Этапы жизни и творческой деятельности

Жизненный и творческий путь Ногмова можно разделить примерно на четыре этапа или периода. Первый (1794—1815) — домашние занятия над изучением азбуки арабского языка и учеба в Эндерийском медресе в Дагестане, где он изучил арабский и [167] персидский языки, служившие для него основой знаний восточной литературы. К этому периоду относится непродолжительная его работа в качестве сельского муллы. Второй период охватывает промежуток времени его отказа от сана муллы и до отъезда в Петербург (1815—1830). В это время он изучает русский язык, выполняет разные поручения военной администрации, работает писарем 1-го Волжского полка, затем в Нальчике учителем в аманатской школе.

Ногмов, усвоивший определенный объем знаний в области восточных и русского языков, составляет букварь родного языка, приступает к сбору фольклорных материалов. Третий период жизни и творческой деятельности Ногмова относится ко времени его пребывания в Петербурге (1830—1835 гг.). Здесь он ближе знакомится с русской культурой, получает серьезную культурную и научную закалку, послужившую основой для формирования его просветительских, философско-этических и научных взглядов, нашедших наглядное отражение в его историко-филологических трудах, завершенных на последнем, четвертом периоде жизни и творческой деятельности (1835 — 1844 гг.), характеризуемых большим творческим подъемом 33.

Шора Ногмов, по одной из версий, родился в 1800 г. вауле, расположенном на речке Джицу, неподалеку от Пятигорска. Это соответствует послужному списку Ногмова, составленному начальником Центра Кавказской линии генерал-майором Пирятинским в Нальчике 30 апреля 1840 г., где сказано, что поручику Ногмову к этому времени «от роду» шел 41-й год 34 Но есть еще другой документ — «Алфавитный список о роде кабардинского узденя Шоры Бекмурзина» Ногмова, составленный им 22 декабря 1821 г. 35, где сказано, что тогда ему было 27 лет. Отсюда вытекает, что Ногмов родился не в 1800-м, а в 1794 г.

В. К. Гарданов предложил другую дату — 1796-й. Новые материалы, опубликованные Р. У. Тугановым 36, в основном соответствуют «Алфавиту» 1821 г. и дают некоторые основания к тому, чтобы принять годом рождения Ногмова — 1794 г. Но это не означает, что послужные списки 1832-го и 1840 гг. не имеют ценности. Возникает вопрос, чем объяснить противоречия, имеющиеся в алфавитном списке Ногмова 1821 г. и послужном — 1832-го и 1840 гг. Нам кажется, что оно произошло, видимо, от того, что в то время у кабардинцев не практиковалась регистрация о рождении. Быть может, при поступлении на службу в 1832 г. он хотел представить себя в более молодом возрасте, чем был на самом деле. Если принять за дату рождения Ногмова 1794 г., то в момент поступления на службу ему было 36 лет, что так же вызывает вопрос. Но мы склоняемся к 1794 г. [18] Отец Шоры Бекмурза и дед Бада Ногмовы относились к людям среднего сословия и не отличались крепким материальным положением. В то время мусульманская религия была определяющей жизнь идеологией. И они оченьхотели смышленого мальчика — Шору — сделать сельским муллой. Такое стремление отца и деда диктовалось, по-видимому, материальными соображениями, так как сан муллы в ту пору вполне сносно обеспечивал жизненные потребности. Исходя из этих соображений, с малых лет мальчика учили читать Коран, устроили в начальную примечетскую школу (мектебе). Затем Шору направляют в Дагестан в сел. Эндери для поступления в мусульманскую школу — медресе. Указанная школа в ту пору пользовалась широкой популярностью среди народов Северного Кавказа. Если горский мулла или эфенди заканчивал курс обучения в Эндерийском медресе, то это было вполне достаточной аттестацией о высоком уровне его подготовки в области арабистики и знания основ ислама.

Шора Ногмов, будучи одним из прилежных и талантливых учеников, «одаренный счастливыми способностями», сравнительно легко и быстро освоил арабский и персидский языки. Насколько глубоки были религиозные мусульманские убеждения Шоры, судить трудно, но здесь больше места занимала, как отмечает Г. Ф. Турчанинов, сложившаяся традиция, нежели внутренниеубеждения 37. Это подтвердила последующая его жизнь. После окончания медресе в Эндери Шора становится сельским муллой. Но недолго он занимал должность муллы. Его довольно обширные познания в области арабской филологии здесь, в деревне, не находили применения, и интеллектуальная натура Шоры ищет простора, более активной деятельности в области светского образования.

В 1815 г. Ногмов оставляет сан муллы и сближается с кавказской военной администрацией. С этого времени начинается новый период его жизни. Официально в военной службе он не состоял. Но как"верноподданный России" выполнял разные поручения командования по установлению связи с населением края. Нередко он выполнял обязанности переводчика. Как сказано в формуляре 1840 г., он был"во многих случаях занимаем перевод амииностранных разговоров и бумаг на татарском диалекте". Практическая его деятельность в эти годы показала Ногмову, что он должен глубже и основательнее изучить русский язык. С этой целью Шора Ногмов в 1825 г. становится писарем 1-го Волжского казачьего полка, где он служил около 3— 4 лет.

По свидетельству С. Д. Нечаева, непосредственно знавшего Ногмова, он уже знал пять языков —арабский, тюркский, абазинский, персидский и русский 38. С. Д. Нечаев называл его молодым, способным и одаренным человеком, который «успел выучиться — [19] сколько можно в здешнем крае—пяти языкам, кроме природного». Живое общение с русскими военными людьми и приезжими иностранцами способствовало тому, что Ш. Б. Ногмов не только освоил русский язык, но и расширил свои духовные, интеллектуальные и научно-просветительские интересы, что ускорило процесс формирования его мировоззрений. Как говорит С. Д. Нечаев, «известный всем приезжим Шора» был желанным собеседником для гостей края и всегда непременно производил на них благоприятное впечатление.

Английский путешественник Роберт Лайэлл, назвав Ногмова способным и умным человеком, отметил, что он был поражен его знаниями и «способностью к аргументации». Другой английский миссионер — Гендерсон, посетивший дом Ногмова 26 сентября 1821 г., писал: «Пока мои друзья были заняты некоторыми делами по колонии, я отправился верхом в селение Хаджи-Кабак, находящееся от колонии на расстоянии около двух верст, чтобы навестить кабардинского узденя по имени Шора, с которым я познакомился в Карасе… Я был немедленно введен в дом и сердечно принят его тещей. Его (Шоры) молодой новобрачной нигде небыло видно и, как мне сообщила ее собственная мать, — так будет вплоть до рождения ею первого ребенка…» 39.

Жену Ногмова звали Салимат Асмаловна, то есть Исмаиловна. Ей в то время было 17 лет. Анна Стрелкова сообщает, что она была окружена черкесскими девушками, одетыми довольно нарядно. В сентябре 1821 г. Ногмов не состоял на службе, жил в ауле Кошево. По всей вероятности, в это время Ногмов ведет усиленную работу по разработке кабардинской азбуки и приступает к изучению грамматических правил родного языка. По сведениям С. Д. Нечаева, Ш. Ногмов еще в 1826 г. «намеревался представить правительству опыт таковой азбуки (кабардинской. — Т. К.) для напечатания».

В 1828 г., когда встал вопрос о формировании лейб-гвардии Кавказско-горского полуэскадрона, который должен был нести службу в Петербурге, Ш. Б. Ногмов подал прошение о зачислении его в состав эскадрона. Но в связи с переселением его аульчан из-под Бештовых гор к реке Малке, Ногмов не смог выехать в Петербург в составе полуэскадрона. Устроив свое небольшое хозяйство на новом месте, Ногмов уезжает в Нальчик, куда он был прикомандирован в 1829 г. для выполнения обязанности учителя аманатской школы.

За короткий период работы учителем Шора Бекмурзович заслужил любовь и уважение со стороны воспитанников. Даже администрация сочла необходимым отметить, что он отличается [20] «примерным усердием» и «вовсе сие время успел преподать малолетним детям хорошее познание в чтении азбук на русском и турецком языках». Дом Тавлиновых в Нальчике, против сквера Свободы, где размещалась тогда аманатская школа, стал, по существу, первым опорным пунктом светского образования в Кабарде. Здесь по вечерам и до поздней ночи при свете лучины можно было часто увидеть Ногмова, сидящего за чтением книг.

В 1830 г. Ногмов уезжает в Петербург. Обстоятельства отъезда раскрывает его прошение на имя командующего Кавказской армией Емануэля от ноября 1829 г. Как сообщается в документе, осенью 1829 г. из Петербурга в Кабарду вернулись гвардейцы Айдемиров и Туганов с поручением отобрать несколько княжеских и дворянских детей и привезти их в центр для обучения. Видимо, они и передали Ногмову приглашение командира полуэскадрона. В своем прошении Ногмов указывает, что командир эскадрона С. А. Муханов «приглашает меня прибыть, чтобы я, между занятиями по службе, занимался и обучением на разных диалектах служащих в том эскадроне» кабардинских и других горских всадников 40. На свое место — учителя аманатской школы — он рекомендовал назначить Магомета Шарданова (сына секретаря Кабардинского временного суда Якуба Шарданова) как знающего «грамоты по-русски, турецки и арабски» или армянина Егора Исаева. Ногмову было разрешено отправиться в Петербург, но в выдаче каких-либо пособий ему было отказано. Однако Ногмов не отступил от намеченной цели. В апреле 1830 г. за счет собственных средств он поехал в Петербург и поступил на службу в полуэскадрон оруженосцем. Его редкая целенаправленность получила в столице России большой простор для пополнения своего научного и культурно-просветительского кругозора.

б) Ногмов в Петербурге Как было сказано выше, прерывание в Петербурге составляет третий период жизни и творчества Ш. Б. Ногмова (1830 — 1835 гг.). Этот период имеет ряд особенностей. Ногмов в эти годы вступает в более зрелый возраст. Это шестилетие, по существу, явилось решающим в формировании у Ногмова идейно-теоретических, философских инаучно-просветительских взглядов. Пробужденные во время его пребывания на Северном Кавказе основы его умственных и общественно-социальных взглядов под влиянием идейно-нравственной и культурной жизни Петербурга углубляются, отшлифовываются, получают дальнейшее развитие и совершенство.

Они в конечном итоге становятся убеждениями, превратившими Ногмова в видного ученого-просветителя. [21]

Отправляясь в Петербург, Ногмов прежде всего имел в виду пополнить свои знания путем углубленного и систематического изучения разных наук. Он глубоко понимал, что без серьезных познаний в области филологии и истории создание грамматики родного языка невозможно. А приобретенные на Кавказе знания в области научной филологии Ногмов рассматривал как первоначальные этапы и далеко не достаточные для написания грамматики кабардинского языка, которая была его давнишней мечтой. Отличавшийся скромностью Ногмов, по существу, начинает занов оизучать основы русского языка.

«По приезде в Петербург на службу, — пишет он,—во мне с большею силою пробудилось давнишнее мое желание — написать грамматику, и я все часы, свободные от службы, начал посвящать языка и его грамматики» 41. Ногмов посещал занятия Грацилевского, составившего черкесский 42 алфавит на русской графической основе и обучавшего оруженосцев и офицеров Горского полуэскадрона русскому языку.

С присвоением Ногмову в декабре 1832 г. первого офицерского чина — корнет он получает более благоприятные условия для жизни и самообразования. Как офицер, он оставляет казарму и нанимает квартиру в тихом и отдаленном тогда от центра районе Петербурга, в так называемых Ротах, на берегу реки Фонтанки, где он живет до возвращения на Кавказ.

Яркой страницей в жизни Шоры Ногмова петербургского периода является знакомство с профессором Шармуа, который некоторое время заведовал кафедрой персидского языка в Петербургском университете. Шармуа оказал ему большую помощь в работе над грамматикой. За образец он взял русскую грамматику Н. Греча. Ногмов завершил свой первый вариант кабардинской грамматики к 1835 г. Шармуа проявил большой интерес к этому труду Шоры Бекмурзовича. Уезжая во Францию, он увез с собой экземпляр первой части грамматики.

Подытоживая свою работу над грамматикой, Ш. Б. Ногмов писал в 1840 г.: «Все шестилетнее мое пребывание в Петербурге я употребил на сочинение сей грамматики» (она была составлена на основе русской графики). «Быть может, — писал он далее, —бывший профессор в институте восточных языков Шармуа издаст первою часть этой грамматики в Париже на французском языке, потому что он взял уменя один экземпляр первой части (морфология. — Т.К.), составленный мною, впрочем вовсе не полныйи не так обработанный, как издаваемый мною теперь» 43.

В 1833 году появилось полное издание «Евгения Онегина», в конце 1834 года в еженедельной газете Н. И. Надеждина «Молва» И. В. Белинский опубликовал свои знаменитые «Литературные [22]мечтания». Вполне возможно, что Шора Ногмов был знаком с произведениями А. С. Пушкина, И. В. Белинского, М. Ю. Лермонтова и др. 44

Находясь в Петербурге, Ногмов изучает такжетруды русских историков, в особенности Карамзина («История государства Российского»), арабских иперсидских авторов, знакомится с произведениями древнегреческих и римских писателей и т. д.

11 мая 1835 г. Ш. Б. Ногмову присваивается звание поручика, и он откомандировывается в Тифлис для несения службы в Отдельном Кавказском корпусе ссостоянием по кавалерии 45.

С этого времени начинается последний (четвертый) этап его жизни (1835 — 1844).

в) Возвращение на Кавказ.

Подготовка основных научных трудов В Тифлисе Ш. Ногмов остановился в доме князя Шаховского. Здесь 26 октября 1835 г. произошла встреча Ш. Ногмова с русским академиком-языковедом А. М. Шёгреном, приехавшимна Кавказ для изучения горских языков, главным образом осетинского языка. Это знакомство имело большое значение и для маститого ученого А. М. Шёгрена, и в особенности для вступающего на стезю науки Ш. Ногмова. До встречи с Шёгреном в доме Шаховского Ногмов был на приеме у наместника Кавказского барона Розена. На этом приеме Шёгрен впервые увидел Ногмова. Но здесь они еще не познакомились. Знакомство состоялось позднее. 26октября 1835 г. Шёгрен записывает в дневник, что он с доктором Нордманом был в доме Шаховского, где он «имел счастье познакомиться с одним проживающим у него черкесом Шорой Бекмурзиным». А 31 октября вечером там он «имел пользу от беседы с Шорой». Ногмов, очевидно, рассказал Шёгрену освоей работе над составлением кабардинской грамматики и по сбору материалов устного народного творчества. Все это произвело на ученого большое и благоприятное впечатление. Он увидел в Ногмове весьма любознательного и культурного человека, стремившегося сделать что-то полезное для науки и своего народа. В своих дневниках Шёгрен прямо указывает, что за все это «научился ценить» его. Шёгрена приятно удивило то, что Ногмов в Петербурге составил «Черкесскую грамматику по кабардинскомудиалекту с текстами» под руководством профессора Ф. Шармуа 46.

Ногмов находился в Тифлисе недолго. Он стремился в Нальчик. В начале 1837 г. он возвращается в Кабарду и полностью отдается творческой и просветительской деятельности. Его главная [23] цель — завершить свои научные труды. Узнав о возвращении Ногмова в Нальчик, Шёгрен уведомил его письмом, что он находится в Карассе и хочет видеть его. 27 февраля1837 г. Ногмов приехал в Карасс и поселился в квартире Шёгрена. Как видно из писем Шёгрена, друзья в течение «полных двух недель» работали над разборами вопросов грамматики и других лингвистических набросок. В своем письме в Академию наук 12 апреля 1837 г. Шёгрен писал, что Ногмов «пробыл моим гостем две полные недели, в продолжение которых я вкратце излагал ему свои грамматические наброски и, кроме того, извлекал пользу из его устных толкований ко всему неясному и сомнительному» 47. Эти слова свидетельствуют о научной возмужалости и зрелости Ногмова, уже выступающего не в роли ученика, а в роли советчика и консультанта академика Шёгрена, который извлекал из лингвистических толкований и объяснений Ногмова пользу для себя. Со своей стороны, Ногмов много познал полезного и нужного из этих бесед. Советы известного ученого помогли ему улучшить вариант грамматики.

В 1838 г в Кабарде вспыхнуло крупное восстание крестьян против администрации, во главе которого стоял Дамалей Карданов. Оно приняло большой размах, охватило пять тысяч человек.

Администрация и феодальная верхушка настолько были встревожены, что в Кабарду были введены дополнительные войска. Якуба Шарданова, который якобы подстрекал крестьян к выступлению, временно удалили из Кабарды, а на его место секретарем суда был назначен с 1839 г. Ш. Б. Ногмов.

В 1839 г. в жизни Ногмова произошло еще одно заметное событие. Летом этого года состоялось его знакомство с просветителем Кабарды Д. С. Кодзоковым, вернувшимся на Кавказ после окончания Московского университета. Образованный юноша, находившийся на протяжении 15 лет в Москве, в отрыве от родительского очага, Кодзоков летом 1839 г. возвращается на Северный Каваказ и останавливается в Пятигорске в доме декабриста Сухорукова. В этом доме нередко гостил и Ш. Б. Ногмов, который оказал Кодзокову большую помощь в сборе материалов, по его советам он записывал песни и предания. Ногмов помогал Кодзокову также изучить местные языки 48. Со своей стороны Кодзоков изучал рукописи Ногмова и высказал ряд советов и замечаний. В одном из своих писем в Москву на имя Хомяковых он писал, что «Шорова грамматика, находящаяся у меня вруках», имеет серьезные недостатки. Что касается «Предания черкесского народа», то Кодзоков отметил, что при обработке и использовании песен и преданий Ногмов пользовался трудами Карамзина и Вольтера. Вместе с тем он отметил, что в его материалах «много сведений [24]чрезмерно любопытных». Кодзоков также указал на погрешности в ногмовских переводах. Неоднократные их встречи в Нальчике и в Пятигорске дали Кодзокову основания писать, что Ногмов был «человек истинно благородный». Эти встречи способствовали завершению трудов Ногмова.

В 1840 г. Ногмов заканчивает «Начальные правилаадыгской грамматики» и посылает рукопись Шёгрену в надежде, что тот одобрит ее в печать. Однако «верный Шора» получает от своего верного друга весьма строгий отзыв на его грамматику. Шёгрен посоветовал Ногмову изменить графическую основу. Это был не совсем справедливый совет со стороны крупного ученого. Сейчас трудно установить мотивы, побудившие Шёгрена изменить русскую графику ногмовской «Грамматики» на арабскую.

Спустя три года, в 1843 г., Шора Ногмов завершает новый вариант «Начальных правил кабардинской грамматики». В новой редакции по совету Шёгрена Ногмов меняет русскую графическую основу на арабскую. Однако рядом с текстом в арабской графике в скобках везде он дал параллельный текст в русской графике 49. Этот вариант Ногмов повез в Петербург.

Шёгрен, которому была передана рукопись на заключение, и на сей раз не рекомендовал грамматику к изданию, ссылаясь на то, что она «полезна только тому, кто умеет ею критически пользоваться как материалом к исследованию грамматического устройства чудного и трудного кабардинского языка» 50. Работая над грамматикой, Ногмов проявил себя как талантливый и одержимый исследователь, как поэт и собиратель фольклора 51.

Еще в 1826 г. поэт пушкинской поры С. Д. Нечаев, лично знавший Ногмова, писал, что «он сочиняет иногда небольшие поэмы во славу нашего оружия, которые не может распространить между соотечественниками иначе, как через изустное предание и медленное изучение на память» 52. С. Д. Нечаев назвал поэмы Ногмова «благонамеренными писаниями», которые, по введении родной письменности, могли получить широкое распространение и способствовать «смягчению нравов» жителей Кабарды и даже Кубани.

Академик Шёгрен так же оставил скупые, но значительные по смыслу и глубокие по содержанию строки о поэтической и переводческой деятельности Ш. Б. Ногмова. В письме к Френу 19 апреля 1837 г. Шёгрен, говоря о совместной работе над проблемами горских языков, писал: «…Ногма, страстный поэт, занимается у меня большей частью стихами, отчасти собственного произведения, отчасти переводами с русского» 53. О поэтической страстности Ногмова свидетельствуют, как отметил Г. Ф. Турчанинов, страницы «Истории адыхейского народа» и предисловия к грамматике[25] кабардинского языка, которые написаны не только с большой любовью к науке, к народу, но и с большим эмоционально-художественным настроем, с поэтическим подъемом и мастерством. В дошедших до нас рукописях Ш. Б. Ногмова сохранилось одно стихотворение «Хох» (здравица), посвященное русской науке и академику А. М. Шёгрену.

Еще в 20-х годах XIX в. Ногмов собрал определенное количество песен и сказаний. Все это было предварительной работой. По-настоящему вопросы фольклора стали его занимать, очевидно, после возвращения из Петербурга в Кабарду. В особых тетрадях Ногмов записывал предания, песни и сказания, которые одновременно обрабатывал и классифицировал. Став секретарем суда в Нальчике, он получил доступ к разным записям обычного права кабардинцев, осуществленных Я. Шардановым и другими. Эти записи служили в определенной степени базой для творческого размышления Ногмова над актуальными проблемами истории, обычного права и фольклора родного народа, над которыми он так заинтересованно и любовно трудился в течение всей своей жизни.

Почти половину первого тома «Филологических трудов» Ш. Б. Ногмова составляет фольклорный материал, использованный им при написании своей «Истории». В этом томе помещены также черновые материалы для «кабардинско-русского словаря».