Отношения с западной европой

В истории дипломатических отношений России с Западной Европой в XVII веке легко различить два периода: до и после Андрусовского перемирия с поляками (1667).

Первый период (1613—1667) — восстановление прерванных Смутой отношений. Спеша наверстать потерянное, Голландия и Англия деятельно развивают свою торговлю с Россией, а последняя, в свою очередь, старается использовать положение и поручает своим агентам вызвать оттуда на русскую службу офицеров и мастеров (1640, 1646) или закупать оружие и военные снаряды (1658, 1660). Преимущественно торговыми интересами вызваны посольства в Венецию и Флоренцию (1656—1662). Соблюдая международную вежливость, правительство Михаила Федоровича оповещает в 1634 году о заключении вечного мира с Польшей и о смерти патриарха Филарета Англию, Голландию, Данию и Швецию — четыре державы, с которыми и были в ту пору у России наиболее тесные связи.

Все эти дипломатические акции лишены, однако, органического единства; российское правительство идет еще ощупью и не выработало определенных критериев и устойчивых основ своей политики. Преобладающий критерий — субъективный. Отношения с Францией тормозятся потому, что она держава католическая; лишь позже выяснится, что идти с нею по одной дороге трудно, почти невозможно, не из-за веры, а потому, что она держит сторону Польши, а главное, дружит с турецким султаном, врагом России. Лишение англичан права беспошлинной торговли, хотя и диктовалось экономическими интересами самой России — о том согласно свидетельствовали громкие жалобы русского купечества, — но, может быть, еще долго заставило бы ждать себя, не соверши англичане революции: «…всей землей учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти».

Германские земли, фактор громадной политической важности в политической жизни Европы, почти совсем еще не входят в орбиту наблюдения московских дипломатов. Вступая на престол, царь Алексей Михайлович счел необходимым оповестить об этом Голландию, Англию, Польшу, Швецию и Данию, но не германского императора. Оповещение цесарю было послано лишь 9 лет спустя, да и то попутно (1654), когда понадобилось хлопотать, чтобы он и германские курфюрсты оставались нейтральными в начавшейся у России войне с Польшей.

Тринадцатилетняя война с Польшей (1654—1667) явилась для России полезной школой международной жизни. Втянув ее в другую войну — со Швецией, — она заставила искать союзников (Дания), посредничества (австрийский император). Ценные успехи, добытые в этой войне силой оружия, предстояло еще закрепить, при неблагоприятной конъюнктуре они могли быть утрачены, а опыт показывал, что такая конъюнктура в значительной степени будет зависеть от общего положения дел в Европе. Московское государство, быть может, впервые совершенно отчетливо сознало теперь себя неотъемлемым членом европейской семьи со всеми вытекающими отсюда благоприятными и неблагоприятными последствиями.

Это сознание сказалось прежде всего в широкой огласке, которую московская дипломатия хотела придать Андрусовскому договору. Со своим заявлением о состоявшемся перемирии, о новой мирной эре, открывшейся для Востока Европы, она обращается не только к правительствам держав, с которыми обычно вела сношения, но и к Пруссии, к Франции, даже к далекой Испании, хотя с последней у московских царей раньше совершенно никаких отношений не было. Для царя Алексея это прекрасный случай попытаться завести торговлю с французами и испанцами. Не обойдена и Венеция: в Москве учитывают ее международное значение как соперницы Турецкой империи на Востоке Европы.

Пять лет спустя, в 1672 году, царю Алексею представился случай еще шире раздвинуть свой дипломатический круг. Правобережная Украина, по Андрусовскому миру покинутая Москвой, не хотела возвращаться под старое и слишком знакомое иго поляков. Казаки, с Дорошенко во главе, восстали и перешли на сторону султана. Польше пришлось снова вести войну, и притом войну бесславную, тяжелую. Полуторастотысячное войско турецкое под предводительством самого султана Магомета IV наводнило польские области; 27 августа 1672 г. пал Каменец, последний польский оплот, и падишах совершает свой парадный въезд по улицам польской твердыни, попирая иконы, брошенные под копыта лошадей. Под Львовом победитель продиктовал мир, «наипостыднейший из всех, какие когда-либо заключала Польша» (Шуйский). Украина и Подолия перешли в турецкие руки.

Москва не могла остаться безучастной зрительницей турецких побед. Не столько забота о несчастной соседкесопернице, не столько желание выполнить Андрусовский договор, сколько сознание собственной опасности вынудило и ее вынуть свой меч. Решено было звать всю Европу в крестовый поход на мусульман. Воззвание рассылалось одинаково и католикам, и протестантам, ближним и дальним. Снаряжая свои посольства к 11 государям, Москва поступала вполне логично: кому же, как не ей, хранительнице истинных заветов Христа, стать во главе движения? Но логика не совпала с реальными фактами. С точки зрения тогдашних политических условий она сильно отзывалась наивностью и невежеством. Европа не знала и не хотела знать притязаний московских государей на передовую роль в христианском мире. Московские послы встретили холодный прием и получили уклончивый ответ. Одни отзывались войной, другие внутренними затруднениями, третьим помехой стояло дальнее расстояние; отделывались и общими фразами. Таким образом, Россия, впервые самостоятельно выступившая в вопросе, имевшем полное право на именование общеевропейского, потерпела полное фиаско.

Обращение к Европе заслуживает нашего внимания и по другой причине: в числе приглашенных намечен был и римский папа. После многих лет отчуждения Москва и Рим снова находят положительные точки соприкосновения. 20—30 лет назад подобный факт, казалось, был бы совершенно немыслим. Москва не хотела терпеть у себя католиков вообще, не только духовного чина, но и мирян. Вербуя за границей солдат для иноземных полков, правительство категорически запрещало нанимать французов «и иных папежския веры», и когда в числе набранных оказалось несколько католиков, их немедленно отослали обратно из пределов России.

Практическое применение такой программы, однако, наталкивалось на целый ряд затруднений. Было немыслимо огородить себя китайской стеной и каждый раз разбираться: протестант или католик. При Алексее Михайловиче набралось много пленных католиков, и если часть их и обращалась в православие, то другие оставались верны религии своих отцов и, селясь среди русских, беспрепятственно держались прежнего вероисповедания. Дипломатические связи с иностранными дворами неизбежно обусловливали хотя бы временное пребывание католиков, и не только мирян: они приезжали в свите посольства. Продолжало увеличиваться и число иноземцев военных. Эти факты — лучший признак того, что старый принцип начал уже давать трещину.

Андрусовский договор поставил вопрос о католиках еще настойчивее и прямо на юридическую почву. Новые подданные левобережной Украины не все были православными, и польская сторона выговорила своим единоверцам свободное исповедание веры.

После безуспешной попытки 1672 г. на новое выступление московское правительство подвинуто было заключением Вечного мира с Польшей. Согласно Московскому договору 21 апреля 1686 г. Россия, акгивно выступая против турок, обратилась к европейским державам с приглашением принять участие в общем деле. Непосредственная цель и на этот раз достигнута не была, но переговоры с французским двором окончательно выяснили туркофильство Франции и бесполезность ожидать от нее в будущем какой-либо поддержки и сочувствия.

Все эти события подготовили хорошую почву для «Великого посольства» Петра I в 1697—1698 гг. Опыт, приобретенный в XVII веке, будет в полной мере использован Россией в XVIII веке, когда, по выражению одного из наших государственных деятелей, «в Европе ни одна пушка без нашего указания выстрелить не смеет».