Мифопоэтический аспект пространственно-временной системы русской свадебной лирики: песни и причитания

Изучение русской свадьбы в истории фольклористики всегда имело несколько односторонний характер. Так, еще с XIX века, когда начали публиковаться первые научные сборники фольклорной поэзии, исследователи если и обращались к обрядовому фольклору, то делали это для того, чтобы привлечь дополнительные доводы в пользу своих идей в рамках мифологической или исторической школы. В науке приоритетными считались историко-этнографические проблемы, которые решались, прежде всего, на материале обрядовой составляющей русской свадьбы, в то время как ее поэтическая составляющая оставалась фактически неизученой. Вне сферы научного изучения оставались вопросы специфики обрядовой поэзии вообще, вопросы поэтики и эволюции жанра.

Подобная тенденция существовала вплоть до середины XX века, когда в качестве первоочередной задачи был поставлен вопрос о жанровой классификации обрядовой песни, и свадебной в том числе. В первую очередь это направление связано с исследованиями Ю. Г. Круглова в области обрядовой поэзии. Им была предложена первая, в некоторых аспектах спорная, но занявшая свое место в истории изучения свадебной поэзии, жанровая классификация обрядовой поэзии. Исследования свадебной поэзии продолжались в направлении изучения региональных традиций, символики свадебных песен и причитаний.

В 80-х годах в очередной раз вспыхнула дискуссия о том, что следует признать основой для формирования фольклорных идей и образов. Еще в 1984 году Б. Н. Путилов в предисловии к сборнику «Фольклор и этнография» отметил, что недопустимо сводить содержание обрядовой поэзии к комментированию обряда, «фольклор не просто воспроизводит явления действительности, не повторяет этнографическую сюжетику, не иллюстрирует ее, но воссоздает на основе ее художественной переработки собственный мир» [Путилов 1984: 4]. Г. И. Мальцев отметил, что обрядовая песня свободна от прямого подражания обряду, но не свободна от обрядового значения [Мальцев 1899: 94]. Но несмотря на устоявшееся уже в науке положение об обусловленности сюжетики и поэтики обрядовой песни обрядовой реальностью, в «обыденном сознании» фольклористов утвердилось стремление искать ключ к интерпретации обрядового текста непосредственно в обряде, что было не раз отмечено в дискуссиях на Первом всероссийском конгрессе фольклористов (Москва, 2006). Эта научная дискуссия еще не закрыта, и вряд ли в этом вопросе возможно найти однозначный ответ, но она приводит нас к мысли о необходимости при исследовании поэтики фольклорного текста соотносить результаты работ по структуре и семантике свадебного обряда с материалом самих обрядовых текстов.

В настоящее время интерес к изучению такого явления «классического» фольклора, как свадебная поэзия постепенно угасает, что, видимо, связано с кризисом больших теорий в «классической» фольклористике. Как отметил А. К. Байбурин в своем выступлении на Первом всероссийском конгрессе фольклористов, наука движется по пути расширения своего предметного поля, интерпретация уступила место описаниям [Байбурин 2006]. Несмотря на большое количество статей и заметок об образности, мотивах, персонажной системе и т. д., больших исследований по свадьбе не выходило, лакуна заполняется выходом в свет непосредственно сборников свадебной поэзии и описаниями региональных традиций (см., например, диссертационные исследования Л. И. Лариной [Ларина 1990], Л. Ю. Евтихиевой [Саратов 1991], М. В. Костромичевой [Костромичева.

1997], Е. А. Самоделовой [Самоделова 1992], Е. И. Алиференко [Алифе-ренко 1996], О. И. Чариной [Чарина 1996], Е. И. Карпухина [Карпухин.

1998], Е. Б. Островского [Островский 1999]). К общетеоретическим работам можно отнести диссертации Т. Т. Гуржия «Традиции волшебных сказок и свадебный обряд» [Гуржий 1997], а также Т. Ю. Федоровой [Федорова 1994] и Ю. А. Крашенинниковой [Крашенинникова 2003], посвященные семантическим и функциональным аспектам жанра свадебных приговоров.

С середины XX века начинают появляться серьезные исследования в области генезиса и структурных особенностей свадебного и похоронного обрядов. Идея ван Геннепа о свадебном обряде как «обряде перехода» в советской этнографии была поддержана и развита А. К. Байбуриным в его монографии «Ритуал в традиционной культуре» [Байбурин 1993]. Это «этнографическое» направление, зародившееся еще в XIX веке, продолжает свое развитие и до сих пор в работах исследователей, посвященных отдельным этапам «классического» и современного свадебного обрядов. Однако, по замечанию В. Варгановой, хотя реконструкции семантики и структуры посвящены работы многих исследователей, до монографически научного описания обряда еще далеко [Варганова 1995: 150]. То же можно сказать и о вопросах поэтики свадебной поэзии.

Единственной работой, посвященной мифологической семантике образной системы и сюжетах свадебных песен стала монография В. П. Кузнецовой «Причитания в северно-русском свадебном тексте». Основное внимение уделяется мифологическим мотивам (культ умерших, переселению души человека после смерти в растения и птиц и т. д.) в комплексе причитаний, посвященных уничтожению, утрате «воли» невесты. Категория пространства в свадебных причитаниях специальным образом не рассматривается, но выделяется как еще один аспект семантики «воли» невесты [Кузнецова 1993].

Популярность этнографического направления в изучении русской свадьбы была поддержана и появившимися в конце XX века возникшими на основе школы Н. И. Толстого работами в области этнолингвистики, в которых рассматривались народные обыденные представления в комплексе обрядов, фольклорных текстов, языка и ментальности. Вопросы мен-тальности и мировоззрения стали занимать как фольклористов, так и лингвистов и литературоведов. Но школа Н. И. Толстого решает поставленные задачи преимущественно на основе анализа народных представлений, сохранившихся в демонологических рассказах, обрядах, и — очень редкообрядовых текстах.

Н. И. Толстой выдвинул предположение о существовании парадигматических и синтагматических связей в обряде как совокупности акцио-нального, вербального и реального текстов, а также о существовании синонимических и антонимических отношений между этими относительно автономными текстами и символами вообще [Толстой 1990: 51]. Этот подход дает большие возможности в области систематического описания и структурирования не только обрядового текста, но и текста поэтического как единого жанрового корпуса фольклорных произведений (в случае свадебной обрядовой лирики — песен и причитаний).

Идея конструирования ментальной картины мира разрабатывалась многими исследователями, в том числе и Т. В. Цивьян, предложившей пространственную модель мира в балканской народной традиции в рамках культурно-антропологического аспекта этнографии. Исследователь подчеркивает в своей работе, что принцип структуры балканской модели мира не может быть описан и понят без обращения к архетипу [Цивьян 1999: 9].

В рамках такого же культурно-антропологического аспекта было проведено и исследование Т. Б. Щепанской «Культура дороги в русской мифоритуальной традиции Х1Х-ХХ веков», материалом для которого стали художественные тексты русской литературы XIX века, мемуарная литература, дорожные рассказы, анекдоты и другие прецедентные тексты субкультур [Щепанская 2003].

Идея изучения ментальной картины мира так или иначе имеет выход на вопросы о структуре и функционировании категорий пространства и времени в тексте (вербальном или акциональном).

Категории пространства и времени, всегда присутствовавшие в структуре литературного произведения и фольклорного текста, лишь в XX веке вошли в предметное поле научных исследований. Существенную роль в этом сыграли труды М. М. Бахтина, выдвинувшего теорию хронотопа («время-пространство») для обозначения «формально-содержательной категории литературы». С конца 70-х годов этот термин стал основополагающим для анализа специфики отражения пространства и времени в искусстве. М. М. Бахтин выдвинул положение о том, что «.всякое вступление в сферу смыслов совершается только через ворота хронотопов» [Бахтин 1975: 406]. Развивая эту мысль в последующих своих работах, М. М. Бахтин утверждал, что каждая «точка зрения хронотопична» [Бахтин 1986: 338]. Осознание человеком своего места в пространстве и времени влечет за собой ценностное осмысление мира. «Через ворота хронотопов» пытаются постичь сегодня особенности художественного воплощения мира и мир как единое культурно-истороческое время-пространство.

Б.Н. Путилов в работе «Экскурсы в историю и теорию славянского эпоса» оперирует понятием «эпический мир», понимая под этим термином сложную художественную конструкцию, возникающую, подобно другим явлениям фольклора, на почве исторической действительности, но никак не сводимую к эмпирической реальности, к социальной, бытовой, событийной конкретике. Обращаясь к категориям пространства и времени в рамках «эпического мира», Б. Н. Путилов делает предметом своего исследования эпическую географию и сюжетное время [Путилов 1999].

Однако анализ хронотопа — не единственный путь исследования пространства и времени художественного и фольклорного текста. Функционированием категории времени в эпическом тексте занимались Д. С. Лихачев [Лихачев 1952; Лихачев 1962], Ф. М. Селиванов [Селиванов 1976] и др. Раздельное самостоятельное рассмотрение категорий художественного пространства и времени по-прежнему актуально. Например, Ю. Г. Круглов в статье «О времени и пространстве свадебных причитаний» ограничивает свое исследование наблюдением над соотношением времени исполнителя и слушателя и спецификой видо-временных глагольных форм причитаний [Круглов 1971]. Такой подход к исследованию не позволяет приступить к реконструкции мифопоэтической картины мира русской свадьбы в связи с игнорированием традиционной символики используемых в фольклорном тексте хрононимов и локативов, но продолжает мысль о структурной целостности жанра.

Ю.Г. Круглов отметил и то, что недопустимо прямо переносить категории художественного авторского текста на фольклорный материал [Круглов 1989: 9]. Действительно, если в художественном тексте категории пространства и времени выстраиваются в соответствии с замыслом, творческим методом автора, то в фольклорном тексте функционирование этих категорий подчинено традиции и жанровой природе.

В книге В. П. Аникина «Теория фольклора» отдельная глава посвящена вопросу функционирования художественных категорий пространства и времени в фольклоре [Аникин 2004]. Исследователь рассматривает четыре возможных подхода к проблеме пространственной и временной организации текста — философско-эстетический, психологический, общеиску-ствоведческий и филологический (фольклористический как частный случай филологического), приоритет среди которых отдается филологическому. Анализ пространственно-временной организации фольклорного произведения невозможен без учета его специфики, главной чертой которой является жанровая природа: «Пространственно-временные принципы изобразительности в фольклоре надо изучать предметно и в пределах отдельных жанров» [Аникин 2004: 242]. По мнению В. П. Аникина вопрос о пространственно-временной организации фольклорного текста обширный и пока мало разработанный. Исследователь указывает, что особенность пространственно-временной изобразительности в фольклоре неразрывно связана с категорией традиционности [Аникин 2004: 247].

Г. И. Мальцев в своей работе «Традиционные формулы русской народной необрядовой лирики» отмечал, что спецификой лирического универсума является не просто системность и целостность, но своего рода синкретизм, обусловленный глубинными связями лирики с субстрациями других жанров и, в целом, с этнической традицией [Мальцев 1989: 69]. Любой фольклорный текст посредством формулы (в том числе и хроното-пической) соотнесен с традицией, которая при помощи этого средства потенциально присутствует в данном тексте и в эстетическом сознании исполнителя [Мальцев 1989: 72].

Категории пространства и времени в фольклорном тексте апеллируют к архетипам, изучение этих категорий невозможно без обращения к мифопоэтике. Блестящей работой на эту тему стала статья В. Н. Топорова «Пространство и текст» [Топоров 1983]. Исследователь говорит о взаимосвязанности актуальной и космологической модели мира. В статье «О ритуале.

Введение

в проблематику" проводится мысль о том, что актуальная картина мира неминуемо и неразрывно связывается с космологическими схемами посредством этиологических мифов. Для архаического мифопо-этического сознания проблема тождества актуальной картины мира с сакральным пространством аллособытия, лежащего в основе любого обряда, решается посредством уподобления макрокосма и микрокосма, мира и человека [Топоров 1988: 11]. Пространственная и временная картина мира свадебной обрядовой песни также может отражать актуальную обрядовую практику, но посредством традиционных поэтических формул, традиционной символики, в основе которой лежит все тот же архаический механизм тождества, она неизбежно приобретает черты универсальной мифопоэти-ческой, космологической картины мира.

Вопросами хронотопа в фольклорном тексте занимались Е. М. Мелетинский в монографии «Поэтика мифа» [Мелетинский 2000], С. Ю. Неклюдов в работе «К вопросу о связи пространственно-временных отношений с сюжетной структурой в русской былине» [Неклюдов 1966]. Следует отметить, что в настоящее время вновь появляется исследовательский интерес к проблемам функционирования художественных категорий пространства и времени в рамках отдельных фольклорных жанров, например лингвофольклористические исследования Е. А. Колесовой [Колесова 2002], Г. А. Комлевой [Комлева 1997], статья О. Д. Грибановой «Время в структурной организации преданий» [Грибанова 2006] в последнем сборнике «Лазаревских чтений-2006», доклад А. С. Джанумова «Специфика хронотопа в народной легенде» на Первом всероссийском конгрессе фольклористов (2006).

Однако пока при совмещении данных в исследовании мифопоэтиче-ской картины мира на материалах обрядов и обыденных представлений и непосредственно фольклорных текстов порой наблюдаются противоречия. Л. Н. Виноградова в одной из своих работ отметила, что коллектив авторов этнолингвистического словаря «Славянские древности» столкнулся с тем, что фольклорные данные представляют собой весьма специфический — по сравнению с мифологическими поверьями — источник для изучения системы архаических народных верований [Виноградова 1997: 143]. Подобные издательские проекты действительно привлекают слишком мало результатов исследований фольклорных текстов по вопросам архаического мировосприятия, что вполне объяснимо малым количеством таких исследований.

В настоящее время в фольклористической науке актуальным остается вопрос реконструирования целостной многоплановой картины мира. Для этого необходимо исследование в области функционирования художественных категорий (в том числе пространства и времени) в фольклорных текстах разных жанров. Актуальность настоящей работы определяется ее соответствием этим потребностям научного исследования.

Научная новизна диссертации состоит в том, что впервые рассматривается специфика функционирования художественных категорий пространства и времени в свадебной обрядовой лирике (песнях и причитаниях).

Материалом для нашего исследования послужили свадебные песни и причитания, опубликованные как в общерусских фольклорных сборниках XIX века («Великорусе в своих песнях, обрядах. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном» 1900 г., «Народные песни, собранные в Псковской губернии И. К. Копаневичем» 1907 г., «Мезерниц-кий П. Народный театр и песни в г. Стародубе» 1910 г., «Песни русского народа, собранные в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 г. Записал слова Ф.М.Истомин» 1899 г.", «Едемский М. Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда» 1910 г. «Собрание народных песен П. В. Киреевского. Записи П. И. Якушкина» 1983 г.), так и в современных сборниках свадебной поэзии («Лирика русской свадьбы» 1973 г., «Мудрость народная. Жизнь человека в фольклоре» 2001 г., «Русская свадьба: в 2 т.» 2000 г.). Нами были привлечены фольклорные тексты севернорусской («Русская свадьба Карельского Поморья» 1980 г., «Песенный фольклор Мезени» 1967 г., Балашов Д. М. и др. «Русская свадьба» 1985 г., «Фольклор Новгородской области» 2002 г., «Русская свадьба Заонежья» 2001 г., «Семейные обряды Вятского края» 2003 г.), среднерусской («Народные песни Воронежского края» 1993 г., «Народные песни Брянска» 1973 г., «Народные песни Белгородской области» 1970 г., «Свадебные песни Тульской области» 1981 г., «Нижегородская свадьба» 1998 г.), южнорусской («Листопадов A.M. Старинная казачья свадьба» 1947 г.), сибирской («Русская свадебная поэзия Сибири» 1984 г., «Русский семейно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока» 2002 г.) свадебных традиций. Не остались без внимания и региональные записи свадебных песен, сделанные в ходе выездных экспедиций по Орловской области и хранящиеся в фольклорном фонде кафедры истории русской литературы Х1-Х1Х веков Орловского государственного университета, а также опубликованные в региональных сборниках «Народные песни Орловского края» (1987г.) и «Отлетала лебедушка» (1992г.).

Цель диссертации — восстановить пространственно-временную картину мира свадебной поэзии, выяснить ее структуру и характер системных отношений.

В соответствии с целью диссертации определены основные задачи исследования:

1. Сопоставление данных отдельных исследований по проблемам организации и функционирования пространства и времени в свадебном обряде с материалом русских свадебных песен и причитаний.

2. Выяснение основы для конструирования пространственно-временной картины мира корпуса свадебных песен и причитаний.

3. Рассмотрение особенностей структуры пространственно-временной картины мира в свадебных песнях и причитаниях.

4. Выявление специфики функционирования пространственно-временной картины мира в русских свадебных песнях и причитаниях.

Методология и конкретная методика определяются теоретическим аспектом и конкретными задачами исследования. Методологическую основу работы составляют труды русских и зарубежных ученых по проблемам функционирования категорий пространства и времени в фольклорном тексте и обряде — В. Н. Топорова, Е. М. Мелетинского, В. П. Аникина, А. К. Байбурина, Н. И. Толстого и С. М. Толстой, М. Элиаде, Т. Б. Цивьян, Т. А. Агапкиной, Т. Щепанской, а также монографии, научные сборники, словари, статьи, в которых введены в научный оборот основные используемые нами философские, культурологические, эстетические понятия. В диссертации использованы результаты исследований других фольклорных жанров и обрядов по проблемам, смежным с изучаемыми в настоящей работе, а именно, труды Д. Фрезера, В. Я. Проппа, Г. Мальцева, Т. А. Бернштам и др.

В работе применяются различные методы исследования, выбор которых обусловлен характером материала и конкретными задачами анализа. Нами использовались главным образом структурно-типологический и сравнительно-типологический методы. Структурно-типологический метод, рассматривая фольклорный художественный текст как структуру, состоящую из более простых элементов и составляющую в свою очередь сложное единство, позволяет перейти от описания отдельных элементов к анализу системы.

Научное и практическое значение диссертации состоит в том, что ее материалы и результаты могут послужить основанием для дальнейших научных исследованиий в области специфики функционирования категорий пространства и времени в различных фольклорных жанрах. Основные положения проведенной исследовательской работы могут быть использованы при разработке лекционных курсов, учебных пособий, спецкурсов и семинарских занятий по курсу устного народного творчества.

Апробация работы. Основные положения исследования, главы диссертация обсуждались на аспирантских семинарах и на заседаниях кафедры истории русской литературы XI — XIX веков Орловского государственного университета, были представлены в докладах на пяти научных и научно-практических конференциях: «Славянские чтения — 2004» (Орел, 2004), «Диалектика рационального и эмоционального в фольклоре и литературе» (Волгоград, 2005), Первый всероссийский конгрессе фольклористов (Москва, 2006), «Лингвистическое и литературоведческое краеведение» (Орел, 2006), «Третьи Лазаревские чтения» (Челябинск, 2006), изложены в семи публикациях.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Использование в свадебных песнях и причитаниях какого-либо хрононима и локатива определяется не обрядовой прагматикой, а прежде всего обрядовым сюжетом. Свадебный обряд и свадебный обрядовый текст не имеют прямой связи, их связь опосредована благодаря тому, что каждый из них по-своему, своими специфическими средствами отражает сюжет основного мифа.

2. Обыденное пространство и эмпирическое время в свадебной лирике могут быть преобразованы в сакральные при помощи определенных вербальных формул и ритуальных действий.

3. В качестве общей сюжетно-мифологической основы календарных (христианских и языческих) и свадебного обрядов следует признать миф об умирающем и возрождающемся солнечном божестве, который многократно проявляется в свадебной лирике на уровне сюжета, структуры и поэтики. В ряде случаев можно говорить о восстановлении в свадебных песнях и причитаниях мифа о плодотворящем союзе матери-земли и отца-неба.

4. В пространственно-временной организации свадебной поэзии присутствуют члены, обладающие как языческой, так и христианской символикой. Однако привлечение последних обусловлено не христианским мировоззрением, а солярной символикой и народной этимологией.

5. Система пространственно-временной организации свадебной лирики (песен и причитаний) сложна и многомерна. Пространственная система включает в себя параллельное функционирование горизонтальной и вертикальной оппозиций. Временная система свадебной лирики включает в себя функционирование нескольких независимых по отношению друг к другу, но изоморфных по семантике и функциям временных моделей -«свадебного года», «свадебного календаря», «свадебной недели» и светового дня.

6. Основная оппозиция свадебного обряда живой / мертвый находит свое отражение в оппозиционной структуре каждой из пространственных и временных моделей. Эти оппозиции функционируют не изолированно друг от друга, но взаимодействуют и создают единый пространственно-временной план свадебных песен и причитаний.

Структура диссертации подчинена системному принципу в рассмотрении проблемы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы и перечня использованных в исследовании свадебных песен и причитаний фольклорного фонда кафедры истории русской литературы Х1-Х1Х веков ОГУ. Объем работы — 226 страниц, список литературы включает в себя 216 наименований.

Заключение

.

Итак, следует говорить о многомерной пространственной организации мифопоэтической картины русской свадебной поэзии, которая противопоставлена обыденному пространству. Основные значимые объекты в начинают осознаваться в символическом плане, переживаться в соответствии с целями обряда, и обыденное пространство может быть преобразовано в сакральное при помощи определенных вербальных формул и ритуальных действий. Кроме того, можно выделить пространственные модели, не имеющие никакого отношения к объективно существующему, это — идеальное пространство, создаваемое при помощи объектов с общей семантикой необыкновенности. Реальные географические названия городов и деревень также осмысляются в рамках ритуальной картины мира и включаются в модель идеального пространства.

В мифопоэтической пространственной системе выделяются горизонтально противопоставленные культурный мир дома и предков — покровителей и антимир, населенный сверхъестественными существами и духами, а также вертикально противопоставленные друг другу мир богов и предков, мир человека и нижний мир, населенный враждебными человеку силами. Пространство не однородно по своим свойствам, в нем выделяются локусы, отмеченные особым скоплением сверхъестественных сил — это своего рода медиаторы, организующие пространство вокруг себя. Среди них мы можем назвать реку и все, что так или иначе связано с водой (ручьи, облака, колодец и т. д), гору, лес и т. д. Особую значимость приобретает символика деревьев, которые в свадебной лирике предстают инвариантами Мирового Древа. Водоплавающие и другие птицы получают помимо всего прочего и медиативную символику, представляя сюжет об умирающем и возрождающемся солнечном божестве. Медиативные функции реализует и символический образ ветра, сигнализирующий о проницаемости границ между мирами.

В связи с исполнением обряда перехода значимой становится идея преодоления пространства, которая проявляется на различных уровнях ритуала и его вербальной составляющей. Путь жениха позволяет восстановить сюжет древнейшего мифа о союзе солнца и земли, чему способствует традиционная поэтика свадебных песен, а также реализуемая в них функция волшебного помощника, имеющего солярную природу. Пространство жениха динамично, невесты — статично. Путь жениха лежит по страшной периферии к сакральному центру — дому невесты, расположенному на горе. Путь невесты лежит к периферии — к реке. По мере приближения к цели пути пространство сужается, в случае невесты — до пределов тела. Если путь жениха может быть открыт в обоих направлениях, то путь невесты характеризуется необратимостью и однонаправленностью. Совместным этапом пути жениха и невесты является переправа через реку как символ перехода в другой мир и совершения брака, которое возможно только при определенных условиях. Переход невесты в новое для нее пространство и приобретение нового статуса заканчиваются запретом покидать дом жениха на длительный срок.

Система временной организации свадебной лирики включает в себя функционирование нескольких независимых по отношению друг к другу, но изоморфных, временных моделей — «свадебного года», «свадебного календаря», «свадебной недели» и светового дня.

Использование какого-либо хрононима, как показывают наши исследования, определяется не обрядовой прагматикой, а прежде всего обрядовым сюжетом, то есть связь между обрядом и содержанием обрядовых песен и причитаний в большей степени опосредована. Так, при назывании времени года, календарных праздников, дней недели, времени суток в свадебной лирике определяющим становится не соответствие реальному обрядовому времени, но глубинные мифологические представления. Против положения о строгой обусловленности содержания обрядовых песен и причитаний обрядовой реальностью песен свидетельствует отсутствие некоторых, казалось бы, обязательных компонентов временных моделей: практически не упоминаются сюжетах Масленница, Троица, Покров, понедельник и вторник, день вообще.

Положение об изоморфизме календарной и суточной временных структур, выдвинутое Н. И. Толстым подтверждается материалом свадебной лирики. Следует отметить, что в эту дуальную оппозицию временных структур следует включить и модель «свадебной неделюшки». Все они обладают семантикой «плохого» времени, предшествующего пику временной активности, когда происходит обращение обыденного времени в сакральное. Временные модели обладают и одинаковыми свойствами (целостность, наличие внутренней структуры, конечность) и функциями (восстановление сакрального времени). Более того, члены одной временной структуры, например, заря, вечер и ночь, могут быть уравнены в правах такой временной единицы как год и неделя.

Кроме объективно существующих временных моделей, в свадебной поэзии присутствует и понятие о субъективно переживаемом человеческом «веке». Невеста приобретает статус ритуально умершей, и ее свадьба наступает раньше, чем исчерпывается девичий «век». Компрессия неизжитого времени и жизненных сил в кратком временном промежутке, имеющем символический характеродна неделя, одна заря, один вечер, одна ночь как время от сватовства до замужества — и становится причиной обладания невестой властью над стихиями и природными явлениями, причиной появления специфических сюжетов и образов.

Понятие года сопряжено с фольклорной традицией троичного, семиричного или десятиричного счета, с помощью которых создается семантика завершенного временного цикла.

Оппозиционность временной структуры календаря, суток отражается и в системе свадебного времени, взаимодействуя с многочисленными оппозициями в контексте самого обряда. Противопоставленные друг другу лето — зима, весна — осень оказываются задействованными в свадебные оппозиции свой — чужой, дом — антидом, девичество — замужество, живой — мертвый. Оппозиция дом невесты / антидом жениха как продородная / непродородная земля находит продолжение в оппозиции зима / лето или осень / весна.

Временные формулы «от весны до осени», «от пятницы до воскресенья», «от зари до зари» также отражают оппозиционность структуры временных моделей и соответствуют временной парадигме свадьбы, в таком употреблении формулы активна семантика умирания — возрождения.

В песнях «партии жениха» и «партии невесты» представлены зеркальные временные структуры. В своем пространстве всегда лето, в чужом пространстве всегда зима, но при пересечении пространственных барьеров неизменно возникают пространственно-временные барьеры, объединенные свойствами фантом-ности и имматериальности.

Для календарного сознания и для свадебного обряда идея переходного «плохого» времени оказывается ключевой. Безусловно «плохим» временем в свадебной поэзии является зима, которая в песнях может непосредственно ассоциироваться со сватовством или предстоящим браком, или быть представленой через так называемых «агентов» — морозы, метели, снега и т. д. Все эти признаки перемены погоды возникают при приближении участников свадебного обряда к чужому пространству.

Популярность среды, пятницы, воскресенья в свадебной лирике объясняется принадлежностью к «женским» дням недели, в то время как все благоприятные «мужские» дни оказываются вне сферы внимания свадебного обряда. В семантике «женских» дней недели в контексте свадебного обряда соединились как языческие, так и христианские представления об опасном и неблагоприятном времени, предшествующем основному событию обряда перехода «умираниювоскресению».

Упоминание ночи в качестве времени заключения брака соответствует восприятию сватовства участниками обряда как тайного дела и субъективному восприятию его невестой. Кроме того, семантика ночи обусловлена признаком темноты, благодаря которой дом невесты становится достижимым для иных сверхъестественных сил.

Плохое" время предсвадебного периода требует адекватных мифопоэти-ческих образов для выражения всей полноты значений. Поэтому фактически все упоминаемые в песнях и причитаниях времена года, кроме лета, однозначно связываемом только с девичьей жизнью невесты в родительском доме, обладают семантикой «плохого» времени, связаны с идеей перехода и требуют при себе построения сакрального пространства на основе медиативных свойств.

Помимо однозначно «хороших» или «плохих» хрононимов, существуют и такие, которые характеризуются амбивалентностью своей семантики. Весна — это не только время дома невесты и ее половозрасной группы, но и начало нового календарного года. В приуроченности свадьбы или сватовства к весне и утренней заре может иметь место магия первого дня — продуцирующее влияние начала временного цикла, светового дня, маркированного солнечной активностью.

Семантика начала годового цикла соответствует и тем редким случаям, когда названы месяцы года — январь и март. Однако свадебная лирика оперирует абстрактными хрононимами, дифференциация времени по часам и месяцам не характерна для обрядовых песен и причитаний, проникнутых скорее календарным сознанием.

Хрононим может быть использован в песнях и причитаниях сам по себе в качестве временной характеристики ритуальных действийвыделен из совокупности членов соответствующей временной модели в качестве ее центраможет входить в оппозицию с противопоставленными членами своей структуры, формируя тем самым дуальную или триадную систему свадебного времени. Может функционировать и парадигма свадебного времени из нескольких изоморфных членов других временных моделей (например, зима — Крещение — ночь), в качестве концевого члена парадигмы может выступать какой-либо ритуальный хрононим, например последняя ночь невесты перед свадьбой.

Изоморфизм структур ведет к дублированию функций и сходству семантики разных членов временных структур. Так, например, времена суток в ряде вариантов песен могут дублировать друг друга и функционировать в одних и тех же обрядовых ситуациях. Утренняя и вечерняя зори в качестве временного компонента могут дублировать друг друга, что, благодаря межтекстовым связям, сообщает медиативную семантику вечеру, который в большинстве случаев упоминается вследствие обрядовой реальности. Дублирование изоморфных членов временных структур ведет к контаминации мотивов и образов. Модель «заря» -«рано» может функционировать в сравнениях и параллелизме не только с невестой, но и с женихом, что вобщем-то нехарактерно для этого образа.

В «свадебной календаре» представлены как архаичные солярные праздники, так и христианские праздники и система постов. Однако анализ песен показывает, что выбор этих дат обусловлен не христианским мировоззрением, а солярной символикой и народной этимологией.

Наиболее популярные праздники «свадебного календаря» — Пасха и Петров день реализуют в своей семантике мотив временной границы или центра всего солярного календаря. Именно благодаря особой семантике праздничного времени пространственно-временные границы оказываются открытыми и преодолимыми, что представляет особую важность в контексте обряда переходаисполнение песен о временном запрете на посещение родного дома невестой могло иметь апотропеические свойства, установить пространственные и временные барьеры и удержать молодую в семье жениха.

В качестве общей сюжетно-мифологической основы календарных (христианских и языческих) и свадебного обрядов следует признать миф об умирающем и возрождающемся солнечном божестве, который многократно и проявляется в свадебном обряде на уровне сюжета, структуры и поэтики.

Воскресение становится центральным днем свадебной недели, что соответствует реальному обрядовому времени, и может быть противопоставлено всем остальным дням недели как главный, значимый день.

Восприятие зари как времени «активного» солнца позволяет соотнести свадебные песни с основным сюжетом свадебного обряда — основного календарного мифа и становится одним из способов реактуализации сакрального обрядового времениупоминание зари в качестве времени восстановления обрядовой ситуации сватовства и заключения брака становится возможным в контексте символических образов водоплавающих, певчих птиц и коней благодаря медиативной семантике.

Песням свадебного пира соответствует особого рода временная компрессия, связанная с использованием космогонических символов — месяца, солнца, зари и т. д. Присутствие солнечного божества, или его ночного аналога с мужской символикой — месяца — является непременным условием восстановления времени сакрального, которое существует параллельно времени обыденному и не зависит от течения обыденного времени.

Время циклично, то есть эмпирическое время может быть прервано возвращением к сакральному времени творения, что происходит неизбежно в периоды календарных пиков и при воспроизведении «действий-архетипов», к числу которых может быть отнесен и свадебный обряд. Упоминание в свадебной песне календарного праздничного времени, воскресенья или утренней зари в качестве хрононима влечет за собой соотнесение обрядового времени с временем мифическим.

В ходе работы мы пришли к выводам, что использование в свадебных песнях и причитаниях какого-либо хрононима и локатива определяется не обрядовой прагматикой, а прежде всего обрядовым сюжетом. Свадебный обряд и обрядовый текст не имеют прямой связи, их связь опосредована благодаря тому, что каждый из них по-своему, своими специфическими средствами отражают основной миф.

Обыденное пространство и эмпирическое время в свадебной лирике могут быть преобразованы в сакральные при помощи определенных вербальных формул и ритуальных «действий-архетипов», к числу которых может быть отнесен и свадебный обряд.

В качестве общей сюжетно-мифологической основы календарных (христианских и языческих) и свадебного обрядов следует признать миф об умирающем и возрождающемся солнечном божестве, который многократно и проявляется в свадебной лирике на уровне сюжета, структуры и поэтики. В ряде случаев можно говорить о восстановлении в тексте мифа о плодотворящем союзе матери-земли и отца-неба.

В пространственно-временной организации свадебной поэзии присутсвуют члены, обладающие как языческой, так и христианской символикой. Однако привлечение последних обусловлено не христианским мировоззрением, а солярной символикой и народной этимологией.

Пространственно-временная организация текстов корпуса свадебной поэзии преимущественно статична, а идея перехода реализуется благодаря тому, что она основывается прежде всего на тех членах, которые имеют в своей семантике идею медиации, для усиления которой привлекаются и тредиционные медиативные образы птиц, животных, деревьев и т. д.

Система пространственно-временной организации свадебной лирики сложна и многомерна. Пространственная система текста включает в себя параллельное функционирование горизонтальной и вертикальной оппозиций. Временная система свадебной лирики включает в себя функционирование нескольких независимых по отношению друг к другу, но изоморфных по семантике и функциям, временных моделей — «свадебного года», «свадебного календаря», «свадебной недели» и светового дня.

Основная оппозиция свадебного обряда живой мертвый находит свое отражение в оппозиционной структуре каждой из пространственных и временных моделей. Эти оппозиции функционируют не изолировано друг от друга, но взаимодействуют и создают единый пространственно-временной план корпуса свадебных песени и причитаний.