Поэтика. 
Общие идеи

Величие Достоевского состоит в том, что, даже выступая в качестве религиозного писателя и философа-мыслителя, он никогда не остается во власти отвлеченных идей, не предлагает читателю вместе с ним вступить в область рационального познания или откровения и таинств. Так или иначе волнующие его вопросы веры писатель сводит с небес на землю, с ее будничными заботами и такими тяжелыми, страшными, неразрешимыми противоречиями и неурядицами. Ему не дает покоя царящее зло. Ему часто приходится вступать в спор с самим собой. Он становится художником жизни, словно вместившим в себя все боли мира, и снова и снова возвращается к тому, что задает мучительные вопросы своей совести. Дело даже не только в том, что Достоевский говорил в такие минуты высочайшего духовного напряжения, а как это было сказано им.

Громада романов, повестей, рассказов писателя живет до сих пор, обладает такой необычайной стойкостью за счет неповторимых, открытых именно им выразительных приемов и своеобразной организации художественной ткани его повествования. Поэтому, восстанавливая систему идей Достоевского, проблематику его произведений, мы невольно — и уже давно, еще в предыдущих книгах — начали говорить о его поэтике, о скрытых законах, но которым живут создаваемые им характеры, сюжетные перипетии, композиционная система. Ведь Достоевский, по его словам, мыслит «идеями-чувствами», которые могут быть высказаны только в художественной форме, как Пушкин, признававшийся, что нередко думает стихами.

Одним из капитальнейших вкладов в исследование проблем поэтики Достоевского является опубликованная в 1916 г. работа Вяч. Иванова «Достоевский и роман-трагедия», положения которой заключались в следующем: 1) объект изображения (обычное явление прозы) становится субъектом; 2) Достоевский демонстрирует отъединенность сознания героя, это замкнутый в себе собственный мир; 3) романам Достоевского свойствен катарсис, важнейшая черта трагедии; 4) романная форма, созданная Достоевским, служит разрушению романа как определенного литературного жанра.

Из этих четырех тезисов только последний вызывает сомнения: Достоевский-романист, разумеется, не разрушает роман, а создает свою романную форму.

Первые же три положения оказались наиболее востребованными. Они были использованы в монографии М. М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского», выдержавшей несколько изданий (впервые книга вышла еще в 1929 г. с предисловием тогдашнего народного комиссара просвещения А. В. Луначарского, но под другим названием — «Проблемы творчества Достоевского»).

Бахтин определяет роман Достоевского как «полифонический» роман, заимствуя термин (полифония — многоголосие) из музыкознания. Автор книги отмечает у Достоевского «множественность самостоятельных и неслиянных голосов сознаний… Не множественность характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единстве некоторого события».

Другой тезис Бахтина заключается в утверждении биологичности системы Достоевского, когда один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом: между ними начинается диалог, который преодолевает их замкнутость и односторонность.

Достоевский широко использует эффект двойничества. Этот прием был разработан немецкими романтиками (готический роман Гофмана «Эликсир сатаны» или его же «Крошка Цахес»). Суть двойничества не в раздвоении личности (фаустовское: «Ах, две души живут в одной больной груди моей!»), а в отражении одного в другом. Происходит увеличение, наращивание смыслов: Раскольников — Свидригайлов («Преступление и наказание»); Верховенский — Ставрогин («Бесы»); Федор Павлович, Иван, Дмитрий Карамазовы — Смердяков («Братья Карамазовы») и т. п. В последнее время утверждается, что двойничество связано не только с так называемыми отрицательными персонажами, но и с положительными: Горшков — Макар Девушкин в «Бедных людях».

Наконец, произведениям Достоевского присущ, по Бахтину, момент карнавализации: скандалы, шутовские словесные поединки, вульгарные выходки, площадные остроты, освобождение от условностей поведения, неожиданные повороты событий, смена «правд», двойной план карнавального мировосприятия.

Однако одна из сильнейших сторон гения Достоевского — комизм, достигающий высот художественной выразительности, — все еще остается мало, если не сказать почти не исследованной. Ведь еще Ю. И. Айхенвальд проницательно заметил, что едва ли не самое трагическое произведение Достоевского, «Записки из Мертвого дома», насыщено искрящимся юмором и авторским весельем.

В концепции Бахтина, однако, есть немало не доказанных и просто недоказуемых положений, откровенных условностей. Что такое «голоса сознаний», да еще противополагаемые характерам? Или «идеологический роман», выводимый к тому же из диалогов Платона, т. е. из формы, чуждой беллетристическому роду творчества? Или каким чудом в произведениях Достоевского исчезает автор, а вместе с ним «свет единого авторского сознания», если это не мистификация творческого процесса писателя? Он именно демиург, творец, а не равный среди равных «голосов сознаний», хотя бы уже потому, что очень часто (гораздо чаще, чем Л. Н. Толстой) оставляет повествование и, обращаясь к читателю, начинает объяснять себя и своих героев. Это один из характерных и любимейших его приемов.

Таким образом, то, чему Достоевский придавал такое значение — своеобразие художественной системы, которая способна вызвать ответную реакцию воспринимающего, — остается в тени. Между тем, в ряде работ отечественных и зарубежных исследователей рассматриваются архитектоника произведений Достоевского, особенности его сюжетных построений, обращается внимание на повторения, своеобразные «рифмы» ситуаций, на центростремительное движение сюжета, когда при обилии событий постоянна сосредоточенность на определенных духовных сущностях, отмечается пульсирующий ритм повествования, волны эмоциональной энергии, структурная целостность отдельных фрагментов текста и общей композиционной системы произведения и т.и. Можно высказать предположение, что именно на этих путях возникнут новые открытия после того, как достоевсковедение переболеет «голосами сознаний».