Виды экранного интервью

НО ЧТО ТАКОЕ — ИНТЕРВЬЮ? (мимолетное отступление)

Ничего нет легче, чем взять плохое интервью, — заметил как-то американский писатель, — зато нет ничего труднее, чем взять интервью хорошее. Несколько наших прошлых занятий вращались вокруг интервью. Не пора ли нам задаться вопросом: а что, собственно, это такое — «интервью»?

Первое, что приходит в голову, — ситуация, когда один человек спрашивает, а другой — отвечает. Но стоит после этой фразы поставить точку, как на память приходит множество возражений. Отдел кадров. Справочное бюро. Прилавок универмага. Нарушитель правил уличного движения отвечает на вопросы орудовца, абитуриент — на вопросы секретаря приемной комиссии, пациент — на вопросы лечащего врача. Никому не приходит в голову называть эти ситуации «интервью». Почему? Не потому ли, что тип общения, который мы связываем с этим понятием, как раз и не предусмотрен будничной практикой? А встреча с интервьюером сама по себе — событие. Это разговор, организованный журналистом. Беседа, где он выступает инициатором.

К тому же, если интервью — «разговор двух людей, из которых один спрашивает, а другой отвечает», то самые гениальные на свете интервьюеры — дети. По подсчетам одного ученого, четырехлетний ребенок задает 437 вопросов в день.

• — А куда летит дым?
• — А кто качает деревья?
• — А можно ли достать такую большую газету, чтобы завернуть в нее живого верблюда?
• — Есть ли у жука мысли?
• — Что я делаю, когда думаю?
• — Почему сахар сладкий, а море соленое?

Любой ученый — своего рода тоже интервьюер, с той разницей, что свои вопросы он задает природе — и при этом в форме эксперимента. Но и любой ребенок в этом смысле — тоже ученый. «Каждое дитя до некоторой степени гений, — писал Шопенгауэр. — Каждый гений — до некоторой степени дитя».

Как умудрялись древние греки, не знакомые с современными математическими расчетами, придавать погребальным урнам совершенно овальную форму? Любознательному подростку, задавшемуся этим вопросом и ни у кого не сумевшего получить объяснения, пришлось над ответом задуматься самому. Так явилось на свет первое научное сочинение Джеймса Максвелла. В то время ему было четырнадцать лет.

Его не менее пытливый предшественник как-то за завтраком обратил внимание, что если постучать по фаянсовому блюду ножом, а потом приложить к нему палец, то звук исчезает. Куда? Случайное наблюдение привело к первому научному исследованию двенадцатилетнего Блеза Паскаля.

Эти поучительные «штрихи к портрету» опубликовал в свое время наш талантливый автор научной публицистики Ярослав Голованов. Я не говорю уже о совершенно смехотворном вопросе шестнадцатилетнего гимназиста: что случится, если помчаться, сломя голову, за лучом фонарика с такой быстротой, чтоб суметь догнать его? Разгадку на свой вопрос он «догнал» через десять лет, уже будучи техническим экспертом третьего класса в швейцарском бюро патентов и ломая голову над гимназической задачкой в свободное от работы время. Изложенный на 30 страницах и появившийся в специальном журнале «Анналы физики» ответ произвел столь бурное смятение в ученом мире, что многие не успели прийти в себя до сих пор. Не отсюда ли известное выражение: теорию относительности нельзя объяснить, к ней надо привыкнуть. (Сорок лет спустя рукопись статьи, переписанная автором от руки, была приобретена библиотекой Конгресса в Вашингтоне за 6 миллионов долларов.) «Дети отличаются от взрослых прежде всего тем, что они не потеряли способности удивляться», — утверждал впоследствии создатель этой более чем безумной теории, Альберт Эйнштейн.

Но вернемся к повседневной житейской практике. На школьном уроке ученики задают вопросы учителю. На экзамене в той же школе учитель задает вопросы ученикам. Покупатель в магазине задает вопросы продавщице, разумеется, не рассчитывая, что та ответит: «Вас тут много, а я одна». Мы уже договорились, что интервью — ситуация, не предусмотренная житейской практикой, то есть организованный разговор, где журналист выступает инициатором. Но почему только журналист? Интервью берут социологи, психологи и юристы. Немалую пользу может извлечь журналист, изучающий, скажем, тактику допроса. Но не дай бог, чтобы экранное интервью напоминало собой допрос!

В социологии существует определение интервью как метода получение информации путем целенаправленной беседы интервьюера с опрашиваемым лицом. Но попробуйте-ка приложить такое определение к журналистской практике… «Метод получения информации» — само сочетание этих слов несет в себе нечто сугубо утилитарное. Да и вообще — что такое «информация»? В курином яйце огромное количество информации — не меньшее, чем в фундаментальной библиотеке. Но представить себе интервью с куриным яйцом можно лишь в нетрафаретной научно-популярной телепрограмме. Что ни говорите, а принятое в социологии понятие «информант» отдает металлическим привкусом функциональности. (При анонимном характере социологических опросов подобный подход возражений не вызывает: науку о человеческих множествах интересует не отдельная личность или индивидуальное мнение, а типы людей и представления социальных групп.).

Открытие второклассника Олега («Дважды два — икс») меньше всего связано с «получением информации» (во всяком случае, в традиционном понимании этого слова). В конце концов, что такое ноль, мы можем узнать из любого учебника математики. Да и какую информацию, скажите на милость, получает зритель в продолжение всей этой захватывающей паузы размышляющего Олега?

Видимо, недостаточно определить телевизионное интервью как разговор двух людей, из которых один спрашивает, а другой отвечает, даже с поправкой на то, что разговор этот организован с целью получения информации и журналист в нем выступает инициатором.

Необходимо еще, чтобы ответы собеседника вызывали общественный интерес. Или чтобы такой интерес представлял для аудитории сам собеседник, — к примеру, свидетель волнующего события, герой дня, участник эксперимента, способного привести к немаловажным социальным последствиям. Девятилетний Олег, скорее всего, и воспринимается нами как участник подобного педагогического эксперимента — представитель незнакомого племени акселератов.

Но такие открытия происходят на экране гораздо реже, чем нам хотелось бы.

«А делаешь-то ты что?» — спросил однажды кучер, подвозивший Шаляпина. «Пою я, братец, пою». — «Ну, петь-то мы все поем, особенно когда выпьем. А делаешь-то что?».