободного волеизъявления, равно как и капиталистического инструментария финансовой ответственности, вполне достигает своей цели, состоящей в привлекательном «внешнем» облике президента Беларуси как энергичного реформатора, сумевшего воплотить в новой форме провозглашенные им «левые ценности». Достаточно неприятным моментом «совпадения дискурса» является его неочевидность на уровне слов, т. е. на уровне не выходящей за рамки общих положений риторики. А именно на этом уровне и осуществляются объединительные инициативы, эта безусловно принципиальная смысловая разница остается совершенно неявной. И в этом контексте Россия и Беларусь, достигая очередного консенсуса в вопросе о союзе, неизбежно договариваются каждая о «своем «союзе, закрепляя за этим понятием разное конкретное наполнение. Единая терминология на самом деле не является таковой.
Принципиально иная политическая реальность в России не становится сдерживающим фактором для экспансии белорусского президента и, более того, является для нее полноценной питательной средой. Степень контроля российской политической/ элитой и над союзной ситуацией, и над внутрироссийской, гораздо меньшая, чем представляется. Истоки этого кажущегося парадокса заключаются в том простом факте, что развитие событий в России после августа 1991 года в более или менее демократическом контексте не привело к качественным результатам в плане преодоления фундаментального кризиса неэффективности производства, что в полной мере и продемонстрировал финансовый кризис 17 августа прошлого года. Единственным структурным изменением кризисной экономики стало изменение формы собственности большинства предприятий. Осуществленное путем чековой приватизации, то есть, опять же, с приоритетной политической целью имущество разделить, но не с собственно экономической целью привлечь инвестиции для модернизации, оно не решило базовых проблем радикального обновления основных фондов. Внешнее же субсидирование едва ли расходовалось более рационально, чем в Беларуси. В итоге, безвозвратно распылив ресурс собственности и распылив тем самым и ответственность, российская реформаторская элита просто уклонилась от ответа на экономический вызов, раздробив его на многочисленные локальные вызовы и тем самым решив на какой-то период задачу продления своего политического существования, но существенно затруднив для преемников поиск ответа на экономический вызов по существу. Неизбежное дальнейшее падение производства и понижение уровня жизни, утянувшее 17 августа за собой и единственно державшийся «на вере» курс рубля, с такой же неизбежностью приводит к падению легитимности правящей элиты в частности и нарастанию аллергии на «курс «реформ» вообще. Не доверяя более элите, промышленный и, главное, крестьянский социум начинают искать выход сами и на основе своих представлений о причинах кризиса и о путях его преодоления. В силу своей неактуальности для повседневной практики базовых социумов эти знания неизбежно носят упрощенный, т. е. мифологизированный характер, а простейший путь преодоления «издержек реформ» -движение в противоположном направлении, то есть в белорусском. Ряд социологических исследований, в частности, исследование Российского Фонда общественного мнения, подтверждают эти умозаключения. По разным данным, доля сторонников радикальных перемен в России, увеличиваясь вскоре после президентских выборов 1996 года, осенью прошлого года достигает максимального пока значения до 40%, причем большинство их приходится на так называемый «электорат Зюганова», т. е. перемены явно осмысливаются в терминах реставрации.
355 Русский журнал. 26.02.1999.
Экспансия Лукашенко в Россию, являющаяся жизненно важным и единственным средством получения ресурсов для распадающейся экономической системы Беларуси, т. е./ I внутренней системной необходимостью, имеет и существенные «внешние» предпосылки своего развития, в силу которых она осмысливается во внутрироссийском контексте как «процесс желательный». Целенаправленно создаваемые белорусским президентом собственные властные перспективы в российском политическом поле, вполне возможно, гораздо более весомы, чем это может показаться на первый взгляд, и даже в «техническом» плане к их реализации энергично прокладываются по крайней мере два пути. Так, Лукашенко может оказаться «общеславянским лидером» как вследствие непосредственного вхождения в объединенное российско-белорусское политическое поле, так и вследствие придания союзным органам двух стран наднациональных функций. Не вдаваясь в неизбежно спекулятивный вопрос о вероятности реализации этих перспектив, отметим лишь, что радикализация социумов, т. е. возникновение «фактора толпы», в изрядной степени делает дальнейшее развитие системы малопредсказуемым. Додумывая же, в соответствии с мудрой рекомендацией писателя Алеся Адамовича, мысль о властных перспективах Лукашенко до конца, мы можем заключить, что вряд ли имеем какие-то весомые основания считать, что Лукашенко, получив те либо иные властные полномочия в России, будет реализовывать принципиально иную концепцию, чем в Беларуси. ог/г.
Соответственно, в этом случае в международном контексте энтропийная «черная дыра» на карте Европы, в которую его усилиями превратилась нынешняя Беларусь, нося пока еще локальный и просто настораживающий соседей характер, имеет реальные шансы многократно увеличиться в мощи и в размерах и превратиться в дестабилизирующий фактор уже в несравненно большем масштабе. Тем более что дальнейшая экспансия, уже не обязательно мирная, останется такой же «системной необходимостью» и в рамках России, какой ныне является для режима Лукашенко в рамках Беларуси.
Что же касается долгосрочных перспектив российско-белорусского союза, то вряд ли объединительные усилия Лукашенко могут способствовать его формированию. Идея союза с молчаливого согласия России стала легитимирующим фактором для едва ли не.
356 Роберт Легволд. Белоруссия во внешней политике США. // Сборник: «Белоруссия на перепутье: в поисках международной идентичности» под редакцией Шермана Гарнета и Дмитрия Тренина. Московский Центр Карнеги, М., 1998. всех внутриполитических действий белорусского президента, провальность которых становится очевидной все более широким слоям населения республики. Причем, антилукашенковские настроения по мере распространения их сверху вниз, от элит через промышленный социум к крестьянству, автоматически становятся и антироссийскими. Таким образом, возможным может стать союз объединение России с режимом Лукашенко, но не с отчужденным от власти белорусским обществом. И если он в своей нынешней форме реализуется, белорусское общество может превратиться в чуждое России образование. Дивиденды такого рода союза минимальны, и он может оказаться перед угрозой распада по мере активизации белорусского общества, которая скорее всего примет форму протеста против президента. Нельзя не отметить, что наряду с усиливающейся дискредитацией идеи союза в широких слоях белорусского общества режим Лукашенко ликвидирует и его объективные предпосылки в виде ориентированной на Россию экономики. Экономический кризис в Беларуси вряд ли делает идею союза привлекательной для российской экономической элиты. Новая экономика Беларуси, вероятно, будет развиваться «с нуля» и, соответственно, потребует западных инвестиций, таким образом ориентируясь на противоположное от «большого брата» направление.
В целом же, режим Лукашенко, именно в силу своей полной, последовательной и всесторонней реализации, способствует ускорению затянувшегося процесса самоидентификации белорусского общества. Позитивные рамки этой идентификации, вероятно, оформятся еще не скоро. Но в отношении негативных рамок, т. е. в отношении того, чем Беларусь не является и по какому пути она не пойдет, существует все большая ясность: Беларусь не является Россией и вряд ли будет стремиться в той либо иной форме восстановить советскую реальность. Сроки, а также конкретные формы реализации этой достигаемой тяжелой ценой идентификации остаются не вполне ясными в силу наличия обратной зависимости «легализации» и структуризации этого процесса от успехов «фундаменталистского» белорусского президента на «внешнем фронте». Однако конечность экстенсивного развития режима не позволяет ставить под сомнение неизбежность процесса как такового. Объединение с Россией, если оно и состоится, не привнесет в развитие ситуации существенных перспектив, поскольку единственная реальная цель, которая может быть достигнута в результате сегодняшнего «слияния», -это сохранение за Лукашенко властных перспектив в объединенном поле. Такой сценарий не может и не будет способствовать гипотетическому пока процессу формирования в Беларуси неконсолидированной демократии. Скорее наоборот, он может запустить силовой сценарий дальнейшего развития, так как отождествляемое в массовом сознании с союзом решение базовой проблемы повышения жизненного уровня явным образом не будет достигнуто, и уже Россия, а не Лукашенко окажется ответственной за невыполнение обещаний последнего.
Более вероятным, однако, видится другой сценарий: прямая зависимость устойчивости режима Лукашенко от внешней ресурсообеспечивающей экспансии и некоторое сужение дотационных способностей России вследствие переживаемого ею кризиса увеличивают вероятность более либо менее мирного отстранения Лукашенко от власти, после чего неминуемым будет процесс возвращения к демократии.
Как ни парадоксально, такое развитие ситуации не является катастрофическим для России, если речь идет о сохранении ею рычагов воздействия на развитие событий в Беларуси. Скорее наоборот, потенциально расширяет диапазон используемой системой механизмов от узкого и односторонне направленного финансирования до многопланового и взаимовыгодного сотрудничества между двумя странами, пока еще имеющего объективные предпосылки. Эффективность же этих механизмов будет прямо пропорциональна срокам, в течение которых Россия сможет в полной мере осознать неидентичность Лукашенко и Беларуси и сместить центр тяжести сотрудничества собственно на Беларусь, которая и является объектом ее долгосрочных стратегических интересов.
