Дисциплина и централизм

До второго съезда существовали отдельные, совершенно самостоятельные комитеты, как реальные и формальные величины. Вокруг них только и складывалась и развивалась вся партийная жизнь. Второй съезд радикально меняет физиономию партии. В результате таких простых действий, как поднятие рук или подача избирательных бумажек, оказывается, что в партии уже существует «централизованная организация», «в полном распоряжении которой находятся местные комитеты». «Централизм», очевидно, понимается не как сложная организационно-политическая и организационно-техническая задача, а как голая антитеза пресловутому «кустарничеству». Думают обойти реальную задачу — развить в процессе совместной работы во всех членах партии чувство нравственной и политической ответственности, дав Центральному Комитету право раскассировывать все, что стоит на его пути. Таким образом, для осуществления идеалов этого «централизма» необходимо, чтобы все реальные, еще никем и ничем не дисциплинированные элементы партии не оказывали ЦК никакого противодействия в его попытках дезорганизовать их. «Иначе, — по мнению уральских товарищей, — нельзя успешно организовать дело пролетарской борьбы». Останется только спросить: может ли быть вообще в таком случае организовано «дело пролетарской борьбы»? И придется ответить: нет, не может Что же делать? Нужно под сферой разлагающейся дисциплины найти такие реальные запросы и нужды движения, которые одинаково общи всем и вокруг обслуживания которых можно объединить наиболее ценные и влиятельные элементы партии. По мере сплочения таких сил вокруг жизненных лозунгов движения раны, нанесенные с обеих сторон партийному единству, будут залечиваться, о дисциплине перестанут говорить, потому что ее перестанут нарушать. Кто под этим углом зрения попытается обозреть работу двух борющихся течений нашей партии, тот не затруднится ответить на вопрос: какое из них ведет партию к реальному объединению?

Если на пути к этой цели «меньшинству» приходилось нарушать то, что «большинство» считало дисциплиной, то остается лишь сделать вывод: да погибнет та «дисциплина», которая подавляет жизненные интересы движения! «История», бесспорно, сделает этот вывод. Ибо, в отличие от Екатеринославского комитета, она не придерживается идеалистического принципа: «Да сгинет мир — и да здравствует дисциплина!» Наоборот, как диалектическая материалистка, она всегда в конце концов признает, что в случае внутрипартийного столкновения прав тот, на чьей стороне победа, потому что победа в конечном счете

всегда окажется на стороне того, кто лучше, полнее и глубже понимает задачи революционного дела.

Поэтому мы с доверием смотрим в глаза будущему.

Ничто не может быть жалче… фигуры «вождя», пытающегося заворожить несогласных, занять горизонтальное положение противников повторением слова дисциплина. Ленин, очевидно, почувствовал неловкость своего положения и попытался «философски» углубить свои заклинания.

Вот что получилось при этом.

Хлюпкий, нервно-развинченный интеллигент-индивидуалист чурается суровой дисциплины. «Партийная организация кажется ему чудовищной «фабрикой», подчинение части целому и меньшинства большинству представляется ему «закрепощением» (фельетон Аксельрода), разделение труда под руководством центра вызывает с его стороны трагикомические вопли против превращения людей в «колесики и винтики»… И отсюда мораль: «Вот где прошедший школу «фабрики» пролетарий может и должен дать урок анархическому индивидуализму».

Значит, по новой философии Ленина, едва успевшего истоптать пару башмаков после написания брошюры «Что делать?», пролетарию достаточно пройти «школу фабрики», чтобы давать интеллигенции, играющей пока в его партии руководящую роль, уроки политической дисциплины! По этой новой философии всякий, кому идеальная партия не рисуется «как огромная фабрика», кому, наоборот, такое представление кажется «чудовищным», всякий, кто не верит в непосредственную политически воспитательную силу машины, тот «сразу выдает психологию буржуазного интеллигента», от природы неспособного различать между отрицательной стороной фабрики — «дисциплиной, основанной на страхе голодной смерти», — и ее положительной стороной — «дисциплиной, основанной на совместном труде, объединенном условиями высокоразвитого технически производства».

Не боясь проявить «психологию буржуазного интеллигента», мы утверждаем, прежде всего, что условия, толкающие пролетариат к коллективно-согласованным методам борьбы, лежат не в фабрике, а в общих социальных условиях существования пролетариата; мы утверждаем, далее, что между этими объективными условиями и сознательной дисциплиной политического действия лежит длинный путь борьбы, ошибок, воспитания — не «школа фабрики», а школа политической жизни, в которую наш пролетариат только вступает под руководством — дурным или хорошим — социал-демократической интеллигенции; мы утверждаем, что русский пролетариат, в котором мы едва начали развивать политическую самодеятельность, не способен еще — к несчастью для себя и к счастью для господ кандидатов в «диктаторы» — давать уроки дисциплины своей «интеллигенции», сколько бы фабрика ни упражняла его в «совместном труде, объединенном условиями высокоразвитого технически производства». Нисколько не боясь проявить «психологию буржуазного интеллигента», мы заявляем, далее, свою полную солидарность с той мыслью, что «техническое подчинение рабочих однообразному ходу орудий труда (= „дисциплина, основанная на совместном труде, объединенном условиями высокоразвитого технически производства“) и характерное для фабрики образование целого рабочего организма из индивидуумов обоих полов и различнейших возрастов создает казарменную (казарменную, а не сознательно-политическую!) дисциплину, которая превращается в настоящий фабричный режим» (Капитал. Т. 1. С. 347. Рус. пер. изд. Поповой).

Взывая к дисциплине русского пролетариата как к реальной величине, Ленин действительно подменяет, употребляя его собственное выражение, вопрос политический вопросом «философским». Конечно, «высокоразвитое технически производство» создает материальные условия политического развития и политической дисциплинированности пролетариата, подобно тому как капитализм вообще создает предпосылки социализма. Но как неосновательно отождествлять социализм с капитализмом, точно так же негоже отождествлять фабричную дисциплину пролетариата с дисциплиной революционно-политической.

Задача социал-демократии в том и состоит, чтоб восстановить пролетариат против той дисциплины, которая заменяет работу человеческой мысли ритмом физических движений, и сплотить его против этой мертвой и мертвящей дисциплины в одну боевую армию — нога к ноге и плечо к плечу, — связанную общностью политического сознания и революционного энтузиазма. Такой дисциплины у российского пролетария еще нет, фабрика и машина не снабжают его этим качеством так же стихийно, как они наделяют его профессиональными болезнями.

Казарменный режим не может быть режимом нашей партии, как фабрика не может быть ее прообразом! Бедный тов. Практик, высказавший эту мысль, «и не догадывается, что выдвинутое им страшное слово (фабрика) сразу выдает психологию буржуазного интеллигента» (Шаг вперед. С. 147). Бедный тов. Ленин! Судьба захотела поставить его в особенно смешное положение: он «и не догадывается», что тов. Практик — не буржуазный «интеллигент», а прошедший спасительную фабричную выучку пролетарий…

Русский пролетариат, тот самый, от которого единомышленники тов. Ленина сплошь да рядом скрывают вопросы партийного кризиса, должен завтра — по окрику Ленина — дать суровый урок «анархическому индивидуализму». .

Какое негодование охватывает вас, когда читаете эти безобразные, распущенно-демагогические строки! Пролетариат, тот самый пролетариат, о котором вам вчера еще говорили, что он «стихийно влечется к тред-юнионизму», сегодня уже призывается давать уроки политической дисциплины! И кому? Той самой интеллигенции, которой — по вчерашней схеме — принадлежала роль извне вносить в пролетариат его классовое, его политическое сознание! Вчера он еще ползал во прахе, сегодня он уже вознесен на неожиданную высоту! Вчера она еще была носительницей социалистического сознания, сегодня уже на нее призываются шпицрутены фабричной дисциплины!

И это марксизм! И это социал-демократическое мышление! Поистине нельзя с большим цинизмом относиться к лучшему идейному достоянию пролетариата, чем это делает Ленин! Для него марксизм не метод научного исследования, налагающий большие теоретические обязательства, нет, это… половая тряпка, когда нужно затереть свои следы, белый экран, когда нужно демонстрировать свое величие, складной аршин, когда нужно предъявить свою партийную совесть!..

«Меньшинство» против централизма. Во всем мире оппортунисты социал-демократии восстают против централизма. Следовательно, «меньшинство» оппортунистично. Этот силлогизм — неправильный даже с формальной стороны — составляет главную боевую мысль последней книжки Ленина, если освободить ее от балласта прокурорских конструкций, грубо и неряшливо построенных по системе косвенных улик… Ленин повторяет свой силлогизм на тысячу ладов, стараясь заворожить читателя централистическими «пассами». Аксельрод в Цюрихе против централизма. Гейне в Берлине против централизма. Жорес в Париже против централизма. Гейне и Жорес — оппортунисты. Следовательно, Аксельрод — в компании оппортунистов. Ясно, что он оппортунист. И яснее ясного, что «меньшинство» оппортунистично. С другой стороны, Каутский в Берлине стоит за централизм. Некоторый член ЦК, Васильев, распускал Лигу во имя централизма. Тов. Ленин был великим вдохновителем этого похода во славу централизма. Следовательно… и т. д. и т. д.

Но — диалектике нечего делать с тов. Лениным.

Он обращается с марксистскими «положениями», как с несгибаемыми статьями «Уложения о наказаниях». Сперва находит «подходящую» статью, а затем копошится в материалах обвинительного акта, изыскивая там признаки преступления, формально отвечающие содержанию карательной статьи.

Диалектике нечего делать с тов. Лениным. Он твердо знает, что «оппортунизм не случайно, а по самой своей природе — и не в России только, а во всем свете (!) — приводит к мартовским и аксельродовским организационным «взглядам» (Шаг вперед. С. 128).

Он это твердо знает, но так как даже наш отважный полемист не решается занести Аксельрода и Мартова в категорию оппортунистов вообще (а это было бы так привлекательно с точки зрения ясности и простоты!), то он создает для них рубрику «оппортунистов в организационном вопросе».. Понятие оппортунизма лишается при этом всякого политического содержания. Это просто «трубочист», которым пугают малых детей.

Низведение диалектики до софистики, опустошение всех живых понятий идейного обихода марксизма, превращение социально-исторических «типов» в неподвижные надобщественные нормы, служащие для измерения земных прегрешений, — такою ценою покупается борьба с «меньшинством»! «Оппортунизм в организационном вопросе«! Жирондизм в вопросе о кооптации двумя третями при отсутствии одного мотивированного протеста! Жоресизм в вопросе о праве Центрального Комитета назначать место жительства администрации Лиги!..

Казалось бы, дальше идти некуда! Но тов. Ленин идет дальше.

Написав целую книгу на тему о том, что революционные методы («восстание» и «свержение») были допустимы лишь при кружковой жизни; что в «единой и нераздельной» партии должна царить дисциплина; что элементы, нарушающие дисциплину в партии пролетариата, уже тем самым демонстрируют свой мелкобуржуазный индивидуализм, тов. Ленин, успевший на полутораста страницах если не убедить, то утомить читателя всей этой философией, вдруг буквально огревает его по темени такого рода афоризмом: «Восстание — прекрасная вещь, когда восстают передовые элементы против реакционных. Когда революционное крыло восстает против оппортунистического это хорошо. Когда оппортунистическое крыло восстает против революционного — это дурно» (Шаг вперед. С. 160).

Всем почитателям тов. Ленина полезно было бы вдуматься в его «аргументацию». «Меньшинство» не хочет мириться с партийной дисциплиной. Этим самым (заметьте: этим самым!) оно выдает свой «анархизм» и «жоресизм». Следовательно, «меньшинство» — оппортунистическое крыло нашей партии. Это прямая теорема. Теперь следует обратная.

Восстание «меньшинства» — из рук вон плохая вещь, ибо «меньшинство» — оппортунистическое крыло нашей партии. Другое дело, если восставать придется «большинству», революционность которого засвидетельствована тем, что против него борется оппортунистическое «меньшинство».. «Меньшинство» же, как доказано в прямой теореме, оппортунистично потому, что нарушает дисциплину. Вывод из обеих теорем: у тов. Ленина руки развязаны на обе стороны.

Quod est demonstrandum.

Нужно сделать очень незначительное усилие мысли, чтобы разрешить вопрос: каким это образом Ленин мог решиться в нескольких процитированных строчках с такой откровенностью пнуть ногою всю свою брошюру? Положение вынуждает!.. Армия нашего генералиссимуса тает, и «дисциплина» грозит повернуться к нему не тем концом. А так как Ленин — в противовес анархическим интеллигентам «меньшинства» — представляет собою, пользуясь приведенной им цитатой из статьи Каутского, «идеальный образчик интеллигента, который всецело проникся пролетарским настроением… который без воркотни идет в ряду и шеренге, работает на каждом посту, на который его назначили…»; так как Ленин, подобно Марксу, «никогда не протискивается на первое место и образцовым образом подчиняется партийной дисциплине»; так как тов. Ленин обладает всеми этими совершенно неоценимыми качествами дисциплинированного члена партии, не боящегося остаться в «меньшинстве», то он и считает необходимым заблаговременно «ввернуть» в свое сочинение философическое оправдание замышляемого им для удержания и закрепления остатков своей армии партийного раскола. И он делает это с непринужденностью, которая представляет собою лишь оборотную сторону его глубокого презрения к собственным единомышленникам.

Когда против меня восстают, это очень дурно. Когда я восстаю, тогда хорошо.

Такова краткая и веселая мораль длинной и скучной книги с обильными цитатами, «международными» параллелями, хитрыми диаграммами и прочими средствами психического оглушения.