Истина как цель и результат познания

Классическое определение истины

Разногласия в понимании истины в значительной мере определяются тем, понимается ли сам этот термин в онтологическом смысле, т. е. как характеристика мира, или в гносеологическом, т. е. как характеристика человеческого знания о мире. Хотя гносеологическая трактовка возникает позже, чем онтологическая, именно она оказала господствующее влияние на развитие европейской философии и большинством мыслителей признавалась в качестве классической. Позже эта концепция получила название корреспондентной теории истины. Основоположником гносеологической концепции является Аристотель, онтологической — его учитель Платон.

Суть аристотелевского определения истины выражается в следующем:

> внешняя действительность как объект познания существует до познания и не зависит от наличия или отсутствия знания о нем;

> понятие «истина» не совпадает с понятием «бытие» и относится не к бытию, а к суждению разума, выраженному в речи;

> истинность суждения выявляется в соотнесении его с предметом познания, а признание его истинным возможно, если структура и содержание суждения соответствуют тому, «как обстоит дело с вещами» .

Между тем практическое применение этой простой и ясной концепции сопряжено с существенными трудностями, на которые указывает сам Аристотель. Прежде всего оказывается, что прямого соответствия между суждением и предметным миром нет, да и быть не может, ибо число вещей превышает число имен и слов, а потому «одно и то же слово и одно и то же имя неизбежно обозначают многое». Происходит это оттого, что мир вещей постоянно изменяется, порождая бесконечное многообразие сущего, в то время как суждения разума, подчиненные строгим правилам логики и грамматики, продолжают оставаться неизменными.

В философии Нового времени аристотелевское понимание истины как достоверного знания подлинной сути вещей было воспринято и развито представителями конкурировавших школ — рационализма и эмпиризма. И рационалисты, и эмпирики рассматривали истину как знание, достоверность которого следовала из самоочевидности либо логических принципов и аксиом, либо чувственных впечатлений. Однако вскоре выявились принципиальные трудности в использовании такого критерия.

? Так, если человек непосредственно имеет дело не с самим по себе миром, а с его чувственно воспринимаемыми или логически мыслимыми репрезентациями, то возникает вопрос: каким образом можно проверить, соответствует ли наше знание самому миру? Соответствие наших утверждений правилам логики или свидетельствам чувств не может рассматриваться в качестве абсолютного критерия их истинности, хотя бы потому, что это наша логика и наши чувства. Критерий, на основании которого могла бы быть удостоверена истинность наших идей, сам нуждается в удостоверении — и так далее до бесконечности.

? Другая трудность, связанная с пониманием истины как соответствия знания действительности, состоит в том, что требование соответствия само по себя является парадоксальным. Ведь, говоря о соответствии, мы, конечно, не имеем в виду полного тождества мысли с объектом. Существо знания как раз и состоит в том, что оно отличается от своего предмета. Но в таком случае не может быть и полного совпадения, а стало быть, остается допустить количественную градацию истинности! Но как можно быть истинным наполовину?

? Третий парадокс, связанный с определением истины как соответствия, содержится в известном парадоксе «Лжец» античного философа Евбулида (IV в. до н.э.). Теория соответствия предполагает соотнесение высказывания с объектом. Однако, поскольку она не ограничивает выбор референтов, таким референтом может быть само это высказывание: «То, что я сейчас говорю — ложно!». Если признать это высказывание истинным, оно становится ложным, и наоборот, если исходить из его ложности, оно становится истинным. Парадокс «Лжеца» является парадоксом именно классической концепции истины, многими мыслителями он воспринимался как свидетельство ее логической противоречивости.

Г. В. Лейбниц прямо указывает на недостаточность критерия самоочевидности. Возражая Декарту, считавшему ясность и отчетливость (самоочевидность) идей критерием их истинности, Лейбниц говорит о необходимости общезначимых необходимых признаков, которые позволяли бы отличать действительно ясные идеи от лишь кажущихся таковыми. В противном случае критерий самоочевидности становится совершенно субъективным и произвольным, поскольку часто людям представляется ясным и отчетливым то, что в действительности таковым не является. В качестве более строгого критерия Лейбниц предлагает внутреннюю непротиворечивость идеи, которая обнаруживается либо в тождественности субъекта и предиката суждения (для истин разума), либо в согласованности друг с другом всех наших ощущений (для истин факта). Таким образом, Лейбниц открывает путь к широкому использованию в дискуссиях об истине и ее критериях логических и семантических средств.

Обнаружение отмеченных проблем порождает стремление, с одной стороны, усовершенствовать классическую теорию истины, а с другой — сформулировать иные, неклассические концепции, которые были бы свободны от подобного рода парадоксов. Попытки улучшить аристотелевскую модель истины концентрировались вокруг выработки более строгих представлений о референции и поиска таких предельных оснований удостоверения истинности, которые позволили бы избежать регресса в бесконечность.

Готлоб Фреге (1848−1925), немецкий логик, математик и философ, анализируя классическое определение истины, выражает сомнение в том, что характеристика высказывания как истинного мало что меняет, поскольку простая констатация факта практически тождественна утверждению его истинности. Действительно, что нового прибавляет к высказыванию «Сейчас идет дождь», утверждение его истинности: " Истинно, что сейчас идет дождь"? Фреге вообще довольно скептично относится к классической теории, полагая, что всякая попытка определить истинность высказывания через его соответствие реальности сомнительна, поскольку, что бы мы ни принимали за признаки истинности, мы должны прежде удостовериться в том, что сами эти признаки истинны. Тем не менее его логические идеи открывают новые горизонты в исследовании именно проблемы референции.

Рассматривая отношения между высказыванием и его предметом, Фреге впервые устанавливает различие между смыслом и значением высказывания. Возьмем, например, треугольник и проведем в нем три медианы (а, b и с). Все они пересекутся в точке, называемой центроидом треугольника. Эту точку мы можем обозначить как «точка пересечения медиан а и b» , «точка пересечения медиан b и с» или «точка пересечения медиан а и с» . Референтом, или значением, всех этих выражений будет одна и та же точка — центроид данного треугольника, но способ заданности этого значения, или смысл всех трех высказываний, будет различным. Таким образом, значение высказывания и его смысл — не одно и то же.

Например, когда мы говорим «победитель при Йене» или «побежденный при Ватерлоо», референтом этих двух различных по смыслу высказываний является одно и то же лицо — Наполеон. Поэтому с точки зрения теории соответствия, говоря о Наполеоне, мы можем свободно заменять одно выражение другим без нарушения их истинности.

Итак, всякое высказывание характеризуется наличием определенного смысла и значения. Говорить об истинности или ложности высказывания можно только в том случае, если оно имеет значение, или референт. Однако существуют высказывания, в которых речь идет не о предметах, а о словах, о других высказываниях. Такова, например, косвенная речь, на письме заключаемая в кавычки. В высказываниях подобного рода мы имеем дело со «знаками знаков»; в них сохраняется только смысл, значение же отсутствует. Мы можем понимать такие высказывания благодаря заключенному в них смыслу, но ввиду отсутствия референта не можем утверждать ни их истинности, ни их ложности.

Так, когда на вопрос Пилата: «Ты царь иудейский?» — Иисус отвечает: «Ты говоришь!» — он обращает вопрос в косвенную речь, не подтверждая, но и не отрицая того, о чем его спрашивает Пилат.

Фреге предлагает исключить высказывания косвенной речи из списка предложений, которые могут претендовать на истинность. Развивая его идеи, Бертран Рассел еще более ограничивает этот список. Его знаменитый «лысый король Франции»: «Нынешний король Франции лыс» является вполне осмысленным утверждением, однако, поскольку в нынешней Франции нет короля, оно не имеет референта, а следовательно, не может рассматриваться ни как истинное, ни как ложное. Таким образом, круг высказываний, которые могут рассматриваться как истинные или ложные, еще более сужается. Рассел предлагает исключить из него все бессмысленные выражения, а также высказывания, которые имеют смысл, но не имеют четко выраженного референта. Высказывания, которые останутся после всех сокращений, полагает он, составят множество базисных атомарных предложений, истинность или ложность которых можно определить путем соотнесения их с элементарными референтами — атомарными фактами. Из таких простейших предложений могут быть составлены сложные, молекулярные предложения, истинность которых определяется их отношениям к атомарным. Установление истинности — верификация — сложного предложения состоит в разложении его на атомарные предложения; каждое из них сопоставляется с обозначаемым им фактом, который и является конечным «верификатором» истины. Верифицировать — означает то же, что и установить соответствие. При этом Рассел сближает отношение истинности с отношением каузальности, полагая, что предложение формы «Это есть А» является истинным, «когда оно вызвано тем, что „А“ обозначает», т. е. фактом.

Людвиг Витгенштейн, развивая теорию Рассела, предлагает понимать мир как «совокупность фактов», а не вещей. Он убежден, что полная совокупность истинных высказываний обо всех атомарных фактах будет представлять совершенно полное содержание научного знания о мире.

Суть стратегии «атомарных предложений» состоит в следующем. Представим себе образ мира в виде белой плоскости с неравномерно разбросанными по ней черными пятнами неправильной формы. Дать исчерпывающее описание этой плоскости довольно трудно. Однако если разбить плоскость на множество мелких ячеек, о каждой из них можно однозначно сказать, черная она или белая. «Знать все истинные элементарные предложения, — полагает Витгенштейн, — это полностью описать мир» .

Рассмотренные концепции группируются вокруг проблемы референции истинных высказываний, однако полностью удовлетворительного решения этой проблемы они не дают. Как отмечал сам Рассел, идентификация событий, которые делают наши высказывания истинными, это не вопрос чистой грамматики. Каким образом высказывание «Венера существует» может верифицировать высказывание «Утренняя звезда — это вечерняя звезда»? Если факт существования Венеры верифицирует тождество утренней и вечерней звезды, то речь идет не о событии, а о фактической сущности иного рода. Здесь необходимо допущение, что вещи, факты есть некие внелогические комплексы (в своих поздних работах Рассел был вынужден признать, что факты — это своего рода метафизические сущности). Однако при попытке сопоставить элементарные высказывания с некими пространственно-временными объектами физического мира возникает уже отмеченная ранее проблема принципиальной разнородности мыслимого и вещественного.

Пытаясь решить эту проблему, австрийский философ, социолог и экономист Отто Нейрат (1892−1945) предлагает отказаться от корреспондентной теории и выдвигает свою концепцию когерентной теории истины, восходящую к идее Лейбница о внутренней непротиворечивости истинного знания. Высказывание, претендующее на истинность, считает он, должно сопоставляться не с физическими объектами, а с другими высказываниями. Если высказывание не противоречит ни одному из ранее установленных положений, оно может быть признано истинным. Если же обнаруживается противоречие между новым утверждением и существующей системой знания, то что-то непременно должно быть изменено.

Таким образом, критерий внутренней связанности, непротиворечивости системы признается единственным критерием истинности. Однако устранение противоречий может осуществляться двояким образом: либо за счет отклонения вновь вводимого утверждения, либо за счет пересмотра системы. Более того, системы убеждений у разных людей могут не совпадать, — с какой из подобных систем должно согласовываться высказывание, претендующее на истинность? И самое главное — что может выступать в качестве критической инстанции для принятия решения о том, что именно следует изменить? Рудольф Карнап в качестве такой инстанции предлагает «отчетные», или протокольные, предложения, с которыми должны согласовываться все остальные. Однако такие предложения, содержащие, по мысли Карнапа, исключительно описание наблюдений, не могут служить достаточно надежным критерием истинности теоретических построений, поскольку сами результаты наблюдений оказываются зависимыми от теории.

Прагматическую концепцию истины разрабатывает Чарльз Пирс. Он предлагает определять истинность теории через ее практическую полезность. Пирс исходит из того, что наши идеи выражают не столько знание о мире, сколько определенные правила для действия. Почему человек обычно думает, прежде чем совершить то или иное действие? Очевидно потому, что сомневается, стоит ли вообще предпринимать его, и, если стоит, то как действовать. Переход к действию означает, что сомнение наконец устранено, целесообразность действия обоснована, а способ его осуществления установлен. «Деятельность мысли, — отмечает Пирс, — возбуждается раздражением, вызванным сомнением, и прекращается, когда уверенность достигнута; таким образом, достижение уверенности есть единственная функция мысли» .

Утверждая что-нибудь в суждении, человек может обладать различной степенью уверенности в этом утверждении. Мера истинности суждения есть не более чем мера субъективной уверенности в его истинности, и чем выше степень уверенности, тем большую удовлетворенность испытывает человек, высказывающий данное суждение. Связь истины с чувством удовлетворения, проистекающим из твердой уверенности в верности наших убеждений, позволяет определить ее как «разновидность блага», соединяя тем самым идеи инструментализма с этическими критериями онтологических концепций истины. Дальнейшее развитие прагматической концепции связано с усилением мотивов консенсуса, согласия между людьми (Хилари Патнэм, Ричард Рорти, Юрген Хабермас).

Марксистская теория истины формируется в общем русле аристотелевской традиции. Истина определяется в ней как адекватное отражение объективной реальности. По мысли основоположников марксизма, сложности, возникающие при решении проблемы истины, обусловлены именно тем, что теоретическая деятельность рассматривалась как независимая от деятельности предметно-практической. По, как полагает Маркс, «…вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос». Действительное отношение предмета и его образа не ограничивается воспроизведением структуры объекта в содержании сознания. Главное в нем — представление о способах деятельности, позволяющих изменить предмет в соответствии с нашими намерениями. Не сходство структурного строения предмета и мысли о нем, а адекватность практического акта, ведущего к требуемому преобразованию внешней реальности, определяет соответствие мысли предмету.